Гейские приключения Шурика

Голубоглазый замолкает, разворачивая тебя к себе. Он больше не отвлекается на пиздецки интересный рисунок на стене, собственные руки, пачку сигарет. Смотрит прямо в глаза, не отрываясь. Ты хочешь поежиться, отвернуться, но собеседник умело удерживает внимание на себе - профессиональная привычка, видимо, быть центром Галактики. Разглядываешь его, находясь на расстоянии вытянутой руки. Знакомые трещинки на губах, непослушные пряди, свисающие на лицо, трёхдневная щетина, сверкающая в ухе серьга, загорелая шея с проступающими венами. Всё настолько знакомое, что если бы ты был художником, то мог бы рисовать реалистичные портреты по памяти, просто закрывая глаза. - Я так скучал, сукин ты сын, - говоришь бездумно, что вертится на языке битый час. Жалеешь о сказанном уже спустя секунду, когда в черепной коробке появляются мысли. - Да пошел ты, - Лёвчик накрывает твои губы своими, смазывая последние слова. Поцелуй выходит торопливым, словно каждый боится не успеть. Ты думаешь о том, что в какой-то момент поэт просто передумает, оттолкнёт и уебет в неизвестном направлении снова, не забыв плотно закрыть за собой дверь в счастливое будущее. Но он не уходит спустя минуту, две. Зарывается пальцами в твои волосы, пробираясь сквозь спутанные пряди, прижимаясь сильнее. Ты чувствуешь его всем телом, как он подрагивает, торопливо даря коже выжигательные касания сквозь тонкую ткань футболки. Он льнёт к тебе, вжимается, привлекает ближе, не позволяя прервать поцелуй, отстраниться. Целует с присущей ему горячностью, импульсивностью, темпераментом, вкладывая в каждое прикосновение к твоим губам всю гамму чувств, которая переполняет его изнутри и рвётся наружу. - Шур, - Бортник выдыхает твое имя, ловя спасительный кислород, - я такой еблан. Прости, что… Затыкаешь его рот, наваливаясь всем телом, подминая под себя безропотного солиста. Мужчине приходится опереться о подлокотник, удерживаясь за твой ремень, чтобы не свалиться на пол и сохранить равновесие. Целуешь властно, с напором, с нажимом, каждое движение языка и губ не позволяет даже отдышаться. Где-то внутри включается чувство собственничества, которое всё это время выжигало разум ревностью и безумием. Руки рвано скользят по чужому телу, задирая майку, оттягивая ткань, пальцы щиплет при соприкосновении с кожей. Всё настолько правильно и естественно, словно подобные прикосновения всегда существовали в твоей жизни и даже больше – являлись неотъемлемой частью. Ты уже и не помнишь, как шугался от нарушения личного пространства и втягивал шумно воздух, когда руки музыканта невзначай оказывались на запястьях, пальцах, плечах. Всё тело напрягается, с силой вжимая мужчину в подлокотник, надавливая на бёдра и вынуждая горячо дышать в область шеи, оставляя на коже невидимые ожоги. Солист старается урвать спасительный воздух, шумно вдыхая, пока твои сухие губы оставляют россыпь укусов на шее. Как метки, как клеймо. Как так можно, блять, Бортник? Сделал всё, чтобы я влюбился в тебя, голубого, а потом всё послал нахуй. И меня, и нас. Какой же ты еблан, Бортник. Какой еблан. С тебя стаскивают джинсовку, проходясь по рукам и плечам, касаясь лишь кончиками пальцев, позволяя разрядам электрического тока свободно гулять между телами. Пальцы холодные, но не отталкивающе-ледяные, лишь сильнее распаляющие, разжигающее пламя, зарождающееся в районе грудной клетки. Его руки гуляют по всему телу, слегка царапают, сжимают кожу, оставляют заметные следы. На завтра ты будешь укоризненно смотреть на красные царапины, спрашивая, что с ними делать, но сегодня тебе нужно больше видимых отметин на теле, чтобы доказать реальность происходящего на следующий день. Доказать самому себе. Своему упёртому сознанию, которое сейчас с трудом верит в происходящее, предполагая галлюцинации на фоне регулярного алкогольного опьянения. Вы целуетесь нестерпимо