Поствоенные записки

***

Мы ни в чем не были виноваты: и я, и француженка Катарина ни в чем не виноваты. Единственное, что стало нашим приговором — смешение крови маглов и дара волшебника. Мы, до одиннадцати лет росшие без магии, знавшие мир как обычных людей, так и волшебников, показались новому правительству опасными. Магглорожденным выделили нишу в обществе где-то рядом со сквибами, с одной лишь разницей — сквибам не нужны были поручители, они могли ослушаться приказов Лорда и навсегда уйти в обычную жизнь с подделанными документами. А мы, познавшие вкус магии, уйти уже не могли — ведь самой страшной пыткой было лишение волшебных сил. Колдовство струилось в наших венах, и вырвать его можно было только вместе с жизнью. У Беллатрикс я осталась на правах колдомедика-недоучки. Она даже выделила мне каморку этажом выше подземелий. Оказалось, в подвалах ее замка расположился лазарет для жертв войны. Новой войны, о которой в Англии почему-то молчали. Подобно известному всему миру Гитлеру, Лорд принялся захватывать Европу. Около трех месяцев назад ему сдалась Франция, куда он и запустил своих самых жестоких сторонников. Так уж повелось испокон веков — мало кто после войны остается прежним, своей сутью жажда убийства не дает человеку жить нормально. Военные безумства, засевшие в подкорке мозга, не хотят отпускать ни жертв, ни палачей. Чтобы хоть немного уменьшить количество насилия в родной стране, Волдеморт позволил своим соратникам грабить и убивать на чужбине, тем самым все сильнее подсаживая их на этот незатейливый наркотик — власть над чужими жизнями. И Пожиратели принялись мародерствовать с еще большей жестокостью, конечно, выбирая жертвами магглорожденных. Там, во Франции, умирали десятки, сотни магов, зато в Англии все было относительно спокойно. Все спокойно… Только Денни Ален почему-то гнила в могиле. Нет, в сущности, я понимала, что через небольшой отрезок времени, истосковавшиеся по крови Пожиратели и бывшие авроры успокоятся, и во Франции установится тот же строй, что и у нас сейчас. Вот только кто сказал, что Лорд остановится? О, нет, он загонит под каблук еще множество государств, переиначив само мироощущение в головах магов. Я лишь хотела, чтобы нас не тревожили. Просто дали прожить нормально остатки наших жизней, не взирая на чистоту крови. Что будет потом — я не знала. Никакого «потом» попросту не существовало. Я совершенно не понимала, зачем Лестрейндж спасает грязнокровок. Причем, пытается помочь им в истинно своей манере: когда видит кого-то из «второсортных людей» перед собой — унижает и оскорбляет, а за спиной — зовет Снейпа на помощь, заказывает у него лекарства. Забирает меня и делает подобием колдомедсестры. Такая ли сумасшедшая Белла, какой ее все считают? Люди, зажатые между бесконечными рядами древних стен, в лабиринте темниц с пыльными решетками, на грязных кроватях, чувствовали себя пленниками самой жизни, ситуации. Несколько дней назад Беллатрикс уехала куда-то по заданию Лорда, а в замке, по всей видимости, что-то случилось с системой отопления. В лазарете, который все же больше походил на карцер, стояла невозможная жара, как в самое знойное лето. Я просила домовых эльфов исправить ситуацию, но они лишь отрицательно качали головами и приносили все новых и новых пленников. Люди сходили с ума. Один только старик Фарелл, французский профессор арифмантики, ликовал — в такую погоду астма его оставляла. — Печет, ох, как печет-то, — твердил он, прижимаясь к трубам, — для бронхов оно самое полезное. И в самом деле, пекло, но не просто пекло: пекло и жгло, как при лихорадке. Весь карцер лихорадило, такое, по крайней мере, впечатление не оставляло меня. Мне все казалось, что пленники, изнурённые