Трудно быть Фукутайчо.

Он снова поддался на мольбы своего кровожадного дзанпакто, позволив своему духовному мечу взять над собой верх, отключив разум и безучастно смотря на то, как истошно визжащие Пустые падают замертво, располовиненные острыми изогнутыми серпами, окровавленная сталь которых блестела, едва солнцу стоило тронуть юркими лучиками гладкую поверхность клинка. Хисаги Шухей, лейтенант девятого отряда Готей 13, устало вздохнул и запустил в отворот косоде окровавленную руку. Он снова был ранен - битва в одиночку с одиннадцатью Пустыми не прошла бесследно. И все, как всегда - бушующий в его разуме Казешини придавал ему сил, блокировал болевые ощущения, благодаря чему Хисаги, даже тяжело раненый, мог биться, не чувствуя ничего. Ох, скольких синигами, видевших, как он сражается, со стороны, Шухей здорово напугал этой своей особенностью... Брюнет с татуированным лицом горько усмехнулся, вытаскивая сигареты с зажигалкой и вспоминая лицо лейтенанта шестого отряда Ренджи Абарая, когда тот, будучи ещё студентом, увидел, как Шухей во время задания взял на себя шестерых Пустых и продолжает сражаться с ними, несмотря на то, что один из монстров распорол правое плечо до самой кости и, по идее, его рука в тот момент вообще не должна была шевелиться. - Шухей-тайчо, - к нему подбежал рядовой, новенький, недавно закончивший Академию, талантливый и славившийся своей храбростью и удалью в бою руконгаец. - Фукутайчо, - неспешно дымя, раненый лейтенант быстро поправил оговорившегося. Вот сейчас, думал он, он успокоит Казешини, спрячет его в ножны, и рваная рана, зиявшая мокрым тёмным пятном на его косоде в районе живота, сразу же даст о себе знать, и он тут же рухнет на пыльную и залитую кровью поверженных им монстров землю. - Пока ещё я фукутайчо, и в капитаны не собираюсь. - Ну вы себя ведете, как самый настоящий тайчо, - прямолинейный и простой по характеру синигами, как выяснилось, оговорился вовсе не случайно. - Вот и сегодня - мы на задание пришли группой, а сражались только вы один. Я у наших спрашивал, они говорят, вы все время так. Бойцы даже шутят, что с Шухеем-тайчо... - Фукутайчо, - Хисаги выдавил из себя улыбку и затянулся покрепче. Странно, в этот раз адская боль стала раздирать кровоточащую и порванную брюшину ещё до того, как насытившийся кровью Казешини был отправлен на боковую, и два огромных серпа на длинной цепи превратились в обычную и неприметную с виду катану. Обычно до самого упокоения Казешини он не чувствовал боли. - Фукутайчо, - нехотя повторил за Хисаги недавно попавший в ряды Готей 13 рядовой. - Так вот, бойцы уже говорят, что, если идёшь с вами на задание, будь готов ничего не делать, а потом только вас израненного до четвёртого тащить ... - Возможно, - приподнял бровь Хисаги, делая осторожный шаг и чувствуя, что острый приступ боли сразу же скрутил каждую его мышцу. Ничего себе, думалось ему, неспроста Ренджи говорил ему, что в девятом отряде слепого Тосена уже за капитана считают чисто формально. - Просто я не могу себе позволить, чтобы бойцы рисковали собой там, где я, как лейтенант, обязан справляться сам. А Хисаги, сжимая фильтр сигареты окровавленными пальцами, затянулся ещё сильнее и окинул подернутым поволокой бессилия взглядом территорию, на которой и произошло побоище. Да, тут не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться - на этой размытой кратерами площадке одного из кварталов Руконгая, округа в Сообществе Душ, где проживали бедняки, разбойники и пропойцы, не так давно творилось просто нечто. В общем, все "сливки общества", которых и в мире живых особо никто не жаловал. Среди которых вырос и сам Хисаги, и его лучший друг, красноволосый Ренджи, и его обожаемая Рангику, выполняющая обязанности лейтенанта в десятом отряде... - А, ну я слышал, вы, когда с