Люблю тебя ненавидеть

Не суждено, чтобы сильный с сильным Соединились бы в мире сем. Так разминулись Зигфрид с Брунгильдой, Брачное дело решив мечом. Марина Цветаева

      Мне часто снится один сон, оставляющий после себя тягостное чувство одиночества и полной опустошенности. Я вижу языки пламени, но выглядят они необычно, как будто я смотрю на них не со стороны, а прямо из середины костра. Они застилают мой взор тонким оранжевым покрывалом, и мне трудно разглядеть тех, кто стоит по ту сторону огня. Я не сомневаюсь, что на той стороне кто-то есть: там, совсем близко, движутся смутные тени, и мне кажется, они принадлежат двум мужчинам. Один из них протягивает ко мне руки, но я не делаю никаких движений в ответ. Я просто смотрю… Пока огненная завеса не начинает меркнуть перед моими глазами.       А потом я лечу в бездну. Мое падение длится несколько томительных секунд и завершается резким толчком: я приземляюсь на кровать, чудесным образом не повредив парчового балдахина с золотыми кистями. Луна, вышитая серебром на потолке этого балдахина, – первое, во что упирается мой взгляд, когда бешеный галоп сердцебиения заставляет меня распахнуть глаза. За окном едва клубится сероватый рассвет, и только первые петухи то и дело вскрикивают хриплыми со сна голосами . Но я знаю, что до восхода солнца мне больше не уснуть. Я верчусь с боку на бок на широкой кровати, сминая простыни, стараясь забыться другим, нормальным девичьим сном. Пытаюсь вызвать в воображении милые девчоночьему сердцу радости – подаренный мамой ножной браслет с изумрудами, томное и сладкое пение придворных певцов, белозубые улыбки мальчишек, встреченных накануне у храма Дурги. Но все напрасно - серая хмарь рассвета, что никак не настанет, на целый день поселится теперь в моей душе.       Эти сны посещали меня с раннего детства. Тогда я вряд ли осознавала, что именно вижу, но просыпалась с плачем, и обеспокоенная мама полночи укачивала меня, прижимая к груди. Когда я стала старше, сны стали более отчетливыми и со временем начали обрастать подробностями, смысла которых я, однако, так и не понимала до конца. Теперь мне пятнадцать. И я до сих пор не понимаю, кто эти двое, и почему я вижу их за огненной пеленой. А главное – почему это видение вызывает дикую – хоть волком вой - тоску. Оно приходит примерно раз в три месяца. И я не думаю, что оно как-то связано с моим женским циклом – оно, в отличие от цикла, нерегулярно. Родители видят мое состояние и всячески пытаются меня развлечь – приглашают танцовщиц и музыкантов, рассказчиков с занимательными историями, заказывают повару мои любимые лакомства. Что интересно, они даже не расспрашивают меня о причинах моего состояния. Мне кажется, они знают обо мне что-то такое, чего не знаю я сама. Но спрашивать я боюсь…       Сегодняшний сон был ужасен. Я проснулась в поту, задыхаясь, все еще чувствуя во всем теле отголоски чудовищной вспышки боли, которой он завершился. Такого со мной еще не было. Я долго лежу с открытыми глазами, перед которыми вновь проносятся эпизоды этого сна. Вот я, как обычно, обнаруживаю себя в огне. За огненной стеной движутся тени, и к горлу подступает знакомая тоска. И вдруг картина обретает удивительную четкость: оранжевая завеса, оставаясь на месте, больше не скрывает ни одеяний, ни лиц тех, кто за ней. Один из них оказывается отшельником-брамином с окладистой белой бородой, струящейся по слишком широкой для старца груди. Он тяжело опирается на внушительный боевой топор, вид которого странно контрастирует с оленьими шкурами и деревянными бусами, составляющими его наряд. Его внимательный немигающий взор из-под спутанной седой гривы устремлен прямо на меня. Сначала и я смотрю на него, как загипнотизированная, но потом мой взгляд падает на второго участника сцены.       А вот он – точно кшатрий. Даже если бы на нем не было доспехов, сияющих серебром, как полная луна, и множества украшений из этого же металла с вкраплениями отборных рубинов и изумрудов, по одной только величественной осанке и царственному разлету бровей можно было бы определить в нем человека самого высокого происхождения. Он намного моложе отшельника, хотя уже лет пятнадцать как завершил свою брахмачарью. По напряженной порывистости его позы я понимаю, что он еле сдерживается, чтобы не броситься в огонь. Возможно и бросился бы, если бы не предостерегающий жест брамина, - вероятно, его гуру. Когда мои глаза встречаются с глазами принца, сердце мое стискивает железный обруч отчаяния: его глубокий взгляд излучает ту самую беспробудную тоску, которая терзает меня чуть ли не с рождения. Он протягивает ко мне руки, и его красиво очерченные губы шевелятся, но я не могу разобрать ни звука в реве пламени. Пытаюсь читать по губам, получается что-то вроде «прости меня, принцесса». Простить его? За что? Что такого сделал мне этот человек, который кажется воплощением самых смелых девичьих грез?       