жарой, окончательно перестали бороться за свои жизни. Но, возможно, это стоило приписать нервному переутомлению, множеству навалившихся забот. С каждым днем становилось все жарче и жарче; вещи, казалось, липнут к рукам, и я с каждым новым визитом в лазарет укреплялась в своих опасениях. Болезни прогрессировали, а люди не хотели с ними бороться. К вечеру вторника, третьего дня отсутствия Лестрейндж, я заглянула в соседнюю с Катариной камеру совсем юного мальчика из французского Прованса и увидела, что он лежит в бреду, схватившись за больной, изрезанный Пожирателями, пах и мучается неукротимой рвотой Мне стало страшно — руки задрожали, а в голове помутилось. Шестнадцатилетнего Роберта привезли около двух недель назад — сразу после меня. Он очень светло улыбался каждому, кого видел, но в глаза пытался не смотреть, точно на самом дне синеватой радужки пряталось что-то страшное. Когда я пришла его осмотреть, мальчик прижался к стене и коротко выдавил из себя: » Мисс, прошу вас, не трогайте меня. Я сам. Лишь дайте мне мази от глубоких ран». Тогда я спросила, куда его ранили, и Роберт, измученно и стыдливо скривившись, указал себе между ног. Сейчас же, катаясь по полу, бледный, с закушенными губами, он казался глубоким стариком. Шрамами смотрелись морщины на его нежном лице. Гланды опухли у него так, что практически не давали ему дышать. А все тело было покрыто гнойниками. Ясно было одно — гнойники необходимо вскрывать, в случае, если не помогут мази. У меня не было палочки — и от этого хотелось выть диким зверем и биться головой о стены. Без палочки, без магии я была практически бессильна. Конечно, можно пойти и магловским путем: два крестообразных надреза ланцетом — и из опухоли вытекала бы гнойная масса с примесью сукровицы. И перед моими глазами встала картина, словно со средневековых гравюр. Исходящий кровью Роберт, лежащий как распятый на жесткой койке. Я бы неумело вскрывала нарывы, потом они снова набухали, подпитываемые грязью и жарой, царящими в помещении. Оставалось надеяться лишь на возвращение Беллатрикс. В четверг нужно было заняться вновь прибывшим мужчиной. Я наклонилась над ним и тут же поняла, что он жив, но без сознания. Быстро осмотрела тело — и не обнаружила ран. Нет, в него не попали ни одним принятым в бою проклятьем. Что же с ним случилось? Все попытки вывести его из обморочного состояния оказывались безуспешными. Кажется, это не обморок. Кома? Инсульт? Катарина, чтобы отвлечься от гнетущего состояния заточения, начала делать записи с точным описанием вновь прибывших. Этого мужчину она описала так: «На вид лет тридцати пяти. Рост средний. Широкоплечий. Лицо узкое, с четкими скулами. Нос крупный, правильной формы. Волосы темные, стриженные очень коротко. Рот четко обрисован, губы пухлые. Загорелый, с иссиня-черной щетиной.» Описать его внешность я могла бы так же, а вот болезнь — нет. Роберт, этот мужчина и Катарина, которой вот-вот рожать, вводили меня в состояния полнейшего уныния. А еще, домовые эльфы уже два раза приносили к нам мертвых. И тогда все пленники ходили задумчивые, придавленные происходящим вокруг. В такие минуты полный крах их мужества, воли и терпения бывал столь внезапен и резок, что, казалось, никогда им не выбраться из ямы, куда мы рухнули. Поэтому-то они и принуждали себя ни при каких обстоятельствах не думать о сроках освобождения и окончания войны, не обращать свой взгляд к будущему и жить с опущенными, если так можно выразиться, глазами. Я ничего, совершенно ничего не могла сделать для них, потому что палочку у меня отобрали. Большую часть пленников я могла выходить отварами, которые готовил Снейп, мазями, которые готовил… Снейп? Что-то внутри щелкнуло. Мне