Мацумото-фукутайчо на задания ходили, тоже так её все время прикрывали, - улыбнулся рядовой, а Шухей внезапно ощутил, что его бросило в жар при напоминании о красавице с волосами цвета опадающей по осени листвы и глазами оттенка неба в ясный летний день. О той, что не клялась ему в верности и любви, но была предана ему и всегда помогала делом, а не занималась пустословием, хотя с виду по её амплуа легкомысленной дурочки никто из Готей 13 не мог сказать, что Рангику Мацумото способна на такие серьёзные поступки. О той, что делила с ним кров и постель... - Шухейка, - шептала она на ухо ему по утрам в те редкие дни, когда она просыпалась раньше него и начинала будить его на службу, - просыпайся, тебя сегодня ждут великие дела... Он сонно фыркал, не открыв даже глаз, улыбался ей, а его руки блуждали по её телу. Ладони лейтенанта заботливо очерчивали каждый изгиб предательски близкой к идеалу фигуры Мацумото, и в эти минуты Хисаги благодарил судьбу за привычку Рангику спать обнаженной. Хотя, как выяснилось позднее, моду спать голышом Рангику взяла именно с того момента, как сошлась с ним. Шухей аж опешил, когда, как-то раз во время утреннего исследования предела выдержки любимой, при котором он ласкал девушку, задерживая ее в плену сладкой неги в одном шаге от мощнейшего оргазма, он прорычал ей в ухо, что её манера спать совсем без одежды точно когда-нибудь поставит её в неловкое положение, и услышал в ответ: - Вообще-то я до тебя всегда в одежде спала. И сказано это было с таким трогательным стеснением, что, взглянув на тронутые предательским румянцем смущения щеки Мацумото, Хисаги тогда не сдержался и забыл про свою идею помучить ласками рыжую как можно дольше. Ускорившись, Шухей замер на миг, чтобы насладиться переходящими в откровенные крики стоны Рангику, и закончил сам, обнимая хватающуюся за воздух и ещё царапающую его крепкую спину Мацумото. Когда рыжая пришла в себя, в последний раз выдохнув со смесью мольбы и благодарности протяжное "Шухе-ей", она растрепала смоляную шевелюру сероглазого лейтенанта и рассмеялась: - Вот ты меня мучаешь так каждую ночь, и у меня не остаётся сил одеваться. Поэтому и стала с тобой в таком виде спать... Но гораздо чаще Хисаги приходилось будить любимую, которая была лейтенантом у капитана Тоширо Хицугая, сражающегося по принципу " Да, в бою нужно придерживаться правил, но правила эти должны быть крепко связаны с жизнью, а не держаться на голой теории". Эту свою мегаумную фразу капитан, выглядящий, как подросток, придумал сам и теперь при любом удобном случае вставлял её к месту и не к месту. Так вот, когда Шухей брался за миссию по приведению рыжеволосой любительницы поспать в чувство, в ход шла вся его изобретательность с желанием доставить Рангику как можно больше удовольствия, пока служба не развела их по разным казармам. - Шухей, да ты тот ещё извращуга, - смеялась она, прикуривая из его рук и растягиваясь с сигаретой прямо в измятой постели. Он тоже закуривал, приземлялся рядом с ней и то осторожно касался её, то пробегался по её лицу и телу лёгкими поцелуями, словно стараясь напоследок запомнить каждую её черточку, надышаться ароматом её принесенных с Грунта (так в Готей 13 называли землю) духов... И в один прекрасный день та, которой немногословный, но способный любить глубоко и искренне лейтенант без оглядки отдал свое сердце, послала его ко всем чертям на глазах у половины бойцовского состава, упылив с капитаном третьего отряда Гином Ичимару на приобретённом им во время рейда на землю черном внедорожнике. В тот перевернувший всю жизнь Шухея день впервые покинул его самоконтроль, за который парня постоянно хвалил его первый капитан, Мугурума Кенсей. И надо же было его хорошему приятелю и частому партнеру по совместным попойкам, третьему офицеру одиннадцатого отряда, Иккаку