Внезапно моя усилившаяся чувствительность оборачивается мукой: я начинаю чувствовать жестокую хватку огня. Он вгрызается в мое тело, как тысяча голодных псов, и я не могу сдержать дикого вопля. Но даже сгорая заживо, я не отрываю глаз от лица воина в серебряных доспехах, будто его печальный взгляд способен защитить меня от всех бед. И лишь в последний момент, уже проваливаясь сквозь парчовый балдахин, я понимаю, что этот мужчина и есть причина моих страданий. * * *

      За завтраком даже у привыкших к моей хандре родителей появляется повод для беспокойства: я наотрез отказываюсь от еды и прошу позволения вернуться в свою комнату. У меня нет сил отвечать на расспросы родителей. Видение последних минут моей жизни – а я не сомневаюсь, что это были именно последние минуты – протягивает ко мне свои щупальца из призрачного мира и высасывает жизненные соки. Я вяло ковыряюсь ложкой в кхире, соображая, как бы так незаметно выскользнуть из-за стола, чтобы не обидеть родителей, когда отец вдруг говорит: - Дочка… Подожди. – его голос звучит как-то неуверенно. Это на него не похоже. Я поднимаю на него глаза и вижу, что они с мамой переглядываются. Получив мамино безмолвное одобрение, он продолжает: - Мы с мамой думаем, что настала пора тебе все рассказать. Мы видим, что с тобой происходит. Сегодня ты сама не своя. Риши Яджья нас об этом предупреждал, когда ты родилась. Сказал, что тебе будет нелегко жить с этим, но ты справишься. - Отец, о чем вы? – спрашиваю я в недоумении. Но сердце уже летит куда-то в низ живота и трепыхается там, как рыба в сети. – Вы знаете… про мои сны? Вы знаете, что я вижу свою смерть? Я могу видеть будущее? Но почему только этот момент? Я не хочу, не хочу, чтобы все закончилось так! – я уже почти кричу, размазывая по щекам слезы. Мама поспешно встает из-за стола, подходит ко мне, прижимает меня к груди, успокаивая, как когда-то в детстве. Потом тихо шепчет прямо в ухо: - Детка, не плачь, это не будущее. Это прошлое. Все уже позади.       Я отстраняюсь и удивленно смотрю ей в глаза, будто в них можно прочесть всю мою историю. - Как прошлое? Правда? Откуда вы знаете, мама? - Так сказал риши Яджья. Он сказал, что у тебя… как это… не закрылись каналы связи с Источником… ну, с тем местом, откуда мы все приходим и куда уходим после смерти. - Не путай ее, женщина, - возражает отец, - Риши говорил об Атмане и о том, что мы все связаны с ним невидимыми нитями, но не знаем этого и поэтому не помним своих прошлых жизней. Смерть, говорил он, лишь краткий промежуток в нашем вечном существовании. В общем, я в этих вещах не силен, мое дело – держать меч и скипетр. А объяснять про другие миры – для этого у меня есть дворцовый брамин. Короче говоря, он сказал, что в твоем разуме остались следы прошлой жизни, и велел, как только твои воспоминания станут настолько сильны, что не будут давать тебе покоя, отвести тебя к нему. - Так я не сгорю на костре? – выдыхаю я с облегчением. Потом думаю: но ведь это значит, что я никогда не увижу принца в серебряных доспехах. Странно, но мысль, что мне не встретить этот печальный взгляд наяву, отравляет мне радость избавления от страшной участи. Он наверняка уже мертв, думаю я. Вернее, переродился и, скорее всего, не помнит ни меня, ни обстоятельств, что нас связывали. К тому же, в кого воплотилась теперь его душа? А вдруг он заслужил наказание за свои грехи и теперь торгует на рынке коврами? Или что похуже? - Если ты хочешь узнать больше, пойдем, - говорит отец, протягивая мне руку. – Риши Яджья проведет ритуал полного восстановления памяти, и ты узнаешь ответы на все свои вопросы.       И вот мы в святилище Агни, покровителя царского рода Панчала. В храме, несмотря на солнечное утро, царит полутьма, воздух пропитан ароматом курений. Статуя бога увешана свежими венками - риши уже совершил утренние подношения. Я знаю риши Яджью, он проводит дворцовые богослужения и ритуалы, а иногда гадает для отца и дает ему различные советы в трудных ситуациях. У каждого царя должен быть придворный брамин, иначе царство погрязнет в грехах, неурожаях, бунтах и прочих несчастьях. Так говорят сами брамины, и я иногда думаю, что для них это способ держать в повиновении царей…       Увидев нас, риши, сухонький старичок в оранжевых одеждах, спешит к нам, пощелкивая на ходу деревянными бусами, как будто уже ждал нашего появления. - Она готова? – спрашивает он отца без всяких предисловий. - Думаю, да, - отвечает тот. – Сегодня ей приснился какой-то ужасный кошмар. Утром на ней лица не было. - Хорошо, - говорит риши Яджья. – Теперь вы с царицей выйдите. Ритуал полного восстановления памяти проводят без свидетелей. Не волнуйтесь, - добавляет он, заметив, как напряглась мама, - с принцессой все будет хорошо. Я догадываюсь, что она увидит во время погружения, возможно, это причинит ей некоторое беспокойство, но знание всегда лучше незнания. Потом мы решим, что делать дальше. А сейчас надо проверить мои догадки. - Делай, что считаешь нужным, - твердо говорит отец и, взяв маму под руку, выходит из храма. Мы остаемся с риши наедине.       Он зовет храмовых прислужников, и они приносят откуда-то низенькое ложе под алым бархатным покрывалом. Ложе ставят в центре святилища перед статуей Агни. - Ложись, принцесса, - велит риши Яджья.       Я нерешительно укладываюсь на ложе. Оно жестковато, и я долго верчусь, чтобы устроиться поудобнее. Наконец мне удается расслабиться. Риши Яджья возится перед курильницей, и я чувствую запах каких-то незнакомых благовоний. От них у меня кружится голова. Потом риши подходит ко мне, читая нараспев специальную мантру, и начинает раскачивать над моим лицом какой-то брелок на золотой цепочке,. Он велит мне следить за ним глазами. Мне удается проделывать это примерно пару минут, а потом глаза сами собой закрываются. Под монотонное пение брамина я погружаюсь в странное пограничное состояние между бодрствованием и сном. Перед мысленным взором проносятся картины прошлого – пока еще моего прошлого: вот я играю в мяч с подружками у реки, вот мама делает мне прическу перед зеркалом, а вот я на скамеечке у отцовского трона во время какого-то официального приема. Вдруг знакомые очертания тронного зала плывут, стены колышутся, будто я смотрю на них сквозь слезы. Что-то вокруг меня незаметно меняется.       Я понимаю, что все еще нахожусь в тронном зале, но это уже не зал моего отца. Этот зал немного меньше и выглядит по-другому. Я не никогда видела наш зал украшенным так пышно. Здесь повсюду гирлянды живых цветов, и мозаичный пол усыпан алыми лепестками. Вдоль стен выстроены золотые напольные вазы тонкой работы и статуи богов с драгоценными камнями на месте глаз, повсюду блеск парчи и мягко струящиеся складки бархата. Среди оттенков явно преобладает красный – похоже, зал украшен к свадебному торжеству. Об этом говорят и роскошные наряды гостей, расположившихся в удобных креслах по периметру зала. Гости почти сплошь молодые кшатрии, и у меня рябит в глазах от блеска бриллиантов, рубинов и сапфиров в их коронах и ожерельях. Они беседуют, на первый взгляд, легко и непринужденно, но напряженные позы и косые взгляды, которыми они нет-нет да одаривают друг друга, выдают в них соперников. Странно, но среди них я не вижу ни одного знакомого лица. А ведь я знаю многих богатеньких наследников, среди которых и принцев немало. С некоторыми мне доводилось встречаться глазами в коридорах отцовского дворца, когда они приезжали к отцу по каким-то делам, которые выше моего разумения. Но никого из них нет сейчас в этом зале, украшенном, как собрание небесных гандхарвов.       Мое место на возвышении возле царского трона, и это привычно для меня, я ведь как-никак принцесса. А вот что действительно неожиданно – так это то, что по правую руку от моего кресла стоят еще два точно таких же. Для кого они? Я ведь единственная дочь у своих родителей. Я напряженно пытаюсь сообразить, для кого могли бы быть поставлены эти кресла, и вдруг в памяти всплывают милые девичьи лица. Сестренки! Что? У меня нет сестер… или есть? О боги, ну как я могла забыть их?       Гул многолюдного собрания перекрывается всплеском беззаботного смеха. Сестренки подбегают ко мне, хватают за руки и принимаются тормошить. Обе в красных сари, как два игривых язычка пламени, украшения позвякивают на них при каждом движении. - Амба, ты уже здесь? А мы тебя искали, - кричат они наперебой. – Хочешь, чтобы поскорее началась церемония? Ты счастливая, ты знаешь, за кого выйдешь замуж. А нам еще выбирать. Вдруг нам никто не понравится? - Да ладно вам, девочки, смущенно отвечаю я. – Я просто… - тут я запинаюсь. Тут какая-то новая память неожиданно подсказывает мне: пришла пораньше, чтобы проследить за приемом гостей. Чтобы гостей рассадили строго по местам и никого ненароком не обидели.       