Великая жертва

      Сердце, мы не замечаем его, пока оно с нами. Всего лишь маленький моторчик, работающий двадцать четыре часа. Но может ли человек обходиться без него? Так случилось, что в череде не таких уж малочисленных убийств затесались и необычные.       Гилберт не раз корил себя за то, что согласился присутствовать на всех местах преступления. Ведь даже отчеты на бумаге, которые хоть и скрывали мельчайшие подробности, вызывали рвотные позывы и портили аппетит. Что уж говорить, когда видишь всю эту мерзость воочию. Вот и в этот раз, истерзанное молодое тело девушки со знаками каббалы по всему лицу висело на перевернутой деревянной звезде, а еще теплое сердце лежало на золотом блюде. — Черт! Опять это сумасшествие… — Байльшмидт писал протокол, стараясь меньше смотреть на труп.       Многие, даже самые стойкие опера и криминалисты, не раз видевшие расчлененные тела, вылетали вон. Приторный, можно сказать тошнотворный, запах крови заставлял желудок делать сальто.       Конец сентября до сих пор носил клеймо бабьего лета и катал по ветру паутинки. Наверно, эта девушка еще пару дней назад фотографировалась на фоне пестрых кленовых листьев, подружилась с новыми сокурсниками в универе. Вместе с ними сетовала на слишком сложные лекции, а потом развлекалась в ночных клубах, наслаждаясь своей молодостью и едва начавшейся жизнью. А теперь паутинки, принесенные ветром, прилипли к дыре в ее груди, то ли пытаясь зашить ее, то ли скрыть от посторонних глаз.       Гилберт вздохнул и, нюхнув нашатырь, принялся дальше записывать дело. Молодой лейтенант, заглянувший в комнату, быстро ретировался в соседнюю комнату и там прочистил желудок. В открытое операми окошко влетела пичуга и попрыгала по подоконнику. — Ну что, еще одна в нашей копилке, — грустно усмехнулся Байльшмидт. — Если бы мне еще кто сказал, на кой он так лица обезображивает? — Они… — Почему они? — Гилберт обернулся к говорящему.       Но в комнате по-прежнему был он один. Один, наедине с трупом. Голос звучал слишком близко и слишком тихо, словно шепотом, так что на разговоры коллег в соседних комнатах это свалить нельзя. Да и голос был женский, а не мужской. — Они…       Гилберт недоуменно осмотрелся. — Пора закругляться, а то уже глюки пошли. Лейтенант, зови санитаров, пусть тело отправляют в морг. И, Бога ради, не заглядывай сюда!       Байльшмидт подошел к окну и стал осматривать подоконник. Собрав черный воск в пакетик для доказательств, он прогнал птицу и закрыл окно.       И тут сердце, лежащее на блюдце, вдруг забилось. Оно быстро сокращалось, словно дышало. Гилберту казалось, что он и правда слышит чье-то дыхание прямо над головой. Холодное, дрожащее, как будто кто-то плачет. Он поднял голову. Под самым потолком колебался полупрозрачный сгусток дыма, по очертанию похожий на человеческий силуэт. Женский силуэт в порванной одежде и дырой в области сердца. По лицу, закрытому длинной челкой, телки слезы, падая маленькими крупицами прямо на сердце. — Свят, свят, свят! — Гилберт вылетел из комнаты, захлопнув двери со всей дури. — Воды дайте! Воды!       Полученную воду он тут же вылил себе на голову, и, встряхнувшись, заглянул в комнату. Сгустка не было, да и сердце лежало спокойно. — Привидится же такое.       Он слышал, как остальные перешептываются о том, что даже такой стальнояйцевый детектив, как Байльшмидт, не может выдержать столь нервирующего зрелища. Однако, гордость решила не плевать в их сторону, потому что тоже была ошеломлена, но только от другого происшествия.       Гилберт вышел из квартиры, не оборачиваясь. Наказав младшим по званию отнести документы кому надо, он решил, что лучше окончательно успокоиться, а уже потом продолжать расследовать эти серийные убийства.       Для начала он порулил в спортзал: напряжение мышц ему хорошо прочищало мозги, а, как показало происшедшее, мозги нуждались в отдыхе. Включив любимую группу на полную громкость, он покатил к клубу, где занимался последние пять лет.       Гилберт Байльшмидт — сын богатых родителей. Насмотревшись сериалов, полный романтики и иллюзий, закончил академию МВД и поступил на службу. Вот тут-то и выяснилось, что романтики нет, есть голые, грязные факты, но он втянулся.       И вроде как Байльшмидту полегчало, но все равно был один нюанс, который не давал ему покоя. В глазах коллег Гилберт хотел казаться реалистом. Нет, он не отрицал, что в детстве верил в Вайнахтсмана и Барабашку, но о призраках не зарекался. Гилберт знал, что они существуют, он знал тех, для кого они существуют, но среди соседей по цеху с реалистичными взглядами старался открыто об этом не заявлять, а после и вовсе перестал зацикливаться над этим. А теперь это не выходило из головы и медленно сводило с ума.