нужно было позвать Снейпа, умолять его о помощи. Но как? Сначала я попробовала попросить домовиху, но та лишь потупилась и исчезла. Вот если б я была такой маленькой, как Флитвик, я бы нашла самую большую сову, села на нее и сова доставила бы меня, куда надо. От откровенного идиотизма собственных мыслей сводило скулы, вдобавок еще и голова разболелась. Тревога. Кто-то может умереть… Из-за меня. Из-за того, что без магии я совершенно бессильна. И я должна позвать Снейпа. Камины. Каминная сеть… Странно, что мне не пришла в голову сразу подобная возможность. Все-таки, совокупность событий последних недель, начавшихся со дня моей слежки за МакГонагалл, явно подорвала способность рассуждать здраво. Лорд, Денни, Белла, сумрачная Минерва с виноватым заискивающим взглядом, а еще все эти больные… тут у кого угодно голова соображать перестанет. Камин в моей собственной каморке, что удивительно, был. И даже порошок возле него стоял. Скорее всего, имеется некий блок, из-за чего уйти из замка я не смогу, но ведь никто не мешает мне связаться со Снейпом? Как просто… Дрожащей рукой схватив горсть порошка, я кинула его в огонь. — Комнаты Северуса Снейпа. Часы на каминной полке исправно тикали, показывая восьмой час вечера. Ну, давай! Языки огня окрасились в зеленый, но Снейп не отвечал. Пожалуйста! Я мысленно сосредоточилась на его тесной гостиной, где за всю свою жизнь бывала пару раз и оба раза мне казалось, что в комнатушке слишком сильно пахнет кофе. Просто, как односоставное зелье. Если только Снейп не заблокировал камин. Я зажмурилась: так страшно мне стало, что зельевар не ответит, что он сейчас тоже где-нибудь на задании. Первое, что я услышала, был звук разбившейся чашки и Репаро. Я подняла голову — и столкнулась с почти отчаянным взглядом черных глаз. Глаза я узнала. Я видел эти глаза тысячу раз, когда была еще маленькой и училась в школе, не считаясь вторым сортом. — Что вы здесь делаете, Грейнджер? Я замерла на мгновение, глупо вытаращив глаза, а потом затараторила, захлебываясь словами, непролитыми слезами и чем-то еще, смущающе сжимающим грудь. Среди безумия этих дней Снейп казался чем-то постоянным и надежным. Все такой же спокойный и высокомерный, не способный на жалость. Какое счастье, что не будет утешать! Иначе бы я непременно расплакалсь, разрыдалась прямо на его глазах. — Мисс, может, позволите мне войти? — Да, конечно, — отвечаю я, споткнувшись о его вопрос. Он прошел сквозь пламя и молча уселся на диван. Мой диван. Украдкой сунула грязное белье под кресло (не успела постирать, закрутившись среди больных), сгребла в одну кучу шприцы и склянки, подобрала с пола пакетик из-под невесть чего и скомкала его в руках, не зная, что с ним делать дальше. Пакетик оглушительно шуршал. Мои уши пылали до боли, и я ждала какого-нибудь соответствующего замечания в свой адрес. — Помогите… Профессор. — Сдавшись, попросила его. А Снейп сидел. Сидел и как-то странно меня разглядывал. Что ж он сидит так прямо, черт, ну хоть бы облокотился на подлокотник или чуть-чуть расслабился, согнул спину. У меня было странное, но совершенно отчетливое ощущение, что под этим наглухо застегнутым сюртуком не живое тело, а стальной и прочный каркас. Голем, как в сказках, но не человек. — Профессор, они там умирают! Я не могу понизить температуру! Понимаете? Они умрут! Я убью их! Убью… — Шептала, просила, кричала я, все комкая в руках пакет. — Грейнджер. Прекрати. Я вздрогнула от глуховатого звучания голоса, чуть не подпрыгнув на месте, и мое сердце зачастило, как сумасшедшее. — Простите, что? — Выбрось, наконец, этот чертов пакет. И прекрати так говорить со мной. И унижаться перестань. Что с тобой стало? Не думал, что гриффиндорку