Sound of silence

Чаша весов глубокая. Я методично выкладываю мозги, душу, мысли, соскребаю со стенок черепа безумие — всё до последней крупицы — и с мясным звуком швыряю в эту чашу. Стрелка движется к отметке ад, но уже всё равно. В голове сквозняк, ничего лишнего, только апатия неподъёмным грузом лежит на плечах, придавливает к земле. Я не могу подняться, только смотреть по сторонам мутными глазами. И тишина. Я заперта в стеклянном ящике, забальзамирована, живая мумия, истлевающий разум. Я окружена душным холодом и тишиной. Свет ламп тревожно мигает, он тоже готов оставить меня, оставить на растерзание теней, хищно притаившихся по углам, смотрящих прямо в мои влажные глаза в момент тьмы, пока вспышка вновь не растворит их, как наваждение. В самом деле, до этой тёмной комнаты за тёмным углом тёмного коридора никто не дойдёт: сгинет, опадёт тряпичной куклой, откроет глаза — а руки барахтаются в формалине. Мой разум раскроили, разрезали на куски и кинули голодным собакам. Поезд на всей скорости проехался по моему трупу, разрезал на части. Остался растерзанный, мёртвый мешок с мясом и раздробленными костями. Но кто-то — изощрённый, хитрый, больной ублюдок — привязывает к моим конечностям леску, цепляет её за крюки в уголки губ и истерично дёргает за неё моё тело из стороны в сторону. А я — настоящий я — там, в стеклянном гробу с мигающим светом молчаливой лампы, в одиночестве гнию и умираю, пока мои-не мои губы растягиваются в гротескно ужасающей улыбке. «На это безумие никто не купится», — думал я. Люди улыбались в ответ, терялись в тёмных коридорах, не дойдя до моего стеклянного гроба, тонули в осколках, задыхались от яда и умирали. Перерождались во что-то иное. Уходили. Вокруг душный холод и тишина. Лампа мигает и умирает. Я умираю.