***
Лестница была грязная, заплеванная и ветхая, как, в общем-то, и все вокруг. Любой человек, попавший сюда, наверняка бы закрыл нос платком или маской, а лучше бы и вовсе сбежал прочь, лишь бы не слышать царящих здесь запахов. Воняло канализацией, сыростью, дешевыми сигаретами и тем мерзким душком, который обычно витает в наркопритонах, один из которых наверняка и находился где-нибудь здесь, в этом Богом забытом месте. Рейген даже не морщился. Это уже было третье подобное место за сегодняшний день, все они были разные, но неуловимо похожие между собой, украшенные печатью тленности и нищеты. Город Специй обладал обширным районом трущоб, в народе «район Даси», в котором водилось все, что могло водиться — от шлюх до подпольных офисов недоякудза. Аратака подозревал о торговле людьми и тому подобных вещах, но вникать в них не желал. Он брезгливо постучал в дверь, не желая пачкать руки о засаленную кнопку звонка. Открыла опухшая женщина, в чьих глазах не было ничего, кроме раздражения и желания залить эти самые глаза чем-нибудь вроде дешевого рисового или сливового вина, а то и вовсе какой-нибудь подозрительной брагой. — А-а-а… это вы, господин проверяющий, — протянула она и сделала шаг в сторону, пропуская его в квартирку. Тут, во всяком случае, было чисто. Да, стены давно не видели ремонта, с деревянного пола слезла краска, да и вообще царила атмосфера затасканности в каждой вещи, но было чисто. — Где… этот, — Рейген взмахнул рукой. — А, там. Эй, ты, дуй сюда, господин проверяющий хочет тебя видеть! Ему было семнадцать, но выглядел он на четырнадцать. Дурацкая стрижка, словно кто-то надел ему на голову глубокую миску и срезал все, что торчало. На щеке красовался свежий кровоподтек. В руках парень мял старую грязную мочалку, пальцы у него были красные от холодной воды. Рейген всегда писал в отчетах про эту семью, что у них всегда убрано так, словно это была их заслуга. Сейчас же он сделал пару заметок в потрепанном временем блокноте и ушел.***
Несколько лет назад все было иначе. Впервые оказавшись в районе Даси, Рейген был полон стремления менять мир к лучшему. На лекциях по психологии и социологии им рассказывали о разных типах неблагополучных семей, но эти обобщенные семьи имели мало общего с тем, что он увидел, вернувшись в родной город. Его встретили всевозможные грани нищеты, пьянства и наркозависимости. Кто-то спивался от безысходности и отсутствия перспектив, кто-то просто потому, что мог. Люди добровольно или не очень запускали себя, свое жилье, свою семью. Среди гор мусора и пустых бутылок бродили грязные, полуодетые, голодные дети — некоторые из них пытались растолкать находящихся в прострации непутевых родителей и потребовать с них еды, вторые, что еще хуже, пытались этих же родителей накормить и привести в чувство. Рейген приходил домой, и образ этих маленьких взрослых, потасканных жизнью, лишенных розовой дымки щенячьего счастья, которую Аратака помнил из собственного детства, в котором было мороженое, бенто и семейные поездки в парк и к морю, стоял у него перед глазами. Он ложился спать, но спать не мог. Все увиденное за день, за неделю, за год лезло ему под кожу, словно голодные черви, словно те мерзкие твари из той манги про спирали, которую Аратака прочел в старшей школе и потом долго не мог найти себе места от смутной тревоги. Он пытался отстраниться от всего, но у него не получалось до момента прозрения, что ход для этой мути один и через него же он выпускает свои стремления изменить мир к лучшему, на что, конечно, не был способен в глобальном масштабе. И он прекратил это делать, став для жителей Даси «господином проверяющим». Вместе с этим к нему вернулся нормальный сон.***
