Skinny bitch

      Отабеку это не нравится. Он Юре так сразу и говорит, что не участвует. Он — парень прямой и привык выражать свои мысли предельно ясно и просто. Или ты — мой, или нет. Он не говорит «или ничей»; мысли о том, как ему иногда хочется запереть объект своих чувств в чулан и табличку на лоб прикрутить, и без того посещают голову слишком часто. Но это не есть признак зрелой личности. Да, Отабек не против экспериментов, да, он всегда поддерживает своего выдумщика в любой фантазии, что регулярно приходит в его красивую светлую голову, если это не жизнеугрожающе и не травмоопасно. Но даже мысль об измене делает ему плохо — Отабек и без того ревнует Юру ко всем, никаких поводов не надо.       И когда тот предлагает поиграть в игру с изменой («Бек, камон, ну это же не по-настоящему!»), не соглашается. Говорит, что если Юре так хочется чего-то нового и острого, то они, так уж и быть, могут поиграть в провинившегося студента и его препода, которому Юра не сдаёт зачёт. Это особенно актуально сейчас, когда тот как раз заканчивает последний курс и зашивается с госами. Отабек обещает наказать его по всей строгости, и даже использовать указку не по назначению. Юре указка не нужна, хоть бы и не по назначению. Юре нужен ревнующий, сходящий с ума Отабек, он до сих пор с блестящими от восторга глазами вспоминает тот злой секс, случившийся у них однажды. Но он не настаивает, бесхитростно и легко переводит разговор, пару раз к нему вернувшись, и тема на первый взгляд кажется исчерпанной.       А Отабек, в чью голову уже внедрили мысли о потенциальной измене, даже в виде игры, думает, куда их это заведёт, не станет ли ещё хуже, и не может объяснить себе это чувство, вспугнутой птицей трепещущее теперь у него в груди, выламывая рёбра. И он не знает, как назвать это жрущее изнутри предчувствие. Это не желание единолично обладать, не ебаное собственничество. Его не обличить в слова, оно не помещается ни в одно определение, ему мало рамок, в которые загоняет себя Отабек. Это горькая, разъедающая, как соль — свежую рану, паранойя, всепоглощающая ревность, о которой так чувственно и страстно поёт Аргентинец в «Мулен руж». Ещё ничего не сделано, и страшных слов не сказано, но всё в Отабеке кричит об угрозе, заставляя заранее просчитывать все ходы. Заставляя сканировать любого появляющегося в его поле зрения, подозревать каждого. Вокруг Юры всегда вьются различные персонажи, иногда сказочные, чаще — не очень. Отабек, кажется, даже к Виктору в своё время так не ревновал, как к ещё не существующему человеку, который уведёт у него Юру.       А теперь и подозревать не надо.       Так само совпадает, когда у Юры, по-прежнему тяжело сходящегося с людьми, огрызающегося и состоящего из вечного протеста против всего, появляется друг.       Отабек узнаёт о нём случайно, когда тот жалуется, что преподы совсем озверели. Им поебать, что Юра — чемпион, и они упорно не хотят ставить автоматы. Он рассчитывал, что придёт только на защиту диплома, но видать, даже чемпионство — не гарант того, что тебя не исключат. И приходится теперь надеяться не на славу и звёздность, а на собственную голову. Юра, конечно, парень смышлёный и упорный, но как оказывается, не во всём, что не касается льда. И всё свободное от тренировок время теперь проводит за учёбой. А ещё он неожиданно сходится с одногруппником, который так удобно помогает ему с конспектами, потому что — ну откуда они у Юры, о чём вы?       И внезапно времени на Отабека перестаёт хватать. Они занимаются по вечерам вместе в общаге, где друг этот — вот удача! — живёт один в комнате, и лекции с допами посещают, и по выездам актива шарятся и хуй знает где ещё. И конечно, в разговорах всё чаще фигурирует чужое имя.       Миха сказал то, Миха сказал это. А у Михи, а мы с Михой…       — У них тут в тройке такие движи, я ваще не понимаю, когда они успевают учиться, — ржёт Юра, пока Отабек пытается разглядеть его скачущее и то и дело пропадающее лицо на телефоне. Юра идёт по этажу той самой тройки, как называют третье общежитие его универа, уворачиваясь от летящих во все стороны рулонов туалетной бумаги и сталкиваясь с визжащими девчонками. — У меня чувство, что я попал в тупую американскую комедию. Йоу, привет, — он отбивает кулак мимо проходящему парню и смотрит в экран на Отабека. — О, слыш, Бек, мне в те выхи два раза травы предлагали купить, пока сюда шёл, я чё, на нигера похож?       Он смеётся над дурацкой шуткой-самосмейкой, а Отабек немного с грустью думает о том, как быстро поменялся Юрин плейлист, где привитый им олдскульный рок и альтернативу сменил однообразный рэперский тухляк. Юра неожиданно плотно подсаживается на хип-хоп и набирается дебильного сленга.       — Жалко, я в общаге никогда не жил, у них тут та-ак круто! Я бы наверное спился в первую же неделю.       Отабек его восторгов не разделяет и тщательно делает вид, как ему интересно, стараясь одновременно без палева рассмотреть номер комнаты одногруппника, в чью дверь уже стучится Юра. А потом связь обрывается, потому что интернет там ловит херово. Класс.       И это всё, что остаётся теперь Отабеку. Он оказывается будто задвинут на второй план, как отношения, которые всё равно уже никуда не денутся. И кто-то другой, не он, проводит с Юрой время, забирая его у Отабека на их собственные важные дела, и именно тогда, когда Отабек занят. И хочется забить на собственные тренировки, чтобы урвать жалкие крохи внимания от собственного, блядь, парня. Гадать, сколько ещё хватит его терпения.       — Вечером созвонимся? Я соскучился.       — Я тоже, Бек, пиздецки как, — запыхавшимся голосом проникновенно шепчет Юра в трубку, — но сегодня не смогу долго говорить. Завтра зачёт по матану, препод меня в жопу выебет, если я не сдам.       А если так продолжится, то скоро только преподы, а не Отабек, и будут ебать его Юру.       — Да, иду, Мишань! Бек, прости, мне надо идти. Я позвоню!       Юра не сразу отключается, и Отабек слышит в телефоне чужой голос, Юрин смех, а живое воображение рисует неприглядные картины того, как этот «Мишаня» трогает его Юру, позволяет себе коснуться во время приветствия, бросить украдкой взгляд, и они идут, иногда сталкиваясь руками, а в комнате трутся плечами, сидя рядом. И Юра наверняка грызёт ручку, задумавшись, не зная, как выглядит при этом. Он вообще ничего не знает и не понимает. Если только…       Если только не делает это специально.       Отабек гонит эти мысли. Потому что всё его Юра знает, как действует на людей.       Время до вечера растягивается на миллионы бесконечностей, красными от недосыпа глазами он отсчитывает минуты до того часа, когда они должны созвониться. Собирается развести Юру на виртуальный секс, потому что хочет убедиться, что тот по-прежнему быстро возбуждается от его голоса и красиво, несдержанно, не стесняясь, дрочит перед камерой; хочет слышать его дыхание в динамике, тихие стоны и то, как Юра произносит его имя, кончая для него.       Юра последний раз был онлайн во всех соцсетях несколько часов назад. А Отабек молит всех известных ему богов о терпении для себя и о благоразумии — для Юры, потому что это не то, что не может напрягать. И вовсе не нормально представлять, как они с одногруппником, который с каждой секундой становится всё голубее и чьё имя даже произносить нельзя ни вслух ни мысленно, передёргивают друг другу в одинокой тёмной комнате под неверное излучение от экрана. Просто потому что знает Юру. Знает, как тот не может долго без секса. Без члена Отабека в заднице.       И этот факт мешает жить очень сильно. Не даёт спать, свербит в мозгу, активируя боевой режим и взращенное внутри чудовище. ты уже спишь? бля, Бек, прости я совсем забыл о времени мы тут с Михой засиделись (((       Отабек читает это утром, проспав тренировку. Сообщения, пришедшие ровно пять минут спустя после того, как он вырубается на краю кровати одетым. Вереница причин, по которой они видятся реже, всё длиннее. А убедить себя, что Юра понимает, что делает, всё тяжелее.       