Я послушно повторяю все это и добавляю: - Меня мама попросила, как старшую. - Ну да, старшей всегда все интересное достается, - надувает губки Амбика. - Да что тут интересного, я ведь сама к гостям не подходила, просто смотрела, как они рассаживаются, и отдавала команды слугам. Ты же знаешь, нам нельзя общаться с гостями до начала церемонии. Так что успокойся, Амбика, ты ничего не пропустила. - Как же, а принцы? Шальва уже приехал? – возбужденно спрашивает Амбалика. Шальва… Я пробую имя на вкус, перекатывая его на языке, как орешек. Звучит приятно. Обращаюсь к своей новой памяти, и она заставляет мое сердце забиться сильнее, а щеки – вспыхнуть от смущения. - Да, он здесь, - я отвожу глаза. Так вот кто мой жених. Ищу в новой памяти его лицо, втайне надеясь, что это принц в серебряных доспехах. И не могу сдержать вздох разочарования, когда обнаруживаю, что это не он. В то же самое время я точно знаю, что люблю Шальву и собираюсь за него замуж. Хочу стать царицей его царства и воспитывать его детей, таких же, как он, высоких и смуглых, с яркими зеленовато-карими глазами.       Тут мы слышим призывный клич трубы. - Царь и царица Каши! – торжественно объявляет дворцовый управляющий.       Царство Каши! Так вот куда меня занесло. Стоп, я же здесь родилась, я знаю каждый уголок этого дворца, вот с этих ступеней, ведущих к трону, я когда-то упала и сильно ушибла себе лоб, а дверь тронного зала выходит в длинный коридор, который оканчивается внутренним двориком с бассейном. Там мы с сестрами купаемся, когда жара становится невыносимой.       Тем временем царь с царицей поднимаются по этим самым позолоченным ступеням и садятся на трон. Царь - вернее, отец, - разве я могла не узнать эти косматые нахмуренные брови, нависающие над круглыми, по-совиному, глазами? – медленно и солидно кивает головой в знак того, что пора начинать церемонию.       И вот главный брамин царства Каши открывает нашу сваямвару – церемонию выбора женихов. Я оглядываюсь на сестер – они возбуждены до предела, их щеки пылают, руки нервно теребят края шелковых сари… Я же не чувствую особенного волнения, может, потому, что уже решила свою судьбу за полгода до этого момента, чудесным весенним вечером под сенью цветущей ашоки. Мы поклялись, и боги скрепили нашу клятву. Я и принц Шальва принадлежим друг другу до последнего вздоха, и об этом мой отец в свой черед должен объявить собранию. Так что если в зале есть другие претенденты на мою руку, им придется еще походить в холостяках.       Я ищу в зале Шальву – теперь, когда я «вспомнила» его, найти его не составляет труда, он не отрывает от меня взгляда. У меня двойственное ощущение - я вроде бы вижу его впервые, но совершенно точно знаю, что это он – его образ четко запечатлен в моей новой памяти. Я уверена, что мы любим друг друга еще с весны, но моя прежняя память не содержит никаких воспоминаний о клятве под цветущей ашокой. Да что там, я ведь не знаю теперь, кто я – принцесса Каши или дочь царя Панчала… В моем теле сейчас живут две личности, каждая со своими воспоминаниями.. Мне надо дождаться момента, когда жизнь и воспоминания Амбы, принцессы Каши, станут снами-воспоминаниями Шикхандини из Панчала. И я чувствую, что этот момент не за горами.       По традиции, сваямвара открывается священным танцем девушек-брамини, храмовых жриц. Это танец-молитва великим богиням Лакшми и Дурге, которые должны даровать невестам праведность и плодовитость, а их будущим семьям - благополучие. В моей новой памяти есть и такие сведения. Принцесса Панчала еще слишком юна для сваямвары, а вот Амба из Каши- уже невеста и обучена свадебным ритуалам.       Вдруг страстный ритм танца перекрывает резкая барабанная дробь. Отец вздрагивает, мать оглядывается с выражением тревожного недоумения на лице. Кто-то осмелился прервать священный танец? Это плохой признак. Мое сердце вдруг сжимается от предчувствия – то ли беды, то ли радости. «Вот оно, началось», - думаю я. Тем временем тяжелая дверь тронного зала открывается, пропуская пожилого шудру с большим барабаном наперевес, в одежде царского слуги. У нас некоторые кшатрии одеваются проще. Он убирает барабанные палочки в складки дхоти и громко объявляет: - Хранитель трона Хастинапура, великий Бхишма!       Затем слуга с почтительным поклоном отходит в сторону, и в дверях появляется герой моих снов. Да, это он: гордая посадка головы, угольно-черные кудри, чуть тронутые инеем ранней седины, спадают на мощные плечи поверх белого плаща. Из-под плаща видно крупное ожерелье чистого серебра. Из этого же металла все его браслеты – ножные и ручные. Белая ткань и серебро – знаки безупречной чистоты. Он среднего роста, не гигант, но благодаря величественной осанке кажется выше, чем на самом деле. Чистые, выразительные глаза цвета темной воды как будто видят каждого насквозь. В них нет еще памятной мне печали, наоборот, взгляд его тверд и уверен, как и подобает взгляду повелителя самой сильной из арийских земель.       