долго и горячо, настолько, что внизу живота начинает ныть от возбуждения. Все сосредотачивается на единственном желании, все инстинкты, мысли и чувства сходятся в единой точке соприкосновения. Тебе хочется наконец-то получить хоть что-то, кроме поцелуев и сексуального игнора на протяжении месяца. Что-то реальное, настоящее, оставляющее укусы, отметины и полностью взрывающее недоверчивый разум эмоциями. Ты прекрасно помнишь свой опыт с женщинами, поглаживания, поцелуи, секс – это всё такая хуйня, как оказалось. Всё это не идёт и в сравнение с одним-единственным поцелуем от Лёвы, когда его щетина чуть царапает щёку, а язык пробирается между приоткрытых губ. Ты готов обменять все половые контакты на один поцелуй с поэтом, и то придётся доплатить, потому что ни одна женщина не заставляла тебя буквально дрожать, задыхаясь от ощущений. - Лёва, черт тебя дери, - почти рычишь, когда горячие руки солиста нерешительно замирают у края футболки, – давай! Тебе хочется избавиться от всей ебаной одежды, стащив его узкие штаны и аляпистую майку, солист же мнётся, молчаливо спрашивая разрешения снять с тебя простую футболку. Ты не выдерживаешь, отлипаешь от мужчины и быстрыми движениями стаскиваешь надоевший предмет гардероба. Отправляешь футболку куда-то на пол, снова зажимая Бортника в углу продавленного диванчика. Руки голубоглазого плавно скользят по спине, заставляя тебя приглушенно застонать куда-то в обивку. Он двигается размеренно и медленно, позволяя прочувствовать каждое перемещение обжигающих ладоней на собственной коже. Господи, да какого лешего? Почему я вообще терплю все это? Почему нельзя повалить его на диван, вжав всем телом, стащить ебуче-пидорские лосины и отыметь эту худосочную задницу, которой он виляет, как ебаная манекенщица? Господи, почему? Ты с удовольствием увеличил бы напор, покрыл бы всё тело укусами, сильно, до побелевших пальцев сжал бы бёдра руками и взял, без подготовки и прелюдий. Но поступать так с вновь обретённым возлюбленным не позволяет совесть, проявляющаяся где-то в глубине сознания. Нужно сделать всё правильно, верно и поэтапно. Чтобы заглушить злоебучую совесть, начинаешь сильнее распалять солиста, покрывая поцелуями шею и скулы. В какой-то момент Лёва скидывает майку, открывая больше пространства для действий. Твои губы тут же скользят вниз по плечам, грудной клетке, животу. Ты целуешь по-разному – то горячо и быстро, то медленно и тягуче, то нетерпеливо и с укусами. Когда губ оказывается мало – скользишь языком, оставляя на разгоряченной коже влажные дорожки. Двигаешься сверху вниз, обозначив нижней границей ремень, верхней - губы солиста. Двух заходов хватает, Лёвчик начинает податливо выгибаться, подаваясь бедрами вперёд и судорожно прижимать тебя к себе, надавливая на плечи или путаясь пальцами в волосах. Когда ты снова поднимаешься к губам, он льнет к твоему телу, неразборчиво шепча что-то на ухо. Ты разбираешь слова только с третьего раза. - Шурик, чёрт… не могу… больше, - солист смешивает слова со стонами, которые он уже не пытается скрыть или замаскировать, как это было раньше. Теперь он раскованно стонет под тобой, извиваясь и поддаваясь навстречу, реагируя на каждое прикосновение. Его ноги оказываются где-то на уровне твоих бедер, слегка сжимая с двух сторон, надавливая. – прошу тебя… Просить дважды не стоит – твои руки скользят вниз, расстёгивая ширинку, его – являются зеркальным отражением, повторяя манипуляции. В любое другое время ты бы возмущенно поднимал одежду с пола, читая нотации о том, что это необходимо складывать в шкаф или, на худой конец, вешать на спинку стула, а не разбрасывать по полу. Сейчас плевать на чистоту, принципы и какие-то правила, которые вбила в голову чистоплотная мама. Сейчас нужно сжимать шею Лёвчика, привлекая к себе, двигаться навстречу, рвано дышать и ловить каждый стон, сорвавшийся с потрескавшихся губ поэта. Реальность сужается, сосредотачиваясь лишь на контактировании двух тел – твоего и его. Время видоизменяется, растянувшись сладкой тянучкой в несосчитанные минуты и пролетевшие часы. Всё остальное - другой мир, не связанный с прикосновениями, отходит на второй план, размыливается, остается в расфокусе. В данный момент акцентом становятся переплетённые пальцы, стоны, ритмичные движения в унисон. Всё остальное классифицируется как лишнее и неважное. Происходящее настолько увлекает вас, что проворачивающийся ключ в замочной скважине не привлекает внимания. Даже если бы в соседнем помещении начали запускать салют, это не стало бы веской причиной остановиться. Слишком долго ждал ты, слишком нетерпеливо целовал он, слишком сильно вы нуждались в этом. - Я надеюсь вы тут не поубив… - Лакмус вошёл в помещение, шире открывая дверь. - Ух, еб твою мать! Дверь закрылась также быстро, как и открылась. Охуевший бас-гитарист ещё несколько секунд стоял в коридоре, осмысливая увиденное. Он надеялся, что его друзья найдут возможность всё обсудить и придут к соглашению, возобновят дружеские или не совсем дружеские отношения и перестанут срывать выступления, но увидеть своих коллег, горячо целующихся на диванчике, практически без одежды – он не ожидал никак, даже в своих самых смелых предположениях. Когда вы приходите в себя, на часах уже далеко за полночь. На улице короткая ночь, практически не успевающая раскрасить город в тёмные оттенки. Ей на пятки уже наступает яркий рассвет, рисующий на небе причудливые разноцветные полосы. Лёва лежит на твоём плече, пока ты бездумно поглаживаешь его по голове, спутывая и без того запутанные волосы. Надо бы поехать домой, чтобы перекусить впервые за несколько дней, принять душ и поспать хотя бы пару часов. Только вот ты не знаешь – стоит ли приглашать Лёву с собой или проживание под одной крышей закончилось тогда в твоём коридоре. - Шурик, - Бортник первый решает заговорить, - я тогда напиздел, потому что хотел остаться с тобой. Понимаешь? Я не придумал ничего лучше, чем спиздеть про ремонт, чтобы жить с тобой дальше. Ебанутая идея – не спорю, но альтернативы я не нашёл. - Господи, вот угораздило же полюбить дебила, - ты выдыхаешь, оставляя лёгкий поцелуй где-то в районе виска. - Что? – солист вскакивает, прервав вашу идиллическую картину, навеянную романтичными мелодрамами с постельными сценами. Он пристально смотрит в твои глаза, пытаясь уловить там иронию или сарказм. – Шурик, что ты сказал? - Что ты дебил, - на дне голубых глаз начинает разливаться беспокойство вперемешку с надеждой. Ты понимаешь, что хочет услышать поэт – три заветных слова, из-за которых погибают и рождаются люди, создаются великие произведения и уничтожают целые города, сходят с ума и познают истину. Ещё не поздно повернуть назад, Шурик. Это всё настолько серьёзно, что вам придётся скрываться все оставшуюся жизнь. Ты готов к этому? Прятаться, напяливать лживые маски, врать, врать и еще раз врать? - Нет, не это, - музыкант уже готов взвыть от невозможности изменить ситуацию. Ему нужно получить ответ, даже если придётся переспрашивать и доебываться. – Повтори то, что ты сказал раньше. - Да я там к Иисусу обращался, - натянуто улыбаешься, слыша, как в груди гулким стуком отзывается сердце. Тебе всегда сложно сделать последний шаг, чтобы запустить механизм, приносящий перемены в жизни. - Бля, забудь, - собеседник машет рукой, вкладывая в это движение всё своё недовольство, смешанное с некой горечью. Ему проще решаться на различные авантюры, действовать на эмоциях, наотмашь. Он живет чувствами, наплевав на рациональное мышление, анализ действительности, взвешенность решений. - Я тебя люблю, - повторяешь ты, смотря на взъерошенного мужчину с большой татуировкой на спине. Самого любимого мужчину. Поздно, Шурик, поворачивать назад. Слишком поздно. Добро пожаловать в голубое царство.