Power & Control

We'll never get free Lamb to the slaughter What you gon' do When there's blood in the water The price of your greed Is your son and your daughter What you gon' do When there's blood in the water Look me in my eyes Tell me everything's not fine Or the people ain't happy And the river has run dry You thought you could go free But the system is done for If you listen here closely There's a knock at your front door

      — Ты из тех, кто хочет получать удовольствие, или из тех, кто хочет избавиться от страданий? — спрашивает Дженнифер и неуверенно хватает Иккинга за плечи. Она низкая, поэтому смотрит снизу вверх, исподлобья. Но глядит так выпытывающе, что ему становится даже неловко.       — Очень бы хотелось первое, но я ещё не определился.       — Вот и славно. Это вопрос без ответа, потому что, Иккинг Хеддок, ответа нет. Но я хотела с тобой поговорить о другом. О том, что тебе нужно знать. Дженнифер, как Иккингу кажется, относится к разряду святых людей не от мира сего. Она совершенно точно та, кто до последнего видит во всём прекрасное и не теряет веру в человечество. Такая милая и укутанная в бесконечные лучи горячего солнца девчонка. Иккинг, сколько ему позволяют недели общения с ней, восхищается. А ещё становится невыносимо больно, когда скользкое ощущение прокрадывается в мозг. Когда становится понятно, что может случиться с ней, с этим ребёнком в теле почти взрослого человека, стоит реальности чуть сильнее придавить к асфальту. Или схватить за шею, скрутить и усытиться треском позвонков. Николаса в школе нет. Николас в больнице, заболел. Родители уехали, вот он и захотел отсидеться дома, но общие усилия Иккинга, Хезер и Дженни таки убедили — ложись в больницу, рокер наш. Иккинг пишет, что придёт его навестить сегодня. А Дженнифер, шоколадное солнечное веретено, теперь вертится рядом. Глаза у неё прозорливые и детские.       — Насчёт того, что было, никто ничего не говорит, да? Ты знаешь, кто такой Ромель Джестер? — Конечно, он не знает. Вертит головой и ждёт от неё каких-нибудь объяснений. Дженнифер разочарованно закатывает глаза. Волосы у неё растрёпанные, и она убирает чёлку за уши. Поднимает голову — Иккинг намного выше — и печально продолжает говорить. — Джестер учился здесь в прошлом году. Клянусь, его знала вся школа. Джес возглавлял актив и был главным претендентом на корону короля в этом году. Он учился с Николасом, поэтому тебе, наверное, не нужно с ним обсуждать это. Глаза Иккинга бегают. Он не понимает, честно пытается, но не может. Что…       — А потом на севере города объявилась банда подавителей. Нам казалось, что они не смогут дойти сюда и правительство их самих подавит. И знаешь, что? Ромель вступил в их ряды. Я не знаю ни причин, ни объяснений. Просто по школе разнеслась новость, и ученики начали опасаться. Это были только слухи, но, Иккинг… Слухи не могут взяться из ниоткуда. Кто как не Иккинг может не быть согласен с этим. От Дженнифер исходит какая-то тёплая аура, хотя он чувствует грусть в голосе и тяжесть взгляда. Дженнифер продолжает, рассказывает истории зверств. Рассказы, в которых фигурирует кровь и непомерная человеческая жестокость. Голову от этого раскалывает. Весь день поговорить больше ни с кем не получается. Так случилось, Николас исчез, и в одночасье хочется грустить. Иккингу это что-то напоминает, но он закрывается от грузных мыслей. На большой перемене сидит на полу, подперев собой стену и рисует. Невидимо водит карандашом по бумаге, складывая кусочки в ничего не значащий эскиз. Не то, чтобы Иккинг любит рисовать, просто так можно занять руки и мозг. Когда делаешь что-то, время летит с небывалой скоростью. А потом какой-то звонкий всплеск привлёк внимание Иккинга. Он дёргает головой слишком быстро, слишком резко, в шее от этого стреляет. Но там, в другом конце коридора, стоит блондинистый парень и тощая девчонка. Одинаковые и разные. Выглядят эти двое поразительно — зловещие горящие глаза и немыслимое озорство улыбки. Но Иккинг взгляда не отводит, потому что близнецы — о, а он уверен, что они близнецы! — выглядят до невозможности живыми. Он видел их в первый день и пару раз натыкался в толпе. Эти двое выделяются и никогда не отходят друг от друга на метр. Их тандем великолепен, но только со стороны наблюдателя. Иккинг смотрит, а рука поневоле что-то чертит в блокноте, настолько образы кажутся яркими и живыми.       — Это Зак и Зоуи. Вот ты где, — Хезер плюхается рядом, прямо на пол. Кудрявые чёрные волосы вьются, и она делает высокий хвост, но прядки чёлки всё равно путаются перед глазами. Без разрешения вытягивает из рук Иккинга блокнот, без особого интереса рассматривая страницы. А он всё впитывает в себя образ двух ребят, чувствуя невозможное ощущение дискомфорта. У Зака между пальцев пляшет огонь, а на лице острая улыбка. Зоуи смеётся, что-то рассказывает ему. Затевают что-то и живут в собственном мире безумных глазищ и идей.       — Иккинг..? — Хезер отвлекает его и сама замирает. Не может оторвать взгляда от хитрых глаз в чёрных набросках на бумаге. Знакомое худое лицо, скулы и светлые хмурые брови. — Это… Астрид? Иккинг молчит и кивает. А что он ей скажет? Астрид красивая, у неё характерное лицо и холодный взор. Не нарисовать её — значит опорочить культ художественного искусства. Хезер ничего больше не рассказывает про это, переворачивает листы и рассматривает его эскизы зданий. Тень обиды просачивается между ними. Может быть, Хезер хочет спросить, планирует ли Иккинг делать что-то со своими руками. Да, конечно, если не сожжет бумагу к чёрту. Когда-нибудь. Дженнифер в этот день теряется, пишет Хезер, что на обеде её не будет, и больше никто не видел лучезарную девчонку. Хезер только хмыкает, жмёт плечами и откладывает телефон на стол. Тут точно замешан Николас.       — Ты пойдёшь к нему, да? — Спрашивает Хезер, а взгляд прячет за стаканом сока. — Мне сегодня… Уходить нужно. Может быть завтра не смогу прийти, а может и до конца недели, как получится. Не спрашивай, пожалуйста, только ничего, потому что моё дело просто сообщить. Вернусь — будем для профессора писать доклад.       — Не скажешь, да? — но Иккинг не будет настаивать. И оба погружаются в свои размышления. Хезер такая сонная и уставшая, что Иккинг не хочет беспокоить её своими разговорами. Звенит звонок, и он уходит, кивнув напоследок. Пока Иккинг стоит в раздевалке, что-то чувствует. Странное ощущение: хочется оторваться от мира и замереть. Не слушать людей, не делать то, чего они хотят. Прислушаться к себе и впервые понять собственное тело как что-то формирующее Мир вокруг. Иногда Иккинг думает — рассматривает свои длинные пальцы — неужели это он? Просто он — живой человек, с кучей мыслей в голове. Живой человек… Дракон. Чья ярость подавлена. Чья сила не принята министерством. Чья мощь сокрушима для близких. И всё-таки живой. И всё-таки он сам не свой. На улице тепло. Иккинг ступает, обходя скользкие лужи и дышит нагретым солнцем воздухом. Слишком прекрасно, чтобы всё это оказалось взаправду. И он даже немножко не верит в спокойствие этого момента… Пока по руку не появляется силуэт и не начинает идти в один шаг. Это шокирует, правда.       — Привет? — его голос скрипит. Словно бы Иккинг сдерживает себя изо всех сил. От чего-то там. Потому что это Астрид. Та, кого друзья просят обходить за метр и ни за что не ввязываться в разговоры. Джен рассказала, а это очень большая тайна, что вести разговоры с Астрид просто так не получится, раз она влезает в твою голову и сама разбирается в мыслях. В начале сентября кто-то даже шепнул, что она может знать человека лучше, чем он сам, оттого бьёт больнее. Иккинг надеется, что Астрид Хофферсон не просто так это делает. Шагает и готовится вот-вот что-то сказать ему. Потому что она делает слишком много всего, и что из этого действительно, а что ложно, очень тяжело понять. Иккинг пытается, но этот человек не даёт к себе подступить. Такая открытая и блистающая. Такая скрытая и холодная.       — Здравствуй, Хеддок, — выдыхает даже как-то нервозно и поднимает голову. Они продолжают идти по аллее в тени восточных деревьев, когда под ногами хрустит сухая листва, и в голове звенит непонятная пустота. — Покажи мне рисунок.       — Что..? — он в растерянности.       «Ты понял. Покажи.» — голос звенит в висках, и Иккинг хватается за голову. Всё не верится, что она умеет так делать. А Астрид стоит на своём, и Иккинг мимолётом думает: почему она та, кто она есть? Почему Хезер и Дженнифер так похожи друг на друга внешне и внутренне, их дружба делает из их мира что-то цельное и дополняющее? Почему команда черлидерш создана, как на подбор, и вместе они работают цельным золотым механизмом? Почему коллегия учителей высечена победами своих учеников и морщинками у добрых глаз? А Астрид… Астрид везде и всюду, но ни с кем одновременно. Она создаёт умелыми руками, но рушит пронзительным взглядом. Астрид останавливается, и Иккинг тоже. Около какого-то железного забора, за калиткой растёт то ли замок, то ли чья-то необузданная фантазия о доме с большими окнами и паутинкой. Под её серьёзным взглядом Иккинг открывает сумку и достаёт блокнот, протягивает, и на секундочку Астрид теряет всю свою деловитую мрачность, выглядит совсем как поражённый чей-то правдой ребёнок.       — Как ты узнала?       — Ты не слишком заботишься о чужих взглядах. Напротив Рудж стояла, сказала, что у меня объявился фанат. Хофферсон раскрывает обложку и пролистывает хрупкие страницы. Наткнувшись на своё лицо в резких набросках, Астрид даже улыбается, но потом вспоминает, что за ситуация происходит с ней и перестаёт. И смотрит, сощурив тонкие брови. И впитывает в себя, как её могут видеть люди, что стоят где-то поодаль. Что мечтают о чём-то высоком и таком человеческом.       — Слушай, Иккинг, — говорит она так же остро, как и поднимает свой пронзительный взор, — я не хочу находить себе врагов или ненавистников. Если ты нарвался на проблемы, значит, ты сделал всё для этого. Я не хочу, чтобы во мне видели монстра, я не… Я не из тех, кем вас могут пугать учителя. Меня не надо ненавидеть и смотреть со стороны тоже не надо. Если ты хочешь… мы можем стать друзьями, но для этого придётся пролить очень много крови. Может быть, даже чужой. Иккинг замирает. Астрид стоит, так уверенно говорит и вертит в руках его книжку, царапая кожаную обложку ногтями. Воздух накаливается. Иккинг чувствует, как тяжело ей даются эти слова, но ничего не говорит. Он ждёт. Финальный аккорд. В этом, в его пресловутом молчании, кроется едкая капля издевки, но Астрид слишком сильная, чтобы обращать на такое внимание.       — Ты хочешь быть моим другом? И его мир сходит с ума. Но Иккинг держит себя в руках и жмёт протянутую ладонь. Руки у неё, как и следовало ожидать, холодные и тонкие. Сколько такие, за ширмой обманчивой лёгкости, могут принести боли, стоит только догадываться. Но Иккинг знает наверняка. Пусть она держала его лёгкие не на полную силу, опасностью, исходящей от Астрид Хофферсон, не стоит пренебрегать. А потом они расходятся в разные стороны. И ничего больше не происходит. Рисунок остаётся у него в сумке. Может быть, когда-нибудь, если сойдутся карты, он ей его отдаст. Но это вряд ли. Голову всё рано вертит от нервозности. Совершенное сумасшествие. Иккинг сидит до пяти часов в своей комнате, расписывает тетради конспектами, а потом лезет в интернет и снова забивает несносное «подавители». Хочется знать, что такое тревожит людей вокруг. Ведь Астрид… Астