Монтегю-Затейник

Итак, мы с Абрикосиной поселились в комнате за библиотекой. Комната — это сильно сказано: пять крысиных шагов в ширину и десять в длину. Потолок в нашем новом жилище был под стать библиотечному, и вечером он терялся в потемках. Сидишь себе над картой, а над головой гудящая чернота. Гудящая, потому что этажом выше лежали казармы, а пиратская стража, в отличие от обычной, не отличается отменной дисциплиной; выкупив в "Трех Устрицах" бочонок огненного грога, она распивала его тотчас, чтобы до полуночи горланить "всеее мы пираааты". Из мебели там был один единственный колченогий стул и здоровенный шкаф без одной дверцы. Везде были свалены ящики с пустыми чернильницами, сломанными перьями, исписанным пергаментом, какие-то тряпки и большая картина ("Дерзкая Литейщица"', холст, масло), порванная посередине. Очевидно, ее порвали об чей-то пьяный жбан. Вместо рабочего стола у меня был еще один ящик, на котором не помещались карты. Когда меня угораздило пожаловаться Щучьей Лапе, та прислала ко мне Билла с почерневшей дубовой дверью из дома Мэри. Великокрыс хлопнул дверь на ящик, дав понять, что на большее я рассчитывать не могу. Абрикосина откопала где-то синюю драпировку и накрыла ею дверь, чтобы сажа не пачкала пергамент, а вид ее не бередил мои еще свежие воспоминания о пожаре. Как вы наверное, уже догадались, библиотека находилась глубоко под землей — глубже лежали только темницы. Иными словами, солнечного света здесь не могло быть и в помине, а тепла и подавно (камина в чудо-комнате не оказалось). *** Со дня гибели Мэриголда минуло уже почти два месяца. В замке кипели нешуточные страсти, Саймон ссорился с Амброузом, Щучья Лапа с завидным упорством пыталась восстановить золотые запасы, убеждая ребят из Блэйдгирта, что еще рано пересматривать состав Совета. Винсент ходил мрачнее тучи. Я был рад уже тому, что Совету до меня нету дела, поэтому первые полдня проводил в библиотеке и вторые — в "Трех Устрицах". Агата закрывала глаза на то, что я расплачиваюсь пряжками и пуговицами (деньги у меня почти вышли, а золотых побрякушек мне вполне хватало, чтобы неделями пить яблочный эль). -Серьги только пропить не вздумай, - заметила она. - На такие серьги можно… "… даже гроб себе купить, знаю". Весомый аргумент." -Что ты там опять за вес заговорил?! "Ничего, это я не о тебе," - только и ответил я и после этого мои посиделки в трактире становились все реже и реже: я был на мели. В библиотеке никто не донимал меня допросами и нравоучениями. В совете умели читать только четверо зверей, а среди простых обитателей замка и того меньше. Тем не менее, книги были расставлены по секциям, в каждой секции тома стояли по алфавиту, а сгнившие и покрошившиеся экзепляры лежали на отдельном столе: кто-то явно намеревался их переписать. Среди таких вот изувеченных книг я нашел преинтереснейший альбом в кожаном переплете "Пиратские Пути: чертова дюжина судьбоносных дорог", в котором было собрано тринадцать карт с маршрутами легендарных пиратских галер. Плесень проела книгу насквозь, и "судьбоносная дорога" "Черного Супостата" Бадранга Тирана поросла зелеными кляксами... Обложку можно было бы сделать из тонких квадратных дощечек, пергамент в библиотеке точно найдется. Переплет тоже приказал долго жить, но сделать новый сложности не представляло. Наконец-то у меня появилось занятие: вместо того, чтобы торчать в холодной сырой комнате, я проводил дни напролет в холодной сырой библиотеке в поисках широких листов пергамента и красных чернил. Зеленую кожу для обложки я так и не нашел — пришлось использовать черную. Но работа затягивала меня и я почти перестал пить. В один из таких вот затяжных дней в библиотеку пришел еще один зверь. Абрикосина ушла на кухню, переговорить с тамошними рабами, а я сидел за своими "Путями", не замечая ничего вокруг. Как вдруг… -Тот, кто носит рыжий хвост, В опознаньи очень прост: Если боцман отравился — Знай, лис славно потрудился. Если пропадет казна — В этом лисья есть вина. Все лисы! Всё лисы! Кругом одни лишь лисы! Такой мелодичный баритон мог бы посоперничать с приторными тенорками Устриц Агаты, но в нем сквозило неприкрытое безумие. -Крругоо-ооом одниии лишь лииисыыы-ыы!… Невидимый певец сорвался вдруг на зауныйвный вой, многократно усиленный эхом. Между стелажами послышался грохот падающих книг. -Н-не надо мне тут грохотать! Свою порцию побоев за сезон я уже отработал, обойдусь без аванса! Любопытство пересилило осторожность, и я медленно двинулся вдоль рядов книг, в поисках пришельца. Долго искать не пришлось. Я не видел Гвидо со дня слушания и, хотя знал, что лису здорово досталось от грабителей, поразился произошедшей в нем перемене. Он страшно похудел и кое как залатанный камзол висел на костлявых плечах, как на вешалке. Правая лапа болталась на перевязи, а сам казначей сильно хромал. Хуже было то, как он разговаривал: быстро, громко, срываясь попеременно на хохот и на пение. -Несчааастные подооонки!… Хитрость хитростью, а я хитрее! Ну же попробуйте добить меня! Давайте, попробуйте! Слабо?! - снова полурыдание-полухохот. - Ну тогда держитесь, я этого просто так не оставлю! Пойдут клочки по закоулочкам! На всякую наглую м-морду н-найдет-т-тся к-к-кист-тень с ш-шип-шип-пами… Лис все больше запинался, а потом вскрикнул и повалился, скрученный судорогой. Повязка на затылке съехала, обнажая хорошо заметную вмятину… -С дороги! - вдруг рявкнул у меня над ухом Винсент и кинулся к брату. - Тебе что сказано было? Не выходить, пока лекарь не разрешит! Гвидо смотрел на брата, не понимая, что происходит. Или же мне так показалось, потому что вскоре он ответил, и голос его звучал ровно и спокойно — как он звучал потом еще много сезонов, когда мы придумывали Тайну за Шестью Печатями: -Как скажешь, Винсент. Пожалуй я и впрямь поторопился на работу. -Идем отсюда. -Да-да, ты прав, глупыш… Ты кругом прав. Я тихонько вернулся на свое место, а лисы двинулись к выходу. -Кто здесь? -Никого. Пошли уже, тебе нельзя… -Я знаю, что ты здесь, меньшой братец! -Да-да, тебе не… -Возьми стремянку за своим шкафом и поищи пергамент сверху! Помнится, там я сложил с десяток широких листов… Перед тем, как вытолкать брата в коридор, Винсент одарил меня полным ненависти взглядом.