Очевидно, что было бы намного проще, живи они вместе. И ему хочется ошибаться, пока он не разбил чью-то наглую рожу, что отбирает у него парня. Потому что когда они встречаются, Отабек видит, как по-прежнему, спустя годы, смотрит на него Юра, как ещё тогда, в Барселоне, и до сих пор ходит как по голове стукнутый, с сияющими глазами, расплываясь в улыбке при взгляде на него, так же, как и гордо носит его засосы. Реагирует на все его касания, как впервые, и плывёт, стоит только засунуть ему язык в рот или залезть в штаны. Это всё ещё его Юра. Его — до самого мелкого прыщика на аккуратной маленькой попе, до такой степени, что кишки проворачиваются. И Отабека бы абсолютно не парил факт дружбы с кем-то ещё из парней. Потому что понимает прагматичным участком мозга, что у Юры должны быть друзья помимо партнёров по команде и его, Отабека. Но это не так работает в абсолютном большинстве случаев. И новый друг, с кем теперь не только конспекты общие, но и интересы в музыке совпадающие, и объединившая их ненависть к одним и тем же лютующим преподам, и даже то, что тот не увлекается фигуркой и ему всё равно, кто такой Юра Плисецкий и сколько у него медалей (а это же ебать как круто вместе прятаться от назойливых фанов), — занимает теперь почётное место в его жизни. Не на одном с Отабеком уровне, конечно, но где-то рядом, как истина.       Он хотел бы знать, как это остановить и сколько ещё продержится, пока Юра не сдаст все экзамены и они увидятся на соревнованиях. Впереди ещё месяц разлуки, а пока ночные чаты — это всё, чем приходится довольствоваться, и Отабек, конечно, подождёт, потерпит. Но ебаное «а что если?» намертво прилипает к стенкам черепа изнутри.       Что если тот, другой, окажется лучше? Выше? Красивее? С членом побольше? Русским? Девушкой?       Потому что он отказывается признаться даже самому себе, как боится, что Юре вскоре надоест всё обычное. Отабеку известны запросы его жадного до ощущений и не знающего меры бойфренда, и что он будет делать, когда тот попросит, к примеру, секс втроём? Тоже играючи. Для Юры это часть их отношений, и часть немаловажная, он очень любит секс. А ещё Юра любит всё красивое и ведётся на внешность. И хоть они никогда не клялись друг другу в лебединой верности, негласно они соблюдают кодекс их собственного мирка, куда никому нет хода. А теперь этот мирок трещит, лопнув по шву. И Отабеку иррационально хочется учинить показательную расправу. Не над потенциальным соперником, нет, Отабек не воспитан демонстрировать силу кулаками. Хотя это не означает, что ему не хочется двинуть кое-кому в ебало. Но наглядно показать, что Юра — его. Поцеловать прилюдно, взять за руку, встать перед ним на колено, или отодрать, чёрт возьми, на глазах у всех, чтоб знали, кому он принадлежит. Чтоб Юра тоже знал. Не забывал и думал об этом двадцать четыре на семь, а не о других, с чужими именами.       А теперь приходится делиться, хотя делиться — совсем не то, что хочется делать с Юрой, и с этим ещё можно жить. Но не тогда, когда его пытаются у него отобрать. А именно это сейчас и происходит. Юру отбирают у Отабека, по крупице, по капле, начав со времени, а теперь постепенно завладевая и мыслями, и телом, забираться дальше, незримо участвовать в их разговорах, отношениях.       Юра замечает его нервозность, когда они в очередной раз разговаривают по видеозвонку поздно ночью. Хотя глаза слипаются, на ногах с самого утра, а за весь день они с Юрой перекидываются только несколькими строчками в вотсапе, и он безумно соскучился. Отабек ищет на его лице какие-то признаки перемен, но видит только такое же уставшее лицо, по-прежнему тепло улыбающееся ему. И старается не искать параллельно доказательства того, что Юра сейчас не один в своей комнате в гостинице.       — Миха сегодня увидел на мне твой засос и сказал, что их уже не круто ставить, — усмехается Юра и потягивается, сидя на кровати с ноутом, пока Отабек облизывает взглядом оголившийся живот и милую складку кожи на нём. — Я его в жопу послал, я люблю твои засосы, так возбуждаюсь каждый раз, когда трогаю их.       Окончание фразы он произносит тише, зацепившись пальцем за ворот футболки — безразмерной и в край поношенной. Оголяет острое белое плечо с краем ключицы и такой симпатичной впадинкой, а Отабек ничего не видит.       — Какой засос? Где?       — Ну помнишь, ты мне его поставил перед отъездом, — Юра ёрзает, удобнее усаживаясь со скрещенными ногами и чуть склоняясь к камере, — его до сих пор видно.       Отабек прекрасно помнит, про какой из засосов говорит Юра, помнит, как ставил его, когда целовал — в его любимом месте, на шее около уха, на границе с волосами, где кожа такая тонкая и чувствительная, что Юрой можно управлять, в такую текущую сучку тот превращается. Его интересует другой вопрос — как? Как, блядь, тот мог увидеть этот засос?! Только если Юра заберёт волосы в хвост и наденет футболку с открытым воротом, как эта. Но почему тогда в голове рисуются другие картинки? Того, как треклятый одногруппник сам отводит Юрины волосы за ухо, проводя пальцами по нежной коже, расстёгивает молнию на его толстовке, оголяя шею. Или, что ещё хуже — как Юра сам показывает.       — Я понял. Как он его увидел?       — Да на физре в раздевалке, — беспечно отвечает Юра, а потом хватается за живот, будто что-то вспомнив. — Блядь, слушай, я так отожрался тут, Лилия меня анально покарает, когда увидит моё пузо. Надо будет записаться в спортзал. Скажи, Бек, я жирный?       Он защипывает складку по-прежнему такого же худого живота, согнувшись пополам, а Отабек едва держит себя в руках, и внутри что-то кричит не переставая. Ты, блядь, идеальный, ты не понимаешь? А у Юры вдруг сигналит телефон — Миха прислал какую-то смешную хуйню, и он ржёт, перечитывая Отабеку прикол. И тот натужно улыбается и едва не выдавливает кнопку в своём смарте, представляя, что это — глаз соперника. Хочет спросить, специально ли Юра исполняет, или всё это — странное стечение обстоятельств? И вкупе с просьбами Юры поиграть в новую игру, это сводит на нет его самообладание.       Но потом тот заставляет его забыть об этом, когда, бессвязно шепча ругательства, кончает себе на живот вместе с Отабеком, в очередной раз доказывая бессмысленность его страхов.       — Бек, смотри, что я сегодня купил.       На часах почти утро, у Юры — далеко за полночь, когда они созваниваются в очередной раз после целого дня эфирного молчания и остоебевших подозрений. А ещё у Юры — глубокие мешки под глазами, усиливающиеся от мертвенного свечения экрана, и отросшие волосы падают на похудевшее лицо. Он склоняется ближе к камере и оттягивает пальцем ворот худи, отбрасывает волосы назад.       — Весь день ношу.       Отабек сглатывает и делает судорожный вдох. Вздёрнутый подбородок, а под ним — перечеркнувший тонкую шею и кадык ремешок так красиво давит на кожу, и наверняка, если его снять, на ней останется след. Отабеку хочется немедленно это проверить.       — И это — тоже, кстати, — Юра дразнит вдетой в язык серёжкой, а потом отодвигается чуть дальше, приподнимает край худи с футболкой под ней, выгнув в кресле спину и демонстрируя блестяшки в сосках. — Блядь, ты не представляешь, как это возбуждает. Сидеть на парах со всем этим на мне, когда никто не подозревает, и шею давит, как ошейник, как будто я — твоя собственность. Пиздец как заводит. Давно хотел такой. Видишь? — Он поворачивается к камере и так, и эдак, приближаясь ближе, и Отабека притягивает к экрану, словно магнитом, заставляя следить за каждым движением. — Я тут подумал, было бы круто, если бы ты запретил мне целый день что-то делать. Дрочить, например, ахахах! — смеётся Юра, чуть завалившись вбок. Что же ты делаешь со мной, Юра? — Шучу, ну типа, если бы ты запретил мне смотреть весь день людям в глаза. Я бы слушался. Ходил бы, не поднимая глаз, ни с кем бы не разговаривал, зная, что ты будешь мной доволен. И принял бы от тебя наказание, если бы ослушался, я бы сразу сказал об этом. Чего ты молчишь? Бек, тебе не нравится?       