Да, ведь он – правитель Хастинапура… о боги, до меня вдруг дошел смысл услышанного. Ведь если мой принц не кто иной, как великий Бхишма, то он один из немногих смертных, кто прожил невероятно долгую жизнь без перерождения. Он жив и в мое время, и все так же сильна и неприступна его твердыня - Хастинапур, что вызывает ярость у Друпады, царя Панчала и моего отца. Почти все, что я знаю об этом человеке, я слышала от отца: не раз на моей памяти отец возвращался с поля боя, подсчитывая потери и ругая предводителя вражеского войска последними словами. Он называл его проклятым святошей, ракшасовым семенем и наглым ублюдком, намекая на то, что тот якобы родился не от законного брака, ведь нельзя же считать законным брак смертного с богиней. Поневоле признавая военное превосходство Хастинапура, отец скрежетал зубами всякий раз, когда речь заходила о праведности Хранителя трона, которая, по мнению многих, помогала ему и его войску в бою. Тут отец вспоминал обычно какую-то темную историю из далеких времен молодости правителя Бхишмы. В подробности он не вдавался, особенно при мне, но фразу «Грех Бхишмы когда-нибудь падет на его голову» я запомнила хорошо.       Нынешний же Бхишма кажется столь же далеким от всякого греха, как безоблачное небо от пыльной земли. С грацией молодого льва он выходит вперед и почтительно кланяется царской чете. - Прошу простить мое опоздание, царь Каши. И вы, царица, прошу, не гневайтесь, что я прервал священный танец. Я гнал коней, как только мог, и рад, что все-таки успел до начала церемонии выбора, - говорит он мягко, но уверенно. Чувствуется, что он не привык встречать возражения. - Мы счастливы, что вы почтили наше скромное царство своим присутствием, великий Бхишма, - отвечает царь. Видно, что даже если вторжение обеспокоило его, возразить он не смеет. – Но разрешите осведомиться, уважаемый Хранитель, не означает ли ваш приезд на сваямвару моих дочерей, что ваш обет безбрачия… так сказать… более недействителен? – теперь в голосе царя звучит неприкрытое любопытство. Обет… так вот оно что, удивляюсь я. Неужели сейчас я стану свидетельницей его нарушения? Не об этом ли грехе говорил мой отец? - Позвольте мне все объяснить, уважаемый. Я приехал на эту сваямвару не от своего имени, а от имени моего младшего брата Вичитравирьи. Как вы, наверное, слышали, один из моих братьев, сыновей моего отца царя Шантану от моей мачехи Сатьявати, принял безвременную смерть. Опасаясь, как бы не трон не остался без наследника, вдовствующая царица Сатьявати решила срочно женить младшего сына, Вичитравирью. Ваши дочери показались ей отличным выбором – если принц женится на трех сестрах сразу, вероятность рождения наследника будет в три раза выше, а ссориться жены-сестры будут гораздо меньше. Кроме того, я считаю, что породниться с царским домом Хастинапура будет большой выгодой и для вас – вам будет обеспечена наша защита и военная поддержка на случай нападения дасьев, ракшасов или еще каких-нибудь захватчиков. Времена сейчас неспокойные. Что скажете?       В глазах царя Каши – должна ли я называть его отцом? - появляется блеск заинтересованности. Он понимает, что намечается очень перспективный союз с сильным покровителем. Однако кое-что в предложении Бхишмы его смущает. Как и меня. - Ваше предложение мне очень по душе, о великий. И я с удовольствием отдал бы вашему брату руки всех моих дочерей. Но почему принц Вичитравирья не приехал на сваямвару лично? Это больше соответствовало бы нашим обычаям. Ведь сваямвара означает «свободный выбор», и мы, кшатрии, гордимся тем, что у наших дочерей есть возможность выбрать лучшего из достойных. Но мои дочери даже не знакомы с наследным принцем Хастинапура, так какой же это выбор? - Принц Вичитравирья… слегка болен. Ничего серьезного, но мы с царицей Сатьявати решили, что представлять его интересы буду я. А насчет выбора лучшего из достойных – вы правы, достопочтенный царь Каши, именно в этом и состоит суть сваямвары. Но кто же из арийских принцев мог бы быть лучшим выбором для ваших дочерей? Согласитесь, что лучше моего брата они не найдут никого.       