Я творил день за днем, Я писал обо всем подряд, Мой роман превращался в бессмертную ленту слов. Так прошло сорок дней. И однажды под вечер я Окончательно понял: роман, наконец, готов. Но когда я открыл его, сделав глубокий вдох, Залегла сеть морщин в уголках потемневших глаз. Ведь на каждой странице, Исписанной от и до, Было имя твое, повторенное сотни раз. (Владимир Листомиров)
Ее пальцы касаются луча солнца и пробегают по нему, как по клавишам. Я взглядом прослеживаю этот путь. Не хочу нарушать ее утреннее уединение: какое-то время выжидаю, но не выдерживаю и перехватываю руку как раз в тот момент, когда Грейнджер приподнимается, чтобы продолжить этот бег. Она вздрагивает от неожиданности, переводит свой зачарованный взгляд на меня и улыбается одними уголками губ. Смотрит точь-в-точь, как на рассветное солнце. За один этот взгляд я готов умирать десятки жизней подряд. Гриффиндорка наклоняется. Я чувствую ее несмелое дыхание на своих губах, а затем поцелуй со вкусом неги и долгого сна. Ее мягкие волосы рассыпаются каштановой волной по моей шее и плечам. Я собираю их рукой, неторопливо закручиваю в плотный узел и тяну назад. Наш поцелуй прерывается. Глаза оттенка кофе с укором смотрят на меня. Биографы любят утверждать, будто цвет глаз у Грейнджер напоминает растопленный шоколад. Вовсе нет. Тот, кто видел их настолько близко, знает, что это яркий и очевидный оттенок кофе — крепкого темного напитка с поволокой от поднявшегося жара. Ее глаза закрываются, голова запрокидывается из-за настойчивого движения моей руки. Мой поцелуй оставляет незримый след на изогнутой шее. Ее выдох похож на стон. Тонкие пальчики вдавливаются в мои плечи. Я отпускаю копну непослушных волос, убираю одеяло и помогаю Грейнджер забраться на меня. Она выпрямляется. Теперь в ее взгляде танцует победа. Я не против, ведь компенсацией моего поражения служит лучший из видов на нее. Она замечает, как я разглядываю каждую ее линию, каждый изгиб. Краска разливается по нежным щекам, однако смущение длится недолго. Ее тело исчезает из моего поля зрения, а губы снова прикасаются к моей коже. Чувствую поцелуй на пересечении ключиц, еще один на груди, а третий приходится на солнечное сплетение. Я оставляю это мгновение безупречно тихим, откидываюсь на подушки и выпадаю из реальности. Слышу только музыку. Сначала она звучит издалека, но вскоре все ближе и громче. Очертания размываются, а потом и вовсе пропадают. Наступает темнота. Никого и ничего не остается, кроме раздражающей мелодии будильника. Мое сознание проясняется, и я понимаю, что это был сон. Очередной гребаный сон про Грейнджер.***
Я видел его несколько лет назад — задолго до роковой встречи с гриффиндоркой на министерском приеме. А помню так, словно снился он вчера. И сном этим начинается история, которая до сих пор не дает мне покоя. Не знаю, зачем я решил рассказать правду. Наверное взял пример с моей умницы, которая любит отправлять воспоминания в свой личный дневник и утверждает, будто это лучшее лекарство от прошлого. Месяц назад она официально стала леди Малфой, но иногда ее девичья фамилия проскальзывает в наших разговорах, поскольку она все та же Грейнджер, упрямая львица. Даже в вопросе с женитьбой гриффиндорка упорствовала до последнего. Только когда нашему сыну исполнился год, и Гермиона осознала, что мой дом — ее дом, а ее ребенок — мой ребенок, она наконец сдалась. Моя умница не доверяет мне. Логично, если учесть все, что произошло с рыжим идиотом Уизли и заносчивым придурком Донованом. Порой мне кажется: Грейнджер со мной только ради того, чтобы я не выдал улики против нее Визенгамоту. Пусть так. Это лучше, чем пустота и отсутствие гриффиндорки в моей жизни. Она — моя боль, мое наваждение и мой личный психоз. В конце той истории, что я собираюсь поведать, моя умница попросила стереть воспоминания, очернившие ее душу. Я стер, потому что знал: она не сможет с этим жить. Слишком правильная, боящаяся темноты, тогда Грейнджер была не готова принять уродливую изнанку себя. А еще она взяла с меня обещание никогда и никому об этом не рассказывать — даже ей. Надеюсь, я не нарушу эту клятву, если замурую свою память в маленькую записную книжку, защищенную заклинаниями. Так что слушай, мой зачарованный дневник. Слушай и не спеши осуждать.