Теперь синяк был на другой скуле. Чуть подзаживший, с желтизной и краснотой, сменившими глубокий фиолетовый. Парень сидел напротив Рейгена, смотрел спокойно и как-то отстраненно, словно сквозь него. Рейгену почему-то вспомнились синяки, которые он активно собирал на лице в начале своей карьеры в попытках вразумить «подопечных». Он тогда их всячески маскировал, замазывал дешевым тональным кремом, бежевый тюбик с какой-то танцующей фигуркой от которого до сих пор валялся в ящике столика на кухне. Парень, чьего имени он не помнил, прятать синяки не пытался. Ни единым жестом, ни попыткой отвернуться или закрыть короткими для этого волосами. Так, словно они не были чем-то необычным в его жизни. Что-то само собой разумеющееся, деталь повседневности. — У него мерзкие оценки! — гундела опекунша, чиркая зажигалкой. Бензин в зажигалке закончился, и она лишь высекала искры. — Да ёб… Она отшвырнула зажигалку и вышла прочь. Звякнула извлекаемая из холодильника бутылка. В холодильнике вообще кроме пива и вина почти ничего не было, Рейген видел. — Оценки? — спросил Рейген у парня. — Алгебра… сложная. У меня не очень много времени на уроки. — Почему? — Я… убираюсь. Мою пол. Посуду. Еще там… по мелочам… От всяких «мелочей» руки у него были изъедены плохим мылом. — Много работы? — Да… но мне помогают. — Кто? — вскинул бровь Рейген. Опекунша не выглядела способной на какую-либо помощь. Ну, разве что тумаками, для ускорения. — Птицы, — абсолютно серьезно сказал парень. — Какие птицы? — Воробьи, синицы, сиалии. Иногда вороны, но с ними сложно договориться. «Ты шутишь?» — едва не спросил Рейген, но осекся, так и не открыв рот. Что-то в этом всем было не так. Может, то, с какой серьезностью было сказано о птицах. Или то, как парень кивнул в сторону, словно указывая на что-то. Будто эти птицы были здесь, в комнате, сидели на спинке стульев и хлопали крыльями. — Только птицы? — Еще есть енот. — У него есть имя? Парень посмотрел на Рейгена, словно впервые его увидел или вообще увидел в нем человека. — Эм… да. Я зову его Экубо, но он обижается и убегает в лес. — По-моему, довольно… занятное имя. — Еще… еще есть мыши. Но это хорошие мыши! — А крысы? — Крыс я боюсь. Потом, сидя дома с пятой чашкой кофе за день, Рейген окончательно решил для себя, что и мыши, и енот, и, прости господи, сиалии, которые в Японии и не водились даже, были не менее реальны для одного человека, как и побои и почти рабский труд на благо опекунов. Ничего удивительного в том, что он предпочел отстраниться от реальности и уйти в «лес». Пусть даже воображаемый.***
Откопав в собственных записях имя и фамилию подопечного, Рейген влез в архив. Шигео Кагеяма до десяти лет проживал с родителями и младшим братом недалеко от средней школы Соль, пока его дом по непонятным причинам не сложился, словно был карточным, погребя под собой всех, кто был в нем, кроме самого Шигео. Близких родственников у него не было, были дальние, двоюродная тетка с каким-то мутным мужем, которым и спихнули сироту, пообещав пристойные выплаты, которые они теперь и пропивали, судя по всему. Переводить парня на совсем государственное попечение никто не собирался — грубо говоря, ситуация с детдомами в Яйцевсмятковой префектуре была патовая, об этом Рейген знал не понаслышке, а потому закрывали глаза на «мелочи» вроде домашнего насилия и прочего, оклеймив его неблагополучным ребенком в неблагополучной семье. До Рейгена у этого семейства было три куратора. «Не идет на контакт», — писал его предшественник в полуофициальной характеристике. «Не идет на контакт», — писал предшественник предшественника. У самого первого куратора дела обстояли веселее — Шигео Кагеяма (семейное прозвище — Моб) тогда еще был почти самым обычным, стеснительным и добрым ребенком без галлюцинаций. «Упомянул что-то, на что больше не способен после того, как обрушился дом. Попытка разговорить не дала результата». Рейген бездумно листал чужие записи, скользил взглядом по строчкам, не вникая в смысл. «Не идет на контакт». Может быть так, что Шигео так соскучился по простому человеческому вниманию, что Рейген, сам того не подозревая, добился больше, чем два его предшественника? Или же парень просто окончательно сошел с ума? — Моб, — обратился к нему Аратака в следующий визит и был сильно удивлен тому, как на лице с заплывшим глазом («подрался в школе») появилась улыбка. — Да? — Я подумал… может, тебе что-то нужно? — Мне… — Моб закусил губу. — У вас есть интересные книги? У Рейгена не было интересных книг. Он перерыл весь шкаф, отбрасывая в сторону томики по психологии и экономике, и почти отчаялся, но выгреб с самой нижней полки затертую книжку европейских сказок. На обложке была нарисована девушка в бедном платье с туфлей в руке, неуловимо похожая на Шигео, наверное, взглядом или чем-то еще. Аратака не помнил, откуда у него вообще взялась эта книжка, но Моб несказанно ей обрадовался. Рейген не знал, зачем купил вторую книжку и отнес парню. Наверное, для того, чтобы она толкнула его на радикальные действия. Разодранный сборник рассказов лежал в луже прямо под окном квартиры, из которой доносились крики. Внимательно посмотрев на нее, Рейген стиснул зубы, развернулся и ушел.***