Мадараме, волею случая оказавшемуся в эпицентре нерадостных для Шухея событий, отпустить едкую шуточку по поводу того, что Рангику, как и все продажные девки, попользовалась добротой и искренностью Хисаги, нашла вариант получше и упорхнула, словно подросшая пташка из холодных краев в сторону юга... Да ещё и выдать эту шутеечку в далеко не читабельных выражениях и с неприкрытым намеком на то, что Мацумото - коварная шлюха, а Шухей - конченый лох. И пяти секунд не прошло - а озверевший Хисаги уже налетел с кулаками на Мадараме, явно не ожидавшего столь бурной реакции от обычно сдержанного лейтенанта девятого. "Лысый, признаться честно, кое в чем прав", - вяло комментировал происходящее спящий в ножнах Хисаги и даже не надеявшийся на то, что и ему сегодня дадут размяться, Казешини. - " Ты, как идиот ослепший, кроме своей обожаемой Мацумото и её капризов, ничего и слышать не желал". "Как бы то ни было, она никакая не шлюха!" - зло прорычал Хисаги, позволяя своим кулакам сплясать умопомрачительную джигу на лице на удивление вяло отбивавшегося Иккаку. И не понять ещё было - то ли своему дзанпакто он это доказывал, то ли самому себе... "А вот тут ты прав", - Шухей аж встрепенулся. В кои-то веки его своенравный клинок хоть в чем-то согласился с ним! Да одно это событие уже могло стать поводом для попойки!.. А точнее, для запоя дня так на три. Казешини же продолжил вещать, лениво позевывая и на то, чтобы и его вывели в этот бой, даже не намекая: "Спору нет, рыжая с тобой погано поступила... Но замашек портовой шалавы я за ней никогда не замечал. Так что мочи лысую башку!" А Хисаги и без этого рад был стараться. Где-то там, последними остатками плавно покидающего его разума парень понимал, что сейчас он не просто отстаивает честь девушки, которой, как выяснилось, на все эти его выпады ровным счётом наплевать. Он вымещает на Иккаку обиду за то, что в очередной раз по нему прошлись, как проходят по брошенному под ноги мешку через лужу, до краев заполненную чавкающей грязью... И оставили потом мокнуть в этой грязи, до самой глубины волокон пропитываясь ею. Кстати, тот факт, что с лёгкой руки Хисаги лицо Иккаку стало похожим на один большой синяк с кровоподтеком, на котором с трудом различались еле открывающиеся и заплывшие, как у сынов монгольских степей, глаза, руководством Готей 13 незамеченным не остался. Нет, не в том проблема была, что Иккаку наябедничал своему капитану Кенпачи Дзараки, что плохой Хисаги Шухей налетел на него с кулаками и существенно попортил его офицерский лик. Мадараме, как закаленный проживанием в Руконгае боец, вообще не имел свойства жаловаться кому бы то ни было на свои проблемы. Разве что мог раз в пятилетку разоткровенничаться с тем же Хисаги за бутылочкой саке... Но эта драка между лейтенантом девятого и третьим офицером одиннадцатого отрядов привлекла внимание самого главнокомандующего Готей 13 Ямамото Генрюсая, которого, как назло, приспичило прогуляться по территории девятого отряда и разузнать у его слепого капитана Канаме Тоусена, как обстоят дела на полигоне, как осваиваются выпускники Академии синигами... Сказать, что Ямамото опешил, увидев, как славящийся своей бесперебойной работоспособностью и железной выдержкой Шухей ожесточенно дубасит Иккаку Мадараме, восседая на нем и орудуя кулаками так, что казалось, будто после каждого удара бритая голова третьего офицера отряда, который возглавлял великий и ужасный Дзараки, отскакивает от земли резвее футбольного мяча - это не сказать ничего. - Какого черта здесь происходит? - рявкнул Ямамото, поначалу постояв с минуты две, растеряв весь свой словарный запас и не понимая, почему же это увлеченный избиением товарища руконгаец не соизволит отвлечься от своего неблаговидного занятия и начать трепетать от одного давления его духовной