Царь продолжает улыбаться – благосклонно, хотя и немного растерянно. Но в собрании женихов назревает беспокойство. Слышатся воинственные возгласы и недовольный ропот. Наконец один из принцев набирается смелости выразить всеобщее негодование: - Послушайте, Бхишма. Все мы, здесь собравшиеся, знаем о мощи Хастинапура и о вашей личной доблести. Мы бы поняли еще, если вы бы бросили нам вызов. Но покупать девушек, как скот, для другого человека, - это против наших обычаев. Сам-то ваш Вичитравирья на что способен? Почему это он – лучший принц среди ариев? Слышали мы, он и меч держать толком не умеет. В честном состязании ему нипочем не выиграть! Вы с царем заключаете сделку, наплевав на наши обычаи и не дав никому из нас шанса на успех. Где же благородный обычай ариев добывать невесту в бою?       Брови Хранителя трона грозно сдвигаются над переносицей. Похоже, слова принца задели его, однако ему не хочется этого показывать. Он кладет руку на рукоять меча. - Вы хотите состязаться со мной? Я согласен. Это будет соответствовать благородному обычаю ариев. И ни у кого не будет повода упрекнуть меня, что я заключаю сделки, как какой-нибудь торговец-вайшья. Берите же свое оружие. Я жду вас на поле для состязаний.       С этими словами он величественно разворачивается и направляется к выходу, не сомневаясь, что остальные последуют за ним. И действительно, не дожидаясь разрешения царя Каши, принцы вскакивают со своих мест и, потрясая луками, копьями и мечами, торопятся вслед за Хранителем трона, увлекаемые его железной волей. Они горят желанием поставить на место зарвавшегося наглеца, будь он хоть сам Индра, но не замечают, что подчиняются его приказанию, как услужливые шудры. Напрасно царь пытается призвать всех к порядку, продолжить церемонию по намеченному плану – он уже не владеет ситуацией. В конце концов нам ничего не остается, как вслед за гостями выйти на площадку для состязаний, расположенную позади дворца. Места для царской четы и принцесс уже приготовлены, сюда мы должны были выйти по завершении церемонии выбора – здесь наши избранники собирались продемонстрировать свои умения. Это не должно было стать состязанием в прямом смысле слова – ведь решающее значение имеет выбор самой принцессы, так что если бы, к примеру, нашелся кто-то, кто превзошел бы в стрельбе из лука моего Шальву, это ничего не изменило бы. Я все равно вышла бы за него. Но появление Бхишмы нарушает все планы. Он, как я поняла позже, обладает стихийной мощью, унаследованной от божественной матери: как разлившаяся Ганга уносит могучим потоком все, до чего дотянутся ее серебряные руки-волны, так и воля ее сына затягивает окружающих в бурный водоворот судьбоносных событий, из которого те не в силах выбраться. Никто не в силах. Включая меня. Впервые в жизни я чувствую себя игрушкой судьбы, беспомощной щепкой, несущейся по течению, и это ощущение вызывает у меня внутренний протест. Я сделала свой выбор! Впрочем, шепчет внутренний голос, если бы Хранитель добивался моей руки для себя лично, я могла бы этот выбор изменить. Но он хочет женить своего слабого здоровьем брата – какого же наследника получит трон Хастинапура от отца, который даже на сваямвару приехать не смог? Это какой-то абсурд! С такими мыслями я усаживаюсь на свое место в переднем ряду царской ложи. Сестры занимают места справа от меня, они взволнованы еще сильнее, чем раньше. - Амба, как ты думаешь, что будет? Мы поедем в Хастинапур? А ты? А как же Шальва? – спрашивают они меня наперебой. - Девочки, успокойтесь, - я стараюсь по мере сил играть роль старшей, мудрой и рассудительной. – Тут какое-то недоразумение. Сейчас все выяснится. Надеюсь.       Однако на арене для состязаний нет места здравому смыслу. Принцы беспорядочно толпятся вокруг Бхишмы, подбадривая себя бахвальством и угрозами в его адрес. Потом мы слышим звучный голос Хранителя трона: - Пожалуйста, не все сразу. Состязание должно происходить между двумя соперниками. Кто из вас первым сразится со мной?       Крики слегка утихают. Видимо, принцы начинают трезво оценивать свои шансы. Наконец толпа расступается, рассредоточивается по краям арены, и вперед выходит высокий смуглый воин в короне с изумрудами, подчеркивающими цвет его глаз. Мой жених. - Первым должен стать я, принц Шальва, - заявляет он, и это право никто не оспаривает. – И уверяю вас, Хранитель, других соперников вам не понадобится. - Меньше разговоров – больше дела, принц Шальва, - замечает Бхишма. – Какое оружие вы выбираете? - Лук, - отвечает Шальва и поднимает свое позолоченное оружие высоко над головой. – Я лучший стрелок в своем царстве. - Что ж, посмотрим, - усмехается правитель Хастинапура, берет свой лук, отходит от шагов на десять от противника и без лишних слов начинает прицеливаться в него. Шальва делает то же самое. Один из принцев начинает считать. На счет «три» оба выпускают стрелы друг в друга. Через секунду Шальва лежит в пыли шагах в двадцати от того места, где стоял. Над ареной проносится возглас не то изумления, не то ужаса: лук Шальвы отброшен в сторону и расщеплен надвое огромной серебряной стрелой. Стрела, выпущенная Шальвой, тоже расщеплена и лежит посередине арены, не пролетев и половины расстояния до противника. Бхишма стоит на своем месте, неколебимый, как скала. Кажется, столь сокрушительная победа не стоила ему никаких усилий. - Еще возражения есть? – спрашивает он. В его тоне не слышно никакого самодовольства, лишь легкая досада на мелких людишек, посмевших потревожить гиганта.       