Отабеку очень нравится, так нравится, что член беспокойно дёргается в штанах от одних только Юриных пылких речей. И ещё очень интересует, откуда столько фантазий в его голове? Где он этого набирается? Главное — когда? А этот гадёныш уже стаскивает худи, оставшись в задранной по ключицы футболке и демонстрируя припухшие раздражённые соски, трогая их и защипывая между пальцев. Опускает камеру так, что влезает только нижняя часть его лица, и Отабеку видно, как взволнованно тот облизывает губы своим пирсингованным подвижным языком. А потом подлезает пальцем под чокер, подъехав совсем близко, и Отабек видит, как действительно туго он сидит. Полоска отпечатывается розовым на лилейной коже и смотрится крайне непристойно и аппетитно, что хочется зубами вгрызться в нежную плоть.       — Так хочу кончить, Бек. У меня стоит, — ладонью тянется вниз Юра и сдавленно бормочет облизанными, искусанными губами. — Прямо сейчас, мне больно уже. Весь день со стояком, я не знал, куда деться, но терпел. Я думал о том, как бы ты сжимал мою шею, пока я… дрочил бы для тебя. А ты бы смотрел…       — Тебя могли увидеть в этом, — с трудом произносит Отабек, путаясь в диаметрально противоположных желаниях из-за этого паршивца.       — Под одеждой — нет, — ухмыляется тот, двигая рукой внизу за пределами камеры, второй — лаская левый сосок, — не могли, но мне нравится, что ты думаешь об этом. Не хочешь, чтобы увидели это на мне?       — Нет.       Юра улыбается довольной улыбкой человека, услышавшего то, что хочет, и потягивается в скрипнувшем кресле всем телом, голым и влажным, достойным блеска этих таинственно сверкающих камней. Он проводит руками по проколотым соскам, легко и дразняще, привстав и как бы между делом продемонстрировав отсутствие нижнего белья. Всё-таки есть прелести в том, что он не живёт в общаге. У Отабека лишь на мгновение мелькает вспышкой перед глазами картина того, как полуголый Юра шастает в раздевалке спортзала и его видят во всём этом великолепии. Он зажмуривает глаза. Да даже под тонкой тканью футболки штанги видны.       — Бек, не закрывай глаза, смотри на меня… Видишь, что ты со мной делаешь? Я, блядь, с ума тут схожу без тебя. Я не собирался ни перед кем раздеваться и надел эти штуки для тебя, но как представлю, что ты там бесишься из-за того, что меня могут в этом увидеть, м-м-м… Бек, — хнычет он, — я так соски одеждой за день натёр, они такие счас чувствительные, ты не представляешь… — Юра опускает край футболки, царапая ногтем по груди справа через ткань и вздрагивая, а Отабек уже чувствует на языке металлический привкус, как если бы зализывал сейчас эти маленькие покрасневшие соски. — Мне кажется, я бы мог кончить только от этой ласки, но это должен быть ты, себе так не получается. Смотри, как теку, — он привстаёт ещё раз, чтобы попасть в объектив, обхватив кончиками большого и среднего пальцев головку, а указательным коснувшись её вершины и тут же убирая — и Отабек видит прозрачную нить, потянувшуюся вслед за ним. — Блядь, Бек, так скучаю по тебе, по твоему члену, я буду сосать его, когда приедешь, пока челюсть не сведёт, а потом — прыгать на нём. Чего ты молчишь? Говори что-нибудь, ты же знаешь, как я люблю твой голос, Бе-е-ек… Блядь, Бек…       А Отабек уже сам не может ничего, и при виде того как Юра обильно кончает, содрогаясь и продолжая неразборчиво шептать какие-то глупости, при виде растекающейся спермы на его груди и животе, и того как он размазывает её по коже и облизывает ладонь, Отабек кончает следом.       А после ночью видит во сне, как старательно и со вкусом прыгает на его члене Юра, сжимая его своей восхитительной узкой задницей и сверкая блестяшками на теле. А потом будто кто-то толкает его в спину, вынуждая лечь Отабеку на грудь — и из-за Юриного плеча он видит чужое лицо.       Отабек просыпается и долго пытается убедить себя, что это сон. И не может потом уснуть, боясь его повторения.       Он старается не представлять, как Юра хвастается серёжкой в языке своему дружку и делится с ним, какой охуенный минет получается с этой штукой — до звёзд в глазах, по рассказам Отабека, который помнит всё до мельчайших подробностей, помнит эти странные, на грани с болью, одновременно такие сладкие ощущения от проталкивания круглого наконечника из хирургической стали в щёлку уретры. Без задней мысли представляет, потому что Юра бы никогда, он всего лишь маленький хвастунишка, охочий до запретных удовольствий, не умеющий скрывать свои эмоции и который не прочь разболтать о своих сексуальных достижениях. Конечно же, он этого делать не станет. Но опасные мысли уже поселяются в воспалённом мозгу Отабека, который слишком соскучился по своему неугомонному парню. Слишком они измучили друг друга, слишком давно у них не было нормального секса, не на бегу, не онлайн.       И в голове бьётся: насколько же они близки — его Юра и этот иллюзорно-ненастоящий, надуманный, несерьёзный друг?       Отабек как можно чаще названивает и нашёптывает в Юрины проколотые уши, в каких позах и как долго будет его ебать, когда приедет; открывает самый длинный в его жизни диалог в вотсапе и написывает пошлости о Юриных сосках, которые чуть что — и уже твёрдые, и как хочет засадить ему за щёку, чтобы поработал ртом как следует, и про язык не забыл. И слышит в дрожащем голосе на том конце линии подтверждение того, что Юра тоже ждёт этого. Тоже хочет. И обещает делать всё-всё.       Юра всё-таки валит матан, и теперь их общение сводится к пожеланиям утра и спокойной ночи, а Отабек, набалтывая одно голосовое за другим и видя, как сменяются серые галочки на синие, изо всех сил старается не удавиться из-за тупой и вязкой подозрительности. Вместо этого представляет, как густо краснеет Юра, слушая его сообщения через наушники или прижав динамиком к уху, а сам не знает, куда деть глаза и руки. И в штанах становится тесно от неконтролируемого жара, стекающего вниз, хочется с нажимом провести ладонью по ширинке прямо так, не расстёгивая. Но Отабек потерпит — ожидание даже лучше самой дрочки, потому что потерпеть остаётся всего ничего. И он бросает все силы на тренировки, занимая голову подготовкой к ледовому шоу, на котором они выступают вместе.       Скоро, совсем скоро.       А позже, когда Отабек едет со спорткомплекса домой, Юра перезванивает и ругается, что чуть не ёбнулся, когда штекер наушников оказался воткнут не до конца, и он чуть не спалился перед всей аудиторией.       — Сам виноват, надо было готовиться нормально, а не дрочить, и лежал бы сейчас с зачётом и в постели со мной, оттраханный. — Отабек слушает его загнанное дыхание, заруливая на подземную стоянку. — Ты где сейчас? В туалет сбежал? Сними на видео.       — Какое, блядь, видео?! Я убью тебя, клянусь, приедешь — придушу. Нам счас с Михой нужно к замкафедры, полдня гоняемся за ней. Всё, давай, я на связи.       От «Бек, приезжай скорее, я так скучаю» до «Нам нужно к замкафедры» — так мало.       Так громко внутри пустой звенящей башки от пропавшего в динамике голоса.       Так близко к провалу.       Вечером Юра, конечно, перезванивает, долго и бессвязно лепечет:       — Прости, Бек, я весь на нервах с этими экзаменами, если не сдам завтра, то всё, мне пизда, а я нихрена не знаю, я всё равно не успею за ночь выучить столько, я не могу больше, скажи, как ты будешь меня трахать, во мне счас три пальца, я умру, пожалуйста.       — Покажи.       И Юра показывает. Изворачивается, дотягиваясь камерой на телефоне. Связь чуть искажает хнычущий голос, а мрак в комнате — подрагивающую картинку, но Отабек видит. Видит, как пальцы влажно проникают между раздвинутых ягодиц, умело растягивая мышцы, и как Юра, изогнув кисть и выгнувшись сам, чтобы удержать телефон, полулёжа на животе и расставив ноги, старается вогнать глубже, а потом — размазать по краям смазку и поласкать вход. Точно знает, как Отабек любит. И тот успевает рассмотреть его нутро, прежде чем стенки сомкнутся.       А потом телефон выскальзывает из руки Юры, и Отабек, дрочащий на это бесплатное порево свой член, слышит:       — Чёрт, блядь, подожди, я…       Но Отабеку не удаётся узнать, что он там, Юра отвлекается на входящее сообщение.       — Бля… Михыч пишет, что кто-то выкинул в сеть завтрашние билеты, я спасён! Бек, прости, давай завтра? Мне очень надо, правда…       Погасший телефон летит в стену, отскакивает от неё и падает за кровать.       Ещё каких-то несколько дней — и всё будет нормально. Отабек верит в Юрино «люблю» и ругает себя за то, что такой идиот. Не было ничего, и всё только кажется. А от расстояния между ними лучше не становится, и крышу рвёт конкретно. Ещё сильнее, чем обычно. Юра исправно пишет ему в мессенджеры, звонит по ночам, когда корпит над учебниками. Учебниками, Бек, я со школы живой книги в руках не держал!       Отабек должен приехать за день до ледового шоу, но он меняет билет на более ранний. У Юры — защита, и он наверняка после будет праздновать, и Отабек хочет быть рядом. Просто чтобы порадоваться вместе с ним, ничего такого. Сообщение от Юры «а я всё)))))))) чуть не сдох там» приходит, когда Отабек забирает на ленте багаж. И хотя хочется сразу к Юре, но сперва едет в отель. Тренер не поймёт, если он сорвётся куда-то с чемоданом. Но и дольше положенного ждать нельзя — Даир Сагитович и так на измене из-за их внепланового вылета и понимающе сканирует взглядом своего ученика, который весь полёт буквально заставлял свои пальцы не отбивать нервный ритм по подлокотнику. После длительной разлуки всегда трясёт в предвкушении. Он едет сразу на каток, где — экзамены экзаменами, но тренировки Фельцман не отменял.       И видит там его.       Он стоит у бортика — незнакомый патлатый худой чувак в бесформенной толстовке и узкачах. Падкий на всё красивое Юра и друга себе выбирает под стать. Юре все должны соответствовать, не подчёркивать собственную привлекательность, а заставлять её сиять ярче.       Он смотрит в центр катка через объектив камеры на телефоне и снимает, как Юра газует к противоположному бортику, а у Отабека натурально начинает дёргаться глаз. И ощущение, что по затылку круто двинули. Кулаки рефлекторно сжимаются, и скулы болят от стиснутых намертво зубов.       А потом он ловит испуганный взгляд Милы, которая неловко тормозит у края катка и будто не знает, куда ей катить — к Отабеку, чтобы сдержать, или к Юре, чтобы предупредить. А тот с воплями нарезает круги почёта, ничего не видит и не слышит. Отабек кивает Миле — и разворачивается. На хуй всё. Захочет — найдёт, пальцы есть — наберёт. Но видимо, пальцев нет, иначе как объяснить то, что не предупредил, что этого тоже позвал. Хотя Отабек и сам хорош. Мог бы и сам предупредить, что приедет раньше. Как в ебаном анекдоте про вернувшегося из командировки мужа.       — Отабек!       Крик разносится акустикой на всё здание. Отабек задевает кого-то на выходе с арены плечом и даже не оборачивается. Не побежит же он в коньках, а пока расшнуруется — Отабек уже уйдёт. Не медлит и оборотов не сбавляет, ни одного шанса не оставляет и ждать не собирается. А потом слышит топот, догоняющие его торопливые шаги сзади.       — Эй, ты куда это? Ну стой, блин, Бек! — Он разворачивается и надеется, что с лицом норма. Юра с разбега влетает в него, чуть не запрыгивает, стискивая руками и не замечая ничего необычного, захлёбывается воздухом и словами: — Чёрт, я коньки чуть вместе с ногами не снял, шнурок порвал. Ну ты и бегать. Привет!       — Привет, Юр, — звучит равнодушно и так правильно, словно не его ладонь ноет от впившихся ногтей. — Хотел сначала рюкзак закинуть в раздевалку.       Сам удивляется своим открывшимся актёрским способностям. Замечает, что Юра босой, в одних носках. Он помнит эти глупые зелёные носки со смайлами — Юра таких десяток пар купил и потерял сразу половину.       — Я так рад, что ты здесь! — кидается обниматься, жмётся щекой к шее и дышит часто-часто, сердце долбится в грудную клетку. — Ты чего так рано? Поменял билеты?       Льнёт и ищет его руку, безвольно повисшую вдоль тела, и пытается подлезть пальцами в сжатый кулак, губами тычется в шею, тянется ко рту. Заглядывает в лицо. И Отабек чувствует, как буквально на глазах испаряется у Юры вся радость от встречи. Сменяется непониманием, а затем — осознанием и виной.       — Бек, прости, мы… — Юра отпускает руки, бросив попытки разжать его кулаки, но держится за запястья, будто боится, что Отабек сбежит, — мы сдали экзамены, а Яков сказал, что никуда праздновать не пойду, пока не откатаю, и я позвал Миху с собой.       — Юра, что за хуйня? — это имя очень больно слышать из его уст.       — Ты чего? — пришибленно втягивает тот голову в плечи, волнуется, и есть, из-за чего. — Ну не злись.       — Сначала ты просишь меня поиграть в свои игры, а теперь — это? — проговаривает Отабек то, что нарывало всё это время, а теперь переливается гноем через край. — Ты специально? Знал, как он меня бесит, и всё равно продолжал?       — Что? Но я… нет, в смысле, погоди, я ничего специально не делал, и я не знал, что он тебя бесит, Миха безобидный, ты чего, Бек? Я же с тобой.       Безобидный, ха. Он в очередной раз проглатывает это имя, склизким комком застрявшее в глотке.       По лицу Юры видно, как он растерян, а Отабек читается слишком явно и отвечать не торопится, и Юра принимается делать то единственное, что умеет, чтобы отвлечь — целовать его, коротко, смазанно, сомкнув пальцы на затылке. Неважный из него манипулятор, и рука чешется выписать подзатыльник, а лучше — надавать по его хорошенькой белой заднице, чтоб прям блестела от красноты. Ещё немного — и затолкает Юру в раздевалку и осуществит задуманное. И не посмотрит, что здесь люди. Губы целуют его всё настойчивее, и Отабек почти сдаётся, ещё не обнимая, но слабо отвечая на поцелуи.       А к ним по коридору уже идёт спасательная делегация, и этот — следом. Надо же, как повезло простому парню не только вписаться в компанию мировых чемпионов, а ещё и задружиться с главным из них. Будет чем похвастать. Если останется при зубах.       — Парни, мы это, пойдём, — Мила переводит настороженный взгляд с Юры на Отабека, отлипших друг от друга, и обратно, а Юра не выпускает его руку из ладони, сжимает холодными пальцами. — Отабек, увидимся на шоу.       — Юр, у тебя всё нормально? — а это уже слишком много позволяющий себе обмудок подаёт голос, выйдя из-за прячущих его спин. И смелый дохуя.       Отабек отворачивается, в последний момент сдержавшись, чтобы не ляпнуть, что это не его собачье дело, в порядке его Юра или нет.       — Да, Мих, езжай, — слышит он просевший голос Юры. — Спасибо, что приехал, созвонимся позже, ладно?       — Окей, тебе спасибо, что позвал.       Спокойно, Отабек. Вдох. Вы-ы-ы-ыдох.       Гоша отдаёт Юре его коньки с выдранной с мясом шнуровкой на одном. Тот грустно рассматривает его, трогая крючки пальцами и не глядя на Отабека. Последние шаги затихают, хлопает дверь раздевалки. Ещё через пару минут хлопает снова, шаги с тихими голосами удаляются на выход. А они всё стоят и молчат, минуты идут и идут. Отабек приваливается к стене, сунув руки в карманы.       — Бек, прости, я правда не подумал. Я не специально это всё, я бы не стал так…       — Ты сам мне говорил, как тебе нравится, когда я бешусь, хотел, чтобы ревновал, но тебе мало было, игры эти с изменой придумал.       — Да блядь, это было давно, я уже и не помню, и я не имел в виду никого конкретного тогда! — орёт вдруг Юра, и эхо истерично уносится, отражаясь от стен пустого коридора. — Миха тут вообще не при чём! Чё ты завёлся? Да, накосячил опять, что заставил так думать, но Бек, думаешь, я бы стал вот так, за спиной, вдали от тебя? Я серьёзно, ни с кем… да ебануться, блядь!       Он швыряет и без того убитые коньки в стену, они отскакивают, как телефон недавно. И Отабек тоже не успевает подумать. Разворачивается и прижимает взбесившегося, сопротивляющегося Юру к стене, зафиксировав его запястья и стреножив бедром между коленей. От него так сладко пахнет — по́том, злобой, и чем-то ещё, сладким, как запретный плод, который ещё не вкусил, но уже облизываешься и предвкушаешь, как будет охуенно. Так вот почему Юру это возбуждает. Желание выдрать его прямо здесь, нагнуть и выебать, как сучку, заливает голову пресловутой багровой пеленой. И язык функционирует отдельно от мозга.       — Нравится, значит, когда ревную? — выплёвывает прямо в лицо, глядя в злющие яркие глаза. — А хочешь, на его глазах тебя выебу, тоже новые ощущения, хочешь? Как тебе такая игра, Юра? Так хочешь или нет?! — припечатывает каждым новым словом.       — Нет!       А у самого уголки губ подрагивают, и зрачки — будто укурился. Хочет, ещё как хочет. Такая восхитительная дрянь, даже не подозревающая о том, что вытворяет.       — Парни?       Отабек так резко отпускает Юру, что тот чуть не валится перед ним на колени. В нескольких метрах от них стоит это недоразумение с нахмуренным взглядом, смотрит исподлобья, кулаки сжимает. А вот это уже интересно.       — Чего тебе?       — Бек! — выкрикивает Юра и даже шаг вперёд делает, выгораживать собирается.       — Юр, я забыл телефон тебе отдать, — тот не смотрит на Отабека, подходит ближе к Юре, протягивая смарт, обхватив его всей ладонью, чтобы, когда Юра будет забирать, коснуться его пальцев, — я всё снял, как ты катался, было круто.       А больше ты, блядь, ничего не снял? Или, может, успел нарыть чего запретного, не для твоих глаз? Отабек буквально чувствует, как злость лишает его разума.       — О, спасибо, Мих, я и забыл.       — Скинь потом, я заделаю клёвый эдит, — смущённо улыбается тот, кидая осторожный взгляд на Отабека. Лицо уже давно утрачивает контроль. — Давай, я на связи. И братан, — а это уже Отабеку, глядя прямо в глаза так, будто на две головы выше, хотя сам — одного с Юрой роста, — это было не обязательно делать. Юра — мой друг.       Отабек настойчиво сверлит стену за его спиной, стискивая кулаки в карманах и думая, какой я тебе нахуй братан. И какой нахуй тебе Юра друг? Я не вижу что ли, как ты смотришь на него и мечтаешь распустить руки?       — Мих, не надо, — тихо говорит Юра, — мы разберёмся, всё хорошо. Бек, серьёзно? — когда тот уходит, спрашивает он. — К нему?       — Представь, да. А почему нет? Или ещё кто-то есть?       — Блядь. Ладно, — после долгой паузы говорит тот, выдохнув. — Бек, прости меня, пожалуйста, я честно, не специально, так получилось, блядь, я сам не знаю как. Но я клянусь здоровьем дедушки, я бы никогда так с тобой не поступил, это просто дурацкая игра!       — Но она почему-то так важна для тебя, Юр.       — Нет, если это делает тебе больно. Прости, да, я хотел вывести тебя, но не таким способом, я не знал, что всё так выйдет по-уебански, Миха и правда появился случайно, я не знакомился с ним специально, чтобы поиграться с тобой. Это и по отношению к нему было бы нечестно. А в итоге всё, как обычно у меня, пошло через пизду. Прости. Пожалуйста. — Юра подходит ближе, гладит его плечи и упорно ловит взгляд, который тот не хочет поднимать. — Слушай, мы идём с группой в клуб вечером, хочешь, пойдём с нами?       — Я буду тренироваться, хочу быть в форме, — глядя куда-то в район его ключиц, упрямо говорит Отабек совсем не то, что хочет. И желание зажать Юру в укромном месте, выдолбить из него всю херь, чтобы думать забыл о той ерунде в своей башке, забить её чем-то другим, никуда не исчезает. Это даже не обида, а Отабек сам не знает что.       — Но шоу послезавтра, и ты же только прилетел, отдохнул бы, расслабился, — умоляет Юра, сцепляя ладони на его шее и пригибая к себе, — мы и так редко с тобой куда-то ходим. Посидим недолго, пить не будем.       — Нет, Юр, прости, я не хочу, настроения нет и только остальным его испорчу. Сходи развлекись, ты заслужил, поздравляю тебя с окончанием учёбы. — Подавиться бы собственным языком, потому что хуже сделать уже невозможно.       — Я не хочу развлекаться без тебя, Бек! Блядь! Прости, что всё испортил, но мне, блядь, обидно, что ты так обо мне думаешь. Это пиздец. — Юра смотрит так жалко и потерянно, кусает губы, думает о чём-то. — И чего теперь? Мы в ссоре? Бек, мы никогда так сильно не ругались. Я не знаю, что делать.       Тот неуверенно пожимает плечами в ответ, потому что не знает тоже. Нет, Юра, всё хорошо, Юра. Так? Не то чтобы они не ругались прежде. Но Юре всегда удаётся гасить все их попытки в разборки, ещё на начальной стадии, иногда всё же позволяя себе срываться, глубоко принимая горячий нрав Отабека. И наверное, в этом есть смысл. Так, может, стоит попробовать? Потому что знает — пьяный от самого себя Юра готов на всё.       Но только не сейчас, понимает Отабек, глядя в его несчастные поблёкшие глаза.       — Блядь, я не хочу уходить счас в таком состоянии, — горько продолжает Юра. — Но нам надо успокоиться. Обоим. Где ты остановился? Как обычно? Скинешь номер? Я приеду потом, ладно?       И дождавшись кивка, уходит, забрав с пола коньки.       А Отабек, не докрутив оборотов, валится на выходе из первого же сальхова и рассаживает о накатанный лёд ладонь. Заляпывает кровью телефон, пока рассматривает присланное Юрой фото. Тот широко улыбается в камеру, и любимая серферская распальцовка — обеими руками. И ведь за кадром оставил самое интересное, из-за чего, точнее, из-за кого это тут всё.       Оставив сообщение без ответа, Отабек отправляется обратно на лёд, когда кровь перестаёт течь, и возвращается в гостиницу поздно ночью. От ушибов болит всё тело, но ещё сильнее ноет где-то гораздо глубже. тебя не хватает((( прости меня пожалуйста приезжай тут клевый музон тебе понравится Он с тобой? его зовут миша и да, он здесь не со мной, а с нами нас тут много Ты скоро будешь? Я спать прекрасно спокойной ночи.       Вот так, даже точку ставит.       Второго удара телефон не выдержит, он не виноват, что его хозяин — сказочный еблан.       Юра так и не приезжает. Даже номер комнаты не просит прислать. Кидает фотопруф, что он уже у себя и собирается спать. Будто бы этого достаточно.       А в голове всё на рипите — Бек, мы в ссоре?       Вопросы «а что будет, если мы поссоримся, разругаемся так, что станем ненавидеть друг друга?» маршируют в голове. Отабек прежде не позволял себе этих мыслей, не допускал их даже близко. Что если Юра уйдёт? Что если никогда больше не позвонит? Что тогда делать со всем тем, что он оставил Отабеку, выстроив для него целый новый мир и выцарапав на внутренней поверхности его грудной клетки своё имя? Он не знает.       А к исходу ночи он решает — пора. Раскроется сам и свои чувства к Юре всему миру, чтобы никому больше не было дозволено смотреть на него так, как может только он, и метить на его член или зад.       Если б всё было так просто.       Его костюм для выступления — полностью чёрный, вопреки всем уверениям, что это не соревнования, и сегодняшнее шоу ничего не определит. Всё ради фана. Отабеку плевать. Как и плевать на вскинувшуюся бровь проходящего мимо Леруа в цельном золотом комбезе, даром что сам без золота в этом сезоне, но смотрите-ка — не унывает. А Юрин костюм Отабек уже видел, тот показывал как-то по скайпу. Но всё равно замирает, когда Юра показывается в струящейся за спиной длинной накидке глубокого синего цвета, волосы небрежно стянуты в петлю на затылке, и даже отсюда видно, как сжаты губы Лилии, которой, видимо, не дали заняться причёской своего подопечного. Но Юре так идут эти спадающие отросшие пряди по бокам лица. Как молодой Луи из «Интервью с вампиром». Его новая, ещё не обкатанная программа.       И пока Юру объявляют под крики зашедшейся от восторга при виде его толпы, он хищно скалит зубы, проскользив вдоль бортика мимо Отабека, демонстрируя клыки. Не свои собственные, забавно торчащие, когда Юра улыбается, нисколько его не портя. А бутафорские, вполне себе вампирские, гармонично вписавшиеся в образ. Юра успевает облизнуть клыки на радость взвизгнувшим трибунам, когда этот момент попадает на камеру и транслируется на экраны над ареной. И ведь даже не хэллоуин, а то было бы совсем грустно.       