энергии, которое, к слову сказать, было неимоверно велико. - Шухей! - окликнул своего лейтенанта Тоусен, поражаясь тому, что озверевший синигами избивает своего сослуживца и даже не реагирует на настойчивые требования начальства прекратить драку. Постояв ещё минуту и поняв, что Хисаги даже не намерен остановиться, хотя бы ради того, чтобы посмотреть на тех, кто его звал, Ямамото пустил в ход свои убийственные приёмы кидо. Вскинувшись от приступа боли, разливающейся по всему телу из-за запестривших на нем глубоких порезов, Шухей даже оставил в покое уже прекратившего сопротивление и сто раз пожалевшего о своих шуточках Иккаку и вскочил на ноги, на уровне рефлекса хватаясь за рукоять своего меча. - Да ты совсем страх потерял, Фукутайчо недоделанный, - зло пророкотал Ямамото, восприняв чисто инстиктивный защитный жест Хисаги как личное оскорбление. - Шухей, ты ведешь себя неподобающе лейтенанту, - Тосен попытался воззвать к благоразумию Хисаги, надеясь, что слетевший с катушек синигами под воздействием его увещеваний тут же одумается и снова станет молчаливым и сдержанным. - Немедленно сложи оружие и извинись перед господином главнокомандующим. Твои личные проблемы никого не касаются, и потому эмоции ты обязан держать при себе. А уж кидаться с кулаками на Мадараме ты права вообще не имел. - Да пошли вы все, - рявкнул Шухей, уворачиваясь от выстрела кидо с руки Ямамото. Один прыжок лейтенанта в сторону - а после удара бушующего потока духовной энергии на том месте, где стоял взбешенный, раненый и ощетинившийся, как застрявший в капкане волк, Шухей, осталась выжженная до состояния пепла земляная воронка. Оглядевшись, брюнет вызывающе усмехнулся - к нему уже подбиралась специально обученная группа карателей, охраняющих величественную персону главнокомандующего и жестоко расправляющихся со всеми, кто смел на спокойствие этой самой персоны посягать. Потом все произошло очень быстро. Взмах широкой ладони Ямамото, ребром скользнувшей по его горлу (жест, которым Ямамото тонко намекнул - руконгайцу конец), не ускользнул от взгляда раненого и трясущегося от ярости лейтенанта, уже успевшего отбить несколько атак карателей. Хисаги горько усмехнулся - все настолько привыкли видеть лейтенанта подтянутым, собранным и сдержанным, что, стоило его внутренним демонам вырваться наружу, это никому по нраву не пришлось. "А давай-ка покажем им, на что мы способны, если нас разозлить", - воспользовавшись смятением в душе молодого лейтенанта, подал голос Казешини. Теперь не было рядом с его балбесом, как кровожадный дзанпакто называл своего чересчур уж ответственного синигами, улыбчивой Рангику, ради которой он готов был сворачивать горы, даже если сил уже практически не осталось. Теперь Шухеем правила волчья озлобленная тоска, и любящий покрасоваться клинок решил этим воспользоваться. - Не на тех ты кидаешься, Шухеич, ох, не на тех, - тяжело дыша прохрипел Иккаку, утирая окровавленное лицо и присаживаясь на один из более-менее целых камней, которых на фоне разразившегося между Хисаги и карателями сражения на полигоне оставалось все меньше и меньше. Все лицо и тело при малейшем шевелении каждым нервом отзывались приступами нечеловеческой боли, за что Шухею нужно было сказать отдельное спасибо. Но наблюдающий за тем, как каратели окружают мечущегося из стороны в сторону с дзанпакто в руках Хисаги, Иккаку в принципе острой обиды на товарища не ощущал. Не только в Руконгае или среди рядовых Готей 13 считалось нормальным двинуть в глаз шутнику, если его остроты казались обидными или оскорбительными. Офицеры-аристократы тоже не гнушались пройтись кулаком по лицу того, кто рисковал вывести их из себя. - Лучше бы выждал момент да начистил пятак Ичимару, - вздохнул Мадараме, закуривая и глядя на то, как Шухей с неистовством загнанного в угол зверя