так сломает невозможность спасти всех и вся. Он медленно поднялся и пошел в подвалы. Чем ниже мы спускались, тем отчетливее я слышала крики. И голос, хоть и искаженный болью, был мне знаком. Роберт. Солнечный Роберт катался посреди карцера совершенно голый и заливался воем. С обметанных, распухших губ срывались обрывки слов: «Мамочка! Помогите! Больно… Нет, нет, я боюсь крыс!» Лицо мальчика позеленело, губы стали как восковые, веки словно налились свинцом, дышал он прерывисто, поверхностно и, как бы распятый разбухшими легкими, все жался к чуть более холодным плитам, будто искал спасения. Он задыхался под неведомой тяжестью близкой смерти. Снейп, одним движением палочки понизив температуру помещения, коршуном навис над ним, резким рывком развернул к себе, не брезгуя, осмотрел все повреждения. — Грейнджер. Подойди сюда. — Да? — Я склонилась к Снейпу и посмотрела на Роберта, сумасшедше вращающего глазами. — Грейнджер…- он быстрым движением расстегнул верхнюю пуговицу на сюртуке и проговаривал чуть быстрее, чем обычно. — Его нужно убить. Этот мальчишка уже мертвец. Организм не справляется. У него сепсис, который и привел к многочисленным воспалениям, кроме того, его раны гниют. И ты в этом не виновата, неизвестно, сколько он провалялся у Пожирателей. Что-то случилось с моей головой. Реальность распалась на множество дробных частей, воспринимающихся отдельно, и не было общего четкого осознавания происходящего. И так больно… — Нет… Нет. Я не могу его убить. Понимаете, я не могу… Снейп, зло вскинув на меня черные угли глаз, встал с пола. — Я не прошу тебя убивать его, девчонка! Мне просто нужно, чтобы ты поняла, зачем я это сделаю. Мне хотелось убежать, спрятаться, зажать уши. Мертвые Ремус и Тонкс представились мне. Почему так… Почему? Я дернулась прочь от Снейпа, точно страшнее него никого в жизни не видела, хотела позвать Катарину или хотя бы старика Фарелла. Но зельевар перехватил меня поперек туловища, прижал к себе и зашипел на ухо: — Не смей орать, дура. Иначе перепугаешь всех пленников. Снейп чуть приподнял палочку, произнес заклинание, и Роберт завядшим цветком опал на каменные плиты. — Значит, доктор, надежды уже нет? — Тихо спросила Катарина у Снейпа. — Он скончался, — ответил тот. В мои комнаты меня тащил Снейп, не помню, как. Очнулась я, стоя посреди своей каморки. Снейп был с ног до головы вымазан в крови. Я медленно смотрела, как он произносил «Очищающее», как прямо из палочки поливал свое лицо водой, пытаясь отмыться от самого ощущения свершившегося убийства. — Грейнджер, не молчи, — сквозь зубы выплюнул он, садясь в потрепанное кресло. Ну, уж, нет. Я лучше помолчу. — Не пяльтесь на меня. Не в зоопарке. Я и смотреть на него не стала. Одного боялась — уйдет, бросит одну, с ощущением умирающего на руках белокурого Роберта. Только пусть он сидит здесь. Просто — сидит и всё. Не важно, зачем и почему. — Вы что, никогда не убивали? — Почему же, убивала, ради кого-то, — я не могла избавиться от нервной улыбки и чувствовала, как дрожат губы. — Только из-за меня раньше никто не умирал. Как думаете, это я убила Роберта? Что я такого сказала? Почему он так уставился на меня? Я машинально потерла пылающие щеки и осторожно повторила: — Это… Я… убила? Он отрицательно качнул головой. У него дернулся кадык, как будто он силился что-то проглотить. Глаза вдруг сделались совершенно растерянные, но только на одно мгновение. — Ты не способна на убийство, — пробормотал он еле слышно. — Ничего общего у тебя с убийцей нет, поверь. Ты — спасительница по натуре, но ты не воин в прямом смысле этого слова. Я не знаю, хорошо это или плохо. Зачем он это сказал? И как мне реагировать? Я продолжала натянуто улыбаться, и у меня