Пожалуйста, хватит

— Это красиво. Юри тихо посмеивается, смахивая первые опадающие лепестки сакуры с темной макушки, и смотрит на Виктора по-особому мягко и понимающе. «Ты снова думаешь не о том», — говорит этот взгляд, и Виктор молча соглашается — кольцо натирает безымянный палец, и он невольно покручивает его то по, то против часовой стрелки, не в силах совладать с этой раздражающей привычкой. — Ты прилетел слишком поздно для ханами — цветение почти подошло к концу. Но увядание тоже обладает особой красотой, не правда ли? — Правда, — соглашается Виктор и дарит Юри самую счастливую и теплую улыбку на свете. — Природа красива во всех своих ипостасях, это сложно оспорить. У вас же этому уделяется особое внимание, верно? — Как и у вас. Знаешь, какая одна из любимых книг среднестатистического японца? «Записки охотника» Тургенева. — Вот как, — Виктор смеется, — если честно, для меня это большая неожиданность. Что же там такого цепляющего для вас? — Описания природы. Тургеневу удавалось поймать мгновение и запечатлеть его в пейзажах, что, по-моему, прекрасно. — «Остановись, мгновенье! Ты прекрасно!» Юри задумчиво хмурит брови и бормочет: — Что-то знакомое. Но ты процитировал это по-английски, а я, вероятнее всего, читал это на японском. — Это «Фауст» Гете. Когда же ты успел прочитать его, позволь спросить, zolottse? — Виктор, — Юри смотрит насмешливо и немного обиженно, — я закончил факультет зарубежной филологии. Разумеется, мы там разбирали Гете, невзирая на то, что моя специализация — английский язык. А когда же успел прочитать эту трагедию ты? — Секрет, — Виктор подмигивает игриво и тянет Юри к скамейке. — Знаешь, в Хасецу время словно замирает в вечной весне. Мне это определенно нравится. Юри мычит что-то в ответ и присаживается, глядя, как покачиваются на ветру последние лепестки вишни, все еще не слетевшие с веток. А Виктор глядит на Юри, все еще не веря, что у них все наладилось. В это тяжело поверить — поэтому он снова бросает беглый взгляд на свое кольцо, привычно натирающее палец, и тяжко вздыхает. Они с Юри стоят друг друга. — Ты привез мою олимпийку? — неожиданно спрашивает Юри, и Виктор, не понимая своих чувств, вызванных этим вопросом, заливается диким хохотом. — Ты помнишь? — все же выдавливает он, продолжая смеяться, и Юри восклицает: — Конечно! Это моя любимая олимпийка, Виктор! Я в ней еще на свои первые отборочные ездил. Виктор смахивает слезы с уголков глаз и хлопает себя по бедру, в который раз за последний месяц чувствуя себя чертовой истеричкой. Кто знает — а вдруг он каким-то непостижимым науке образом забеременел, вот и шалят гормоны? Только представьте заголовки вроде: «Легендарный фигурист Виктор Никифоров — первый беременный мужчина в мире!» или «Виктор Никифоров или Виктория Никифорова: как известный фигурист оказался трансвеститом?». Это же пиздец как смешно, боже. — Виктор, — настороженно начинает Юри, — если тебе жалко, можешь не возвращать ее, правда. Я все понимаю, честно. У всех свои… странности. И главная моя странность, думает Виктор с щемящей нежностью, — это ты, Кацуки Юри. Ведь я, натыкаясь на колючую проволоку, которой ты намеренно огородил себя, все же приблизился к тебе максимально близко и пообещал, что буду рядом так долго, как будешь желать этого ты. Достаточно самоотверженно или нужно обязательно оказаться прибитым к кресту? — а я готов, если что. Юри на голову снова падают, казалось бы, бесконечные лепестки сакуры, и на этот раз Виктор сам выпутывает их из его волос, наивно надеясь, что их весна никогда не кончится.