— Господин проверяющий, вы что-то рановато сегодня. — У опекуна Шигео недоставало несколько зубов, а остальные были желтые от сигаретного дыма, отчего и так не слишком приятная улыбочка была просто мерзкой. — О, вы с новостями. — Вроде того, — Рейген уронил на стол папку. — У меня для вас хорошая новость, больше ваш племянник не будет вам мешать. — Это как? — С этого дня он переходит под опекунство государства, через неделю — лично под мое. Где он, кстати, сейчас? — Еще в школе, у них какое-то мероприятие, — странно тихо сообщила тетка, скривившись, как от кислого. Рейген кивнул. — Ознакомьтесь с документами. Я вернусь через неделю.***
— Я хочу помочь одному человеку, — сказал Рейген матери по телефону. — И уволиться. Вторая новость несказанно её обрадовала, она всегда считала большой ошибкой выбор его профессии. Рейген в последние годы считал так же. Сейчас он пришел к выводу, что все это было ради этого. Он не собирался заменять парню родителей, скорее быть другом, предоставить поддержку и возможность жить без тумаков и издевательств. Он не был реинкарнацией матери Терезы и не был способен обогреть и утешить всех, кто в этом нуждался, но на одного человека у него определенно хватит сил. Рейген сделал перестановку в доме, разобрал хлам в гостевой комнате, превратив жилье в максимально удобное для двух человек. У него не было друзей или знакомых, способных согласиться или раскритиковать его выбор. Он даже не особо был уверен в его правильности, как и не знал, где будет искать новую работу. На первое время денег хватит, а там посмотрим. Для Моба это все равно будет лучше, чем прежде. Бесконечная неделя закончилась, Рейген забрал документы и подписал заявление об увольнении. Его проводили, как провожали многих других, тех, кто не смог выдержать этой собачьей работы, с пониманием и с легкой завистью. Рейген строил планы по дороге в Даси. Моба надо будет показать психологу, птиц вокруг него стало меньше, но они все еще были. Вообще всего несуществующего вокруг него стало меньше, даже ушел енот Экубо, словно Рейген вытеснил его своими разговорами и вниманием к персоне Шигео. Да и сам Шигео от общения расцвел не только синяками. — Господин проверяющий… А Шигео сбежал! — сказала особенно опухшая в этот день бывшая опекунша, и Рейген понял — врет. — Тогда не будет ничего страшного, если я в последний раз осмотрю дом, — почти зло сказал Рейген и оттолкнул её в сторону. — Он еще вчера утром ушел и не вернулся до сих пор! — Эй, вы! — Я же сказала!.. Моб нашелся в шкафу, с разбитой губой и ссадиной под правым глазом, следами на запястьях и щиколотках, такой серый, что было почти не отличить от древнего вида пальто и курток, которые висели здесь, наверное, последние лет двадцать. — Вы не можете его забрать! Он никуда не пойдет! — надрывалась пьяная женщина где-то на кухне. — Зачем вам калека?! Он же никому не нужен! «Калека?» — подумал Рейген, а потом заметил ногу Моба. С правой ступни очень неровно срезана пятка. Рану он пытался зажать каким-то шарфом, но та была совсем свежая и кровоточила обильно. Похоже, что Рейген пришел как раз во время экзекуции и помешал завершить то, что они там задумали. Он не обращал внимания на пьяный вой за спиной, на какие-то доводы и обещания закопать и его, и мальчишку. Присев у раскачивающегося парня, он протянул к нему руки. — Пошли. — Куда? — Домой.***
— Ну как? Не жмут? Моб затянул шнурок на левом ботинке и прошелся по комнате. — Отлично, спасибо! Что бы я без тебя делал? Шигео снял обувь и аккуратно поставил её на коврик. Рейген убрал подальше нож и позволил Мобу скользнуть себе на колени. За прошедшие десять лет тот потерял всякое сходство с запуганным мальчишкой из Даси. Вырос, вытянулся, перестал бояться, избавился от множества фобий и намека на галлюцинации. Как Золушка, которая тоже вырвалась от ненавидящих её людей. Рейген подался вперед, пряча лицо на чужом плече, позволяя гладить себя по голове, радуясь этой нехитрой ласке. Моб своими почти неестественно длинными пальцами перебирал его волосы, заплел косичку на отросшей макушке. А потом. А потом украдкой что-то поправил.