бьётся с карателями Ямамото. Обиды на товарища Иккаку действительно не испытывал, в его отряде такие стычки между бойцами вообще были явлением обыденным... Но при всем понимании того, что Хисаги избил его чисто из-за нервного срыва и того, что бритоголовый со своими едкими шуточками не вовремя совсем пришелся, помогать дерущемуся с бойцами главнокомандующего Шухею Мадараме намерен вовсе не был. И только Хисаги, отбившись от нападающих несколькими ударами пребывающего в образе катаны клинка, решил было послушать Казешини, дать ему волю да распугать кидающихся на него карателей, как в этот-то самый миг его и заловили. Дальнейшее Хисаги вспоминал потом с чувством едкого отвращения к самому себе и единственной отравляющей его измотанный неприятностями мозг мыслью - лучше бы он не выжил после того, что ему довелось перенести тогда. Его скрутили и поволокли к Башне Раскаяния, месту, где казнили преступивших закон синигами. Забил тревожный набат, а молоденький рядовой, по приказу Ямамото забравшийся на башню, начал кричать в рупор, надрывая связки с перепугу: - Всем рядовым, офицерам, лейтенантам и капитанам собраться на плацу возле Башни Раскаяния в срочном порядке! Молодой выпускник Академии синигами повторял эту фразу раз за разом, голос его дрожал от испуга... Гнева Ямамото боялись все, даже капитаны. Одному Шухею, который сейчас дергался, пытаясь разорвать стягивавшие его руки за спиной веревки и периодически запрокидывая голову, чтобы избавиться от крови, заливающей смотрящие на мир с непониманием и ненавистью серые глаза, похоже, дела до ярости главнокомандующего было примерно столько же, как слону до внутренних переживаний пролетающей мимо мухи. А все потому, что, как по заказу, на пути, по которому его волокли к башне, ему повстречались Рангику и Ичимару, причём девушка шла, так трогательно держась за любезно поданную ей костлявую руку капитана третьего, что где-то в области сердца у подбитого и растрепанного Шухея будто бы кусок оторвался. Опять вернулся тот Хисаги, который прозябал одиноким волчонком в трущобах Руконгая, доверял только себе самому и коротал день за днём в пьянках, драках, воровстве, случайных подработках, приходя к выводу - его существование само по себе вряд ли имеет какой-то смысл. Вернулся не фактически, конечно, но морально... Красивое лицо Мацумото омрачила тень растерянности и чего-то, похожего на жалость, при виде связанного и избитого Шухея, и, не выдержав пристальный взгляд пронзительно-голубых глаз, которые когда-то не на седого Лиса, а на него смотрели с искренней нежностью и, как наивный до тошноты лейтенант полагал, с любовью, Хисаги отвернулся. Цепь, обвивавшая шею, до хруста в жилах сдавила горло, но, даже ощущая адскую нехватку кислорода, раненый в самое сердце Шухей не готов был снова посмотреть в глаза Мацумото. А потом его оперативно так привязали к сооружению, похожему на турникет, так, что сжатые в кулаки и разбитые в кровь руки Хисаги оказались поднятыми вверх. Косоде, и без того изорванное в окровавленные клочья, с него сняли, и усыпанный старыми шрамами и свежими ранами торс лейтенанта оказался открытым со всех сторон. Под ложечкой у Хисаги противно засосало - будучи руконгайцем и пару раз подростком попавшись на воровстве на ярмарках, он знал, что ждёт человека, которого вот так растягивают на виду у честного люда. Так оно и вышло. Словно решив в очередной раз ткнуть его носом в самую грязь и напомнить тем самым о том, кто он по происхождению, Ямамото приказал его высечь за драку, которую Хисаги устроил. Тридцать девять плетей, мать его... Тридцать девять плетей. - Тридцать девять плетей?! - где-то рядом с деревянным подмостком , на котором сейчас стоял Хисаги, раздался гневный выкрик Ренджи Абарая. Его красноволосый татуированный друг, разумеется, не смог стерпеть такой несправедливости и счел нужным встрять в эту разборку. - Ямамото-сан, да вы обезумели, что ли?! Подумаешь, начистили пятак лысому, велико горе... Вы не имеете права так унижать лейтенанта, тем более, Шухеич столько для Готея сделал... - А ты не имеешь права оспаривать приказы главнокомандующего, Абарай, - худощавая, но угрожающе тяжёлая рука капитана Кучики, возглавляющего шестой отряд Готей 13, легла на крепкое плечо шумливого, но доброго сердцем лейтенанта. - Попридержи язык, а то и тебя к Шухею отправят, и даже я тут ничем помочь не смогу. Голос Бьякуи был убийственно холоден, но серые глаза его выражали целую бурю эмоций - и негодование по поводу слишком, на его взгляд, жестокого и унизительного наказания за банальный мордобой, и беспокойство за своего неугомонного и готового голову в котел с кипящей лавой ради друзей засунуть лейтенанта... По жилистой спине Шухея плеть со свистом приложила первую тут же закровоточившую дорожку... Рангику вскрикнула и бросилась было к плацу, крича что-то о том, чтобы палач немедленно прекратил это издевательство.. Но схвативший её за руку Гин удержал её. Кожа на спине и торсе Шухея рвалась с таким треском, что он готов был поклясться - его слышат даже рядом стоящие синигами. На девятнадцатой плети до сей поры державшийся стойко Хисаги начал озлобленно рычать и буквально жрать собственные губы, временами непроизвольно дергаясь на цепи, из-за чего запястья его тоже обагрила побежавшая из-под содранной кожи кровь. Только бы не закричать, сам себе мысленно повторял Шухей, на двадцать первой плети осознав, что чертов усыпанный шипами хлыст почти добрался до кости на лопатке. Не показать того, что ему не только больно физически, но и до глубины души обидно... На двадцать третьей плети Ямамото взмахом руки приказал палачу остановиться и спросил у переводящего дух с закрытыми глазами Шухея: - Не желаешь ли извиниться за своё недостойное поведение? Серые залитые кровью глаза моментально распахнулись. Хисаги вспомнил, как тогда, на базарной площади, секущий его за воровство бугай точно так же предлагал унизиться в обмен на прекращение пытки. И отчеканил, глядя опешившему Генрюсаю прямо в глаза: - Никак нет. - Дурак, - раздалось где-то правее, - извинился бы, и отпустили... - Шухейка, что же ты творишь... А вот эти слова, сказанные Рангику, заставили вымотанное сердце Шухея встрепенуться на миг. Парень обернулся было, но, увидев, что все неизменно - белый Лис все так же обнимал её, лишь снова зажал зубами уже искусанную в кровь губу до боли в челюсти и сдавленно зарычал, когда плеть снова приложилась к открытой ране на его теле. Когда отзвучал последний, тридцать девятый удар, и потирающий уставшую от бесконечных взмахов руку палач отстегнул онемевшие от боли и сильных рывков запястья Хисаги от стального турнира, над полигоном повисла звенящая тишина. И каждый шаг шатающегося, окровавленного и измученного лейтенанта отдавался гулким эхом в этой пугающей и тяжёлой тиши. Когда капитан Кераку, выскочив из рядов замерших синигами, подал избитому парню руку, чтобы тот оперся на него, Шухей сделал вид, что ничего не заметил, и молча поковылял дальше. А теперь, когда на очередном задании, кинувшись в самое пекло сражения и не дав своим бойцам даже дзанпакто из ножен повынимать, Хисаги загнал себя до того состояния, когда ни думать, ни чувствовать, ни осознавать сил нет, разговорчивый рядовой, как назло, словно издеваясь, тараторил и тараторил, напоминая лейтенанту о Рангику... - Вернись, Казешини, - вцепившись в замаранную кровью рукоять, Хисаги решил, что вот сейчас самое подходящее время загнать дзанпакто в принудительную спячку. Лейтенант девятого сделал ещё один неосторожный шаг... Щедро приправленная разрывающей нутро болью спасительная тьма тяжёлого забытья поглотила его.