уже ныли лицевые мышцы. Нужно было что-то ответить, вообще сказать хоть что-нибудь, иначе он решит, что я окончательно слетела с катушек — прямо как узники, встанет и уйдет. Я лихорадочно соображала, что сказать. Голова была пуста до звона. Я смотрела на его руки: на худые запястья, торчащие из почти белоснежных манжет — почти, это потому, что очищающее не смогло убрать одну маленькую розоватую капельку крови; на длинные узловатые пальцы, неприятно-притягательные. У моего деда-музыканта были такие же пальцы и руки, виртуозно игравшие на скрипке. От них глаз невозможно было отвести, и так хотелось, почему-то хотелось их потрогать. Я вспоминаю, как цепко он держал меня, пытающуюся сбежать из темницы, от пленников и воспоминаний на волю. Белые пальцы… Их можно потрогать… Наверное… Даже… — Грейнджер. Ты так и собираешься стоять посреди комнаты с таким испуганным лицом? Что с тобой? Садись. И перестань ты так дурацки улыбаться, наконец. Что-нибудь сделай. — А я сделаю! Знаете что, я немедленно свяжусь с МакГонагалл…и все ей выскажу! Вот прямо сейчас же! — Это плохая идея, Грейнджер. — Вы думаете? Он откинул волосы со лба, поерзал в кресле и вперил в меня блестевшие в свете камина глаза. — Не стоит вмешивать МакГонагалл, когда все зашло… так далеко. Грейнджер, она ничем не сможет помочь. Сам Лорд уже не остановит эту мировую мясорубку. Возможно, только его смерть остановит войска. — И что прикажете делать? Оставить все как есть? Пусть себе умирают? Пусть дохнут! Конечно! Пусть их насилуют! Пусть! — Грейнджер, успокойтесь. — Да не могу я успокоиться, черт возьми! Что вы сидите с таким лицом, будто ничего не происходит, да еще и ухмыляетесь?! Что тут смешного? — Смешного и в самом деле ничего. Но вы должны успокоиться. И понять, что война проиграна. — Я… — Позволите мне закурить? И, нет ли у вас чего-нибудь выпить? Я утвердительно кивнула на оба вопроса. То на «ты», то на «вы». Все никак решить не может… Впрочем, это казалось правильным: не ты, не вы. Никто. Он курил, а я смотрела на него. В сущности, он вовсе и не был некрасив, если данное определение вообще уместно. Мне нравилась его бледность, и задумчивые, тревожные глаза, и растрепанные длинные волосы… они были совершенно мокрыми от того, что он поливал «Агуаменти» себе в лицо. Они с какой-то детской нежностью обрамляли его острое лицо, и казались чем-то… предположительно очень приятным на ощупь. Я могла бы их потрогать… Но, тогда бы Снейп ушел. Я налила нам старого бренди, которое нашла в одном из маленьких ящичков стола в моей комнате. — Все никак не отойдете от смерти. Выпейте еще. Отлично помогает. Конечно, выпью, не сомневайтесь, профессор Снейп. Обдало жаром после второго глотка; совершенно некстати, невпопад вспоминается Рон. И Гарри тоже… Но, именно с Роном мы пили бренди, когда расставались навсегда. Он же чистокровный — без груза в виде меня, он имел хоть малюсенький шанс. Я зажмурилась. Потому что воспоминания о нем причиняли боль. Слишком уж сильную боль. Я его не любила, вовсе нет. Его когда-то любила маленькая гриффиндорка Гермиона, коей я не являюсь. И все же… Все же. — Профессор, вы сможете остаться? — тихо спросила, боясь отказа. — Учитывая, что вы находитесь на грани сумасшествия — да. А пока, пойду проверю ваших больных. Советую вам поспать, мисс. Черная мантия плавно скользила по полу, и что-то незнакомое и чарующее во всей профессорской фигуре манило меня за собой. А в моей голове все надрывно звучал стих, который так любила читать мама: «То змейкой, свернувшись клубком, У самого сердца колдует, То целые дни голубком На белом окошке воркует, То в инее ярком блеснет, Почудится в дреме левкоя… Но верно и тайно ведет От радости и от покоя.