Ответом ему служит потрясенное молчание. Никто больше не торопится уронить свое достоинство в пыль – пыль, от которой бедному Шальве придется теперь долго отряхиваться. Никто не становится на пути правителя Хастинапура, когда он направляется в нашу сторону. Подойдя к царской ложе, Бхишма почтительно складывает ладони. - Ваше условие выполнено, царь. Я выиграл ваших дочерей в честном поединке. И теперь прошу их последовать за мной.       Царь Каши выходит, наконец, из ступора, в который его повергла воля Бхишмы. С его языка срываются слова, которые ему следовало произнести еще до поединка: - Но ведь моя старшая дочь уже обещана в жены принцу Шальве. Они любят друг друга, и на этой церемонии я как раз собирался объявить об их свадьбе.       Лицо Бхишмы темнеет. Он явно смущен, и неловкость этого безупречного кшатрия выглядит странно и неуместно. Оказывается, есть кое-что, что может нарушить и его планы. Его следующий поклон адресован лично мне. - Прошу простить мое неведение, принцесса Амба. Если бы я знал, что вы уже помолвлены, я не стал бы претендовать на вашу руку. Дело в том, что ваш отец официально объявил об открытой сваямваре всех своих дочерей, так что я и подумать не мог, что вы не свободны. В любом случае, думаю, что моему брату хватит и двух прекрасных жен. Еще раз извините меня, принцесса, за это недоразумение. Я надеюсь, вы будете счастливы со своим мужем. – Он оглядывается, ища глазами Шальву. – Принц Шальва, где вы?       Угрюмый Шальва неохотно подходит. Он выглядит сломленным, как будто гордость его уничтожена вместе с его оружием. Похоже, ему куда больше хочется сейчас провалиться сквозь землю, чем обсуждать с Хранителем трона свое будущее семейное счастье. Но Бхишма этого не замечает. Он полон решимости исправить свою ошибку. Он берет меня за руку, подводит к Шальве и делает попытку соединить наши руки. Но Шальва отдергивает свою, будто ударенный молнией. - Нет! – истерично выкрикивает он. – Все кончено! Больше я в ваших играх не участвую! - В чем дело, дорогой? – обеспокоенно спрашиваю я. – Хранитель Бхишма принес нам свои извинения и отказался от притязаний на мою руку, так что все в порядке. Сегодня же состоится наша свадьба.       И тут Шальва говорит такое, от чего моя кровь превращается в кипящую серу: - Замолчи, женщина. Тебе не понять моих чувств. Меня только что прилюдно изваляли в грязи, а ты болтаешь о какой-то свадьбе. Теперь ни о какой свадьбе не может быть и речи. Ты досталась другому в честном поединке – что ж, я должен уступить. - Ты что, не слышал? –растерянно спрашиваю я. – Бхишма больше не претендует на мою руку. - Как и я, - злорадно усмехается он. – Мне наплевать, что он будет делать с тобой дальше, пусть хоть голову отрежет и повесит у себя в спальне как трофей. Ты – его выигрыш, а не мой. Неужели он думает, что я приму от него милостыню? Езжай в Хастинапур или оставайся с родителями – мне ты больше не нужна. Все кончено.       Излив на меня всю грязь и горечь, которая накопилась в его душе, Шальва поворачивается ко мне спиной. И даже спина его выражает глубочайшее презрение ко всем присутствующим. И в первую очередь ко мне. Как будто я хоть в чем-то виновата перед ним. Как будто я его личная вещь, которую можно спокойно выбросить, если ею попользовался другой. Даже не попользовался, а только посмотрел. Он просто хочет, чтобы кому-то было еще хуже, чем ему, понимаю я. Что ж, он своего добился. Мне очень плохо. Мне так плохо, что я забываю о приличиях, достоинстве и о том, где я нахожусь. В отчаянии я кричу ему в спину: - Уходи! Предатель! Подонок, ненавижу тебя! Чтоб тебе вовек не жениться!       