Юра замирает строго по центру, вдоволь наигравшись с накидкой и зрителями, надёжно приковав к себе все взгляды. Присаживается на одно колено, драматично прикрывшись полами плаща с головой — и начинает двигаться под начальные аккорды саундтрека из фильма. Неторопливо, лениво, тягуче. Водит плечами, раздавая томные взгляды направо и налево, поглаживает себя по шее, проводит языком по клыкам и улыбается, как только что напившийся крови хищник. Небрежно кружит по льду в кругу холодного синего света, выписывая несложные элементы, одними губами напевая слова и собирая жаждущие взгляды, собирая души, завладевая, сбивая с толку. И плащ, который должен бы по идее мешать, шлейфом следует за ним, вторит его плавным движениям, закручиваясь вокруг ног на поворотах.       А потом Юра эффектно скидывает его, лихо раскрутив над головой — и растворяется в резко погасших лучах прожекторов и прервавшейся музыке. В полнейшей темноте уже ритмично раскачивается новая композиция, совершенно противоположная по звучанию, и мигающий жёлтый свет выдирает из мрака тонкую фигуру в тёмном мешковатом костюме. Зарубежный рэпер, лениво глотая слова — половины не разобрать, сопровождает его новый танец, и Юра творит на льду своё собственное шоу — провокационное, вызывающее, но кардинально отличающееся от мэднесс, взорвавшего в своё время показательные в Барселоне. И арена с дикими оглушающими криками встречает его.       Отабек примерзает к месту, не отрывая взгляда, как и тогда, несколько лет назад. Юра уже не соблазнительный вампирёныш, под тугие басы и расхлябанный вокал он двигается свободно, раскованно, дерзко, умело владея собственным телом, и явно поднабрался опыта на уроках по хип-хоп танцам. И будто не на коньках скользит, а брейк в кедах танцует.       «Гонишь на меня, смотри на меня — эй»       Крутится, припав ко льду и отталкиваясь от него руками.       «Смотри на меня, гонишь на меня — йо»       Кувырок через себя, низко присев и развернувшись, держась за лёд. Глубокий прогиб — его фирменное, касаясь льда светящимися в лучах прожекторов пальцами.       Чистый концентрированный яд.       Юра вскидывает обе руки с оттопыренными средними пальцами под визжащие фанатские крики за секунду до того, как свет снова гаснет. И Отабек видит в темноте, как он катит к калитке, на ходу ловко подобрав брошенную на лёд мягкую игрушку, а собственный плащ ждёт его, перекинутый через бортик. Юра находит глазами Отабека, лицо блестит от пота, он вынимает изо рта съёмные клыки — и тот видит соединившую их с его губами нить слюны, Юра облизывается и широко, безумно улыбается. Нельзя, столько камер сейчас направлено на него. На них. Отабек сжимает ладонь в кулак — стягивающий её поперёк бинт мешает, он поправляет тонкую перчатку, прячущую повязку. Юра кидает взгляд на его руку, улыбка гаснет, и он уходит в сопровождении тренеров.       Собственное выступление проходит как во сне, он не слышит ни музыки, ни восторженных выкриков зрителей, баннеры и плакаты сливаются в одно бесконечно длинное полотно. Откатывает на автоматизме, не оставшись посмотреть на завершающих финал, и исчезает в раздевалке. Ищет телефон. Ему срочно нужно Юру. Увидеть, обнять, поцеловать. Трахнуть. Поговорить, но позже. Иначе и того не успеет.       Юра отвечает после третьего гудка.       — Ты на банкет идёшь? — с ходу спрашивает он, пока Отабек вспоминает, как говорить.       — Нет, — пересохшим горлом отвечает тот.       — Выходи тогда, я в такси тебя жду у главного, через дорогу увидишь, мы мигнём три раза.       Отабек нервно усмехается. Шпион херов. Шнуровка на коньках трещит под пальцами, так рьяно он её дёргает, молния на куртке не хочет поддаваться, и на пороге уже изумлённые тренеры. Нет, на банкет не иду, плохо себя чувствую, нет, в больницу не надо, в номер поеду высплюсь. Быстрее, иначе закончится последнее выступление, и его начнут искать.       — Что с рукой? — спрашивает Юра в машине, когда Отабек заваливается к нему на заднее сидение с телефоном в пальцах, чтобы уже звонить ему. Машину он узнаёт без труда, хоть тот мигает и четыре раза вместо трёх. Они сразу трогаются с места, и он чувствует себя, как в плохом нуар-детективе. На Юре — кепка, надвинутая на глаза, и шарф, скрывающий пол-лица. И Отабек не уверен, что они не прикончат таксиста, как прибудут на место, чтобы не оставлять свидетелей.       — Приземлился неудачно, — отвечает Отабек, вертя ладонью, и уточняет: — на тренировке.       — А телефон с тобой тоже летал? — зло спрашивает Юра и отворачивается, Отабек убирает в карман смарт с паутинкой трещин на экране. — Блядь, Бек.       А после Юра выдыхает — и хватает его за куртку, прижимается, едва не залезая на колени, сбивает кепку о его лоб и жарко дышит в губы.       — Как я откатал?       — Охуенно, как всегда, всех удивил.       — Ты смотрел на меня?       — Всегда, — слово теряется на губах, когда Юра с размаху влипает в них, сразу проталкивает в рот язык с насквозь продетой штангой, цепляясь ею за зубы, трётся носом и дрожит весь. Водитель деликатно делает музыку громче, а в голове всё равно играют отрывистые хриплые басы со второй части проката Юры. Наваждение. И как в ней поётся, Отабек тоже не может удержать свой хуй в штанах, и у Юры — чёрные шузы Томми, и на вопрос «хочешь трахаться?» — ответ однозначный, а вопрос, куда ехать, даже не возникает. И Отабек уже представляет, как будет трахать Юру в немыслимо развратных позах, настолько тот хорош в любой из них — залюбуешься.       До номера добраться — как квест пройти. Смелые мысли о каминг-ауте уже не так вдохновляют на подвиги, и пройти через холл становится довольно сложной задачей. Но они справляются, и заспанный консьерж вроде как даже делает вид, что не узнаёт их. И уже в номере, захлопнув с размаху дверь, путаясь в одежде друг друга, целуясь, Отабек срывает с Юриной шеи безразмерный шарф, чуть не удушив, цепляет волосы — и захлёбывается. Красивый какой, господи.       Мой.       Юра уже тянет его вглубь номера, стащив через голову толстовку, а Отабек вдруг толкает его за плечо к столу, с которого падает красивая цветочная ваза. Благо что без воды и цветов, и нахуя тогда она тут? Всегда удивлялся, зачем их ставят посреди номера. Юра успевает подставить руки, но повернуться ему не дают.       — Куда собрался?       — В спальню, — тот крупно вздрагивает и дёргается, когда Отабек пережимает вокруг живота, держит сильно, укусив за холодное ухо. В зубах клацает очередное украшение. Юра сам — как дорогое украшение, за стекло посадить и любоваться его недоступным блеском.       — Мы не пойдём в спальню, Юра.       — А что мы будем тогда делать? — сдаётся тот, перестав трепыхаться в его руках, но всё ещё напряжён, вызывая у Отабека мрачное, пугающее удовлетворение от того, что делает. А остановиться уже не может.       — Ты же хотел поиграть? Так давай. Сейчас. Прямо здесь.       — Пусти. Пусти, блядь!       Врёт, мелкий сучёныш. Чует опасность, а сам с готовностью выгибается и прижимается своей тощей задницей, явно уже ощущая стояк Отабека. Дразнит, прекрасно зная, как себя подать, чтобы свести нахуй с ума. Вот тебе и пусти.       — Скажи уже, — шепчет ему в уже раскрасневшееся ухо, придерживая под подбородком, нащупывая под пальцами этот чёртов блядский чокер, — и давай закончим с этим, дойдём до конца.       — Я не могу так. Подожди, дай я… — Изворачивается, развернуться пытается, уболтать, зацеловать — не выйдет.       — Тогда давай я помогу, — Отабек держит, прижав его запястья к столу, вжимаясь бёдрами и изнывающим членом в тёплое податливое тело. — Ты же, Юра, так любишь, когда на тебя смотрят, да? Когда тебя хотят. В пятнадцать уже все плевать хотели на закон и выебать, а сейчас… Ты же знаешь, как этот говнюк на тебя пялится, только молчи, — угрожающе толкается он бёдрами, когда Юра напрягается, — не произноси, блядь, его имя. Ты не слепой и не дурак, не мог не заметить. Тебя это возбуждает? Он тебя касался хоть раз? — Юра начинает нервно елозить и тихонько постанывать, умница какая. — Может быть, ты хочешь его к нам третьим? М-м? Он бы тебя трахнул, а я бы смотрел. Или нет, я бы сначала трахнул тебя у него на глазах, а потом его — на твоих.       — Ты чё, блядь, несёшь?! — ощутимый рывок, и Юра наступает Отабеку пяткой на ногу, но не выйдет. Тот прижимается губами к уху, сильнее прижимая его кулаки к столу. Правая рука начинает противно пульсировать.       — Ты же сам просил.       — Я, блядь, не об этом тебя просил! Убери руки! — Юра вертит головой, уворачиваясь от его губ, хлестнув волосами по лицу. — Не хочу я его, и третьим его не хочу!       — Но ты просил, чтобы я тебя ревновал, а это достаточно убедительный повод. Так заставь меня ревновать, — и сильнее толкает его бёдрами, вжимая в край стола.       — С-сука. Хорошо, блядь.       Юра всхлипывает, а потом будто вкладывает в удар всю силу и отталкивает его, вынуждая сделать полшага назад. Разворачивается горящим лицом к нему. Ещё секунда — и Отабек передумает. Он слишком зол, но слишком любит Юру, чтобы и дальше мучить его. Их обоих. Довольно.       Но он не успевает.       — Мы целовались!       Получается слишком громко. И звучит, как приговор в зале суда, где уже приставы ждут с наручниками, а за дверью — электрический стул. В мозгу будто сигналит, вспыхивает, уговаривая, что нет, всё это не по-настоящему, Юра же обещал, что так и будет. Это всего лишь игра. Но…       — Бек, это было по пьяни, — еле двигает губами Юра уже гораздо тише, и даже выражение на лице меняется на виноватое. — Я не знаю, как это получилось. Мы были в клубе, танцевали, и потом он… я… — как непродуманно, ну что же ты, Юра, давай смелее, детка, — мы только целовались, больше ничего, я клянусь, прости.       Это была бы мастерски сыгранная импровизация, если бы Отабек, даже под жёстким приходом в виде плохо контролируемой ревности, не знал своего Юру, когда тот врёт. Не то чтобы Юра часто врал. Но у него очень восприимчивая тонкая кожа, и Отабек знает все оттенки, расползающиеся на ней. Знает, когда Юра возбуждён — пожар начинается с ушей и медленно сползает на ключицы. Когда Юра врёт, его лицо покрывается пятнами и непроизвольно начинает дёргаться.       Но сейчас Отабек растерян. Юра очень зол, стоит и безбожно врёт, что изменил ему со своим новым дружком-уебаном, но при этом очень сильно возбуждён. Глаза смотрят с вызовом, он ждёт реакции — и пощёчина получается почти настоящей. Расцветает новыми оттенками на щеке, и пугается Юра тоже натурально. А что, играть — так до конца, правда?       А потом тот хватает его за футболку, тянет и буквально роняет на себя губами, и Отабек затыкает Юрин распахнувшийся рот, накрывает его своим за секунду до взрыва, извиняясь за удар и уверяя, что бояться не нужно, ведь Юра сам так захотел. И тот хватается за его плечи и сразу сдаётся, расслабленно улыбается в поцелуй, толкаясь языком, всем телом. Думает, что получил, что хотел, и ведь даже не сопротивляется. Льнёт к Отабеку, шепчет ему в рот: давай же, ну, подыгрывай, накажи меня, я же провинился, ну Бе-е-ек.       Это всё претит ему, и хочется развернуться и пойти спать, оставить этого пиздливого гадёныша одного наяривать в заднице пальцами, как и сколько он там себе хочет. И если бы кто-то действительно существующий в реале целовал Юру… Отабек даже не хочет это представлять. Спасибо, наелся.       Всё становится каким-то размытым, когда на языке расползается кровь, смешиваясь со слюной. И Юра уворачивается от него, забавляясь, и получить его губы удаётся не сразу, но как только получает — Отабек вылизывает их, толкаясь языком, протискиваясь, глотая смешки. Он перехватывает Юрины запястья и, с силой сжав в одной ладони, той, что здорова, перевязанной тянет к себе за затылок, придерживая за волосы. Как же удобно с длинными! А после снова разворачивает к себе спиной и раскладывает на столешнице, столкнувшись бёдрами с выставленными ягодицами так, что ножки стола проезжаются по полу. Юра хнычет, что ему что-то там больно.       — Ремень, дай сниму…       Отабек подныривает под его живот, шлёпнув потянувшиеся к пряжке Юрины пальцы, игнорируя робкие попытки возразить, сам расстёгивает и одним движением вытягивает ремень из шлёвок, а после хлёстко, со всей силы ударяет по поверхности рядом с Юрой. Тот крупно вздрагивает от резкого свистящего звука всем телом, и наверняка бы сбежал, только кто ему позволит?       Отабек нависает над Юрой, взяв его под подбородком и вынудив приподнять голову.       — Понравилось тебе? Целоваться с ним?       Юра сдавленно сглатывает, поперхнувшись, и кадык дёргается под ладонью Отабека. Пальцами он нащупывает чокер и со злости, с силой рвёт, уповая на тонкую ткань, из которой он сделан. Ошибается — быстрее сдаётся хлипкий замочек. Они оба даже испугаться не успевают. Юра импульсивно хватается за шею, позадыхавшись для проформы. Притворщик. Отабек отбрасывает порванный ремешок, хотя идея с ошейником ему нравится. Как-нибудь обязательно попробуют, если будут ещё разговаривать друг с другом после этого.       Он рывком сдёргивает с худых ляжек джинсы вместе с бельём до середины бедра, зная, как это унизительно — стоять так, с беззащитно раздвинутыми ногами. Проходится ладонью между твёрдых половинок, разделяя их и нажимая на сухую сжатую дырку, чувствуя, как она начинает раскрываться под давлением. И сплюнув, вгоняет сразу два, придавливая Юру к столешнице другой рукой. Юра вскрикивает и дёргается, но боли в его голосе — на полкапли. А Отабек краем сознания понимает, чем тот баловался накануне — пальцам почти не туго, но отравленному мозгу сопротивляться бесполезно. И кроет пуще прежнего, злобой накрывает, когда видит — Юру тащит от этого не по-детски. Пытается вырваться, и он бы смог. Если бы по-серьёзному захотел. Сука. Отабек хватает за неряшливо перевязанные волосы всей пятернёй и вздёргивает на себя, не извлекая пальцев, заставляя выпрямиться. Юра охает и весь будто обмякает, самостоятельно надевшись на пальцы до упора. Держит голову запрокинутой, хоть Отабек его уже не держит, придерживая за бок и занявшись ухом, грубо покусывает нежную раковину, цепляя серёжки. Обновляет старый засос, выцветший, и ставит новый — чуть поближе к кадыку, чтоб было видно всем. И пусть хоть кто-то ещё скажет, что это не круто.       Юра стонет протяжно, приподнимаясь и снимаясь с его пальцев, насаживаясь вновь и сжимаясь, стонет так громко, что приходится зажать ему рот. А тот распахивает его шире, впуская пережавшие губы пальцы, касаясь их языком — и тут же принимает в себя ещё один, снизу, раскрывшись до предела и дрожа. Такой хороший, послушный. Столько всего умеет. Так прекрасен.       Так жаль будет потерять.       Юра изгибается, заполошно задевая руками бёдра и стояк Отабека, которому уже тесно в джинсах, показывая, чего хочет больше, чем пальцы. Весь натянут, как струна, и дышит глубоко носом, втягивая в рот и обсасывая фаланги. Отабек нехотя убирает руку и проходится по его груди, задевая соски. Пирсинг и там на месте, полный набор. Влажными от слюны пальцами не сразу удаётся ухватить ускользающий сосок, а Юра натурально хнычет и скулит, так сильно сжимая мышцами его пальцы, что Отабек и сам скоро кончит только от этого, не успев вставить. Он опускается ладонью к его животу, с нажимом проходит, чувствуя, как напрягается пресс, обхватывает твёрдый член, и Юра выдыхает, приподнимается на носках и закидывает руку на его шею, ища больше контакта. Хитрый. Не время ещё. Но если так продолжится, не выдержит — выдерет его прямо сейчас, так и не закончив игру, над которой давно потерял контроль.       — Бек… — шепчет так сладко, как может только он. Мурашки под кожей взбесились, когда Юра произносит его имя ещё раз, умышленно или нет — уже неважно, когда он так просит. — Трахни меня… Дай мне… кончить… Пожалуйста-а-а…       Отабек натирает мокрую головку большим пальцем, вожделенно и не спеша размазывая выступающие капли и буквально выдавливая из Юры эти прекрасные звуки. Не заботясь о том, что их могут услышать. Поглаживает, почти полностью приняв на себя его вес и вжимаясь членом в горячее бедро. И мучительно хочет увидеть его лицо. Просто потому что ему нравится смотреть, как Юра кончает. Он любит его такого — разгорячённого, невменяемого, едва живого от похоти.       А ещё помнит, как у Юры колени подгибаются при звуках его голоса во время секса, и шепчет ему на ухо о том, что знает, что Юра не может долго без большого члена в заднице, и спрашивает, сколько ещё пальцев может он в себя принять, и гадает, сколько ему потребуется времени, чтобы кончить. А может, не давать ему кончить?       — Это он тебя так растрахал? Или ты сам? Ты представлял его? Говори, блядь!       — Да, сука, да, да!!! — истерично кричит тот, срывая голос. — Представлял! И мне… мне так стыдно, Бек… прости, прости меня, прости… Пожалуйста… Хватит! Нет!       Четвёртый ввинчивается уже с трудом, и требуется приложить усилия, но получается только сильнее растянуть, стараясь не поехать крышей от тесноты внутри и его охуительных стонов. Отабек проворачивает кисть, ища нужный угол, нажимая на плотные растянувшиеся стенки, безошибочно нащупывая то место, от массажа которого Юра так быстро научился кончать без рук. Вытягивает пальцы и загоняет обратно, сведя вместе, снова и снова, пока мышцы не привыкают и перестают сжимать так туго. Слушает, как порциями дышит Юра, реагируя благодарными стонами на каждое — внутрь, и хныканьем — наружу. А другой рукой подныривает под тяжёлый член, держа за яйца и не давая кончить.       А потом скидывает Юрину руку с шеи, перестаёт дразнить пальцами и толкает грудью на стол, придерживая, чтобы не сполз на пол, а другой рукой вытаскивая давно готовый член.       — В кармане, — с третьего раза удаётся выхрипеть Юре, а Отабеку — понять, о чём речь. Трахаться хочется до одури, и вряд ли продержится долго.       — Готовился?       Удар по оттопыренной заднице получается смазанным, но Юре достаточно и этого, он вскрикивает, но послушно гнётся, напрашиваясь. Отабек присаживается, нашаривая в передних карманах съехавших к лодыжкам джинсов, видит, как подглядывает за его действиями Юра. И больше не медлит. Если простит его сейчас, то кончит, едва успев вставить. Перед глазами живо встают сцены адюльтера с патлатым, привлекательным парнем, в миг разобравшимся, что к чему, там, в коридоре. И в глазах читалась явная заинтересованность в Юре. Что ему стоило попытаться хоть раз его поцеловать? Получить по роже, но попробовать. Юра стоит того, чтобы попробовать. А после можно сказать, что ничего не было, он ошибся, и всё забыть. Ведь так тоже можно? Мразь.       Злость обволакивает Отабека по-новой, как прохладный гель — пальцы, которыми он щедро смазывает член, пройдясь по нему сжатой ладонью. Смотрит на торчащие крылья лопаток, на то, как притихший Юра поджимает под грудью руки, послушно не касаясь члена, но нетерпеливо поглядывая из-за плеча. Фантастический. Таких в мире нет. И Отабек отчего-то испытывает дичайшее желание искусать всего, живого места не оставить, чтобы никто больше, никогда.       Потому что любит так сильно, потому что не умеет по-другому.       Подтаскивает за живот ближе и входит в размягчённый пальцами анус, беря разгон сразу, не медля, не жалея, зная, что больно, даже по смазке — зато правильно, так, как надо. Трахает на одной чистой злости, долго, сильно, выбивая из Юры громкие стоны и всхлипы, между которыми слышатся какие-то отдельные слова. Ничего не разобрать, и Отабек ложится сверху, прижавшись губами к солёной от пота шее, и слышит, как тихо умоляет его Юра, выдыхая на каждом толчке внутрь:       — Скажи мне… что я… твой…       — Мой, только мой, — вбивая каждое слово глубже в его нутро. — Ты — мой Юра.       — И не отдашь… меня никому?       — Никому.       — Не уходи от меня.       — Не уйду, и тебя не отпущу.       Шепчет как заклинание и толкается в него сильнее, грубее, быстрее, сотрясая худое Юрино тело, вжимающееся в поверхность стола, рыдающего в собственные кулаки. Но плотно обхватывает Отабека, и тот надеется, что Юре так же хорошо, как и ему.       Движения всё резче, ритм — чётче, скорость — на пределе разумной, и болезненные стоны на одной ноте переходят в скулёж, когда Отабек обхватывает его поперёк груди, заканчивая в пару мощных толчков и пачкая Юру изнутри, на время сладких судорог забывая вообще, где находится. А потом накрывает ладонью головку до предела напряжённого Юриного члена, и тот кричит в голос, забившись в его руках и кончая ему в кулак.       Отабек ждёт, когда перестанет колотить, а это, оказывается, всего трясёт Юру, всё никак не успокоится — лежит ничком, уткнувшись носом в сложенные руки, и мелко вздрагивает. И Отабек лежит сверху, перенеся вес на локти по обеим сторонам от Юры, и прислушивается к его дыханию, пока член медленно сам выскальзывает из задницы. И только тогда ноги отказывают.       Юра стекает на пол на колени, держась за край ушатанного стола, и Отабек опускается рядом, бездумно глядя, как вытекающее семя марает Юрины джинсы. Тот упирается лбом в руки, закрыв лицо спутанными волосами, и вздрагивает ещё от остаточной истерики.       — Прости. Я тебя порвал.       Юра поворачивает к нему голову и смотрит красными опухшими глазами. Отабек протягивает к нему руки, и тот всхлипывает, будто готовясь разреветься по-новой. Но берёт себя в руки и позволяет обнять, пересадить к себе на колени, прижать к груди, погладить по влажным волосам, подрагивающей спине в капельках пота. А потом стащить болтающиеся на лодыжках джинсы, отвести в душ и аккуратно подмыть. И Отабек, стоя с ним под тёплыми струями, с ужасом трогая вывернутые края зияющего сфинктера и держа вздрагивающего от каждого касания и повисшего на его шее Юру, казнит себя за содеянное. Колени сами еле держат его, мышцы бёдер гудят, и ноет челюсть от ответной пощёчины.       — За порванный зад, — бурчит Юра, встряхивая отбитой рукой, — всё остальное я справедливо заслужил.       А потом доверчиво тычется ртом в шею и молчит, трясётся и больше не сопротивляется.       Отабек выворачивает вентиль горячей на полную.       И как только, дойдя до спасительной кровати, у Юры открывается рот, Отабек едва успевает пережать его ладонью, а потом запечатать поцелуем, говоря этим: всё хорошо, это была игра, мы её прошли — и теперь давай забудем о ней. Юра понимающе прикрывает глаза, молча отвечая на поцелуй и поглаживая его ссаженную ладонь.       Они не разговаривают об этом, никак не обсуждают и не возвращаются к этой теме. Лучше для них обоих трусливо забыть о серьёзном разговоре, не зная, что страшнее — новый изматывающий скандал или молчаливое спокойствие, приравненное к равнодушию. И Юра не рассказывает больше о своём одногруппнике, будто тот бесследно исчезает из его жизни.       Но Отабек не забудет, как улыбающийся, сладко вытраханный Юра заснул тогда в кровати рядом с ним. А мысль, засевшая в голове, трансформируется в новую, не слишком приглядную. А что если всё это было тщательно спланировано и подано под видом случайного совпадения? И не было никакого одногруппника? Всё спровоцировано и наиграно?       Но он никогда не спросит об этом Юру и не находит ничего более умного, чем запрятать эту мысль поглубже. Иногда, если не видеть проблемы, можно притвориться, что её не существует.       Не правда ли? ___________________________________________ В благодарность всем неравнодушным, кто не оставил меня этими ночами без литров вкуснейшего кофе, и всем, кто ждал новые части тощей сучечки, и конечно, анониму с аска, попросившего выписать эту сцену. Мой хороший, не прошло и года, как я смогла :D И нет, у этой истории счастливое продолжение, несмотря на довольно мрачный и двусмысленный финал (см. предыдущую главу), они во всем разобрались по итогу, Юра не изменял Отабеку и не собирается, хоть косячить не перестанет, но в этом и весь смысл сборника, читаем название ;D Написано к наступившему дню рождения роскошного мистера Отабека Алтына, проебав все дедлайны, которые только смогла хд Треки, используемые в проге Юры, можно и нужно послушать в моем паблике: Guns N' Roses — Sympathy For The Devil из фильма «Интервью с вампиром», которым вдохновлялся Юра (и кажется, я впервые писала текст под музыку, до этого мне всегда нужна была тишина, чтобы ничто не отвлекало, но кусок с его прокатом просто обязан был писаться под эту песню, а ещё там потрясающая лирика). XXTentacion — Look at me (Fuck on me, look at me - aye), дико качает, и просто представьте на минутку (точнее на 1:58), как бы Юра по угару под неё катал, лично я сгорела к хуям хд