Его походка становится чуть более нервной, но ничуть не менее целеустремленной. Он торопится уйти. Убежать, укрыться от позора, виновницей которого почему-то считает меня. Что за малодушное существо! Теперь мне не верится, что еще недавно я любила его. Я оглядываюсь на родителей и сестер, которые с ужасом наблюдают эту безобразную сцену. Отец растерянно говорит: - Амба, выбирай выражения. Ты все-таки принцесса. - Отец! Но разве с принцессой можно так обращаться? Он ведь давал клятву! – мою грудь сотрясают рыдания. - В чем-то он прав, - смущенно произносит отец. – Формально ты теперь находишься в распоряжении правителя Хастинапура. В любом случае, я ведь не могу силой заставить Шальву жениться на тебе. Так что у тебя теперь один выход – ехать в Хастинапур. - Почему? – кричу я. – Разве я не могу остаться с вами? - Ну сама посуди, - отвечает он. – Все арийские цари и принцы знают, что у тебя была сваямвара. Значит, ты должна быть замужем. А если ты остаешься в отцовском доме, значит, возникла проблема – может быть, жених обнаружил у тебя какой-то изъян и отверг. - Но ты же знаешь, что это не так, папа! – рыдаю я. – Это у него изъян, а не у меня. - Тем хуже для тебя, дочка, - отвечает отец. – Мужчина не может быть с женщиной, которая видела его унижение. - Слабый мужчина, - вмешивается в разговор Хранитель трона. В его глазах я замечаю негодование. – Только слабый мужчина может винить женщину в своих неудачах. Я смотрю на него с благодарностью. Он поддерживает меня? - Однако в общем и целом я согласен с вашим отцом, принцесса Амба, - продолжает Бхишма. – Для вас будет лучше поехать со мной в Хастинапур. Даже если вы не захотите выходить замуж за моего брата, вы можете быть нашей гостьей. Если же вы останетесь в отцовском доме, это навлечет позор и на вас, и на вашу семью. - Что? – удивляюсь я. – Значит, позор Шальвы падет на нас? Есть ли в этом мире справедливость? - Боюсь, справедливости в нашем обществе очень мало, - вздыхает Бхишма. – Но вместо нее существуют законы и неписаные правила. И чтобы жить в ладу как со своей совестью, так и с обществом, лучше их не нарушать. - Скажите это Шальве, Хранитель. Он нарушил данную мне клятву. - Я знаю, принцесса. И не оправдываю его. Хотя он не трус – ведь он не побоялся бросить мне вызов. Но слабак – побоялся посмотреть в глаза женщине, которая видела его унижение. Дело в том, что унижение для кшатрия страшнее физической боли и увечья. И для других принцев вы будете теперь символом неудачи – ведь ваши глаза видели поражение их собрата. Поверьте мне, я знаю кшатриев. Но поселившись в Хастинапуре, вы получите почетный статус замужней женщины, выигранной на сваямваре по всем правилам.       Несмотря на клокочущее внутри возмущение дурацкими условностями и предрассудками, жертвой которых я неожиданно стала, я не могу не признать, что в его словах что-то есть. Мне нравится его голос – глубокий и спокойный, такой уверенный, будто он знает ответы на все вопросы. Слушая его, я понемногу успокаиваюсь, и отвратительный поступок Шальвы уходит на второй план. И правда, стоит ли сожалеть об этом ничтожестве, когда рядом мужчина, подобный Бхишме? Он напоминает одновременно луну и солнце. Чистота его белых одежд ослепляет. Прямой и открытый взгляд завораживает. Наблюдая за движением его красивых губ, я чувствую, что момент настал. Чувства Амбы из Каши, сидящей в царской ложе арены для состязаний, и Шикхандини из Панчала, видящей сны на бархатном ложе в храме Агни, сосредоточились на одном и том же человеке. Что ж, я поеду с ним в Хастинапур. Хотя бы потому что, встретив его, невозможно с ним расстаться… - Вы правы, великий Бхишма. – Я встаю и складываю руки в знак уважения. – Я еду с вами. Девочки, собирайтесь.       Амбика и Амбалика с возбужденным щебетом убегают переодеваться и собирать вещи. Они уже считают себя невестками дома Куру, и это наполняет их гордостью и смутно-радостными предчувствиями. Для меня же все не так просто. Я не собираюсь выходить за брата Хранителя трона, будь он хоть трижды наследник. Я надеюсь на большее. Я знаю, что сердце Хранителя свободно. До Хастинапура пять дней езды, а с таким количеством вещей и разнообразного приданого тяжелая повозка будет тащиться неделю. Думаю, этого времени будет достаточно, чтобы завоевать его любовь. Он завоевал мое восхищение одним выстрелом и любовь – несколькими фразами утешения. Так неужели я за целую неделю не смогу найти путь к его сердцу?       Через несколько часов повозка с вещами готова. Приданое собрано заранее, так что много времени на сборы не требуется. Родители выходят проводить нас. Слезы, поцелуи, обещания писать… Мне жаль расставаться с родителями, но, в конце концов, это участь всех дочерей. Я еще смутно помню, что когда-то у меня были другие родители, но такое ощущение, что с ними я рассталась давным-давно. Теперь, когда я влюблена, я живу полноценной жизнью Амбы из Каши и почти не вспоминаю малышку Шикхандини. Впереди у меня неделя наедине с любимым… ну почти наедине. А потом… о боги, потом – целая жизнь!       И я не позволю мрачным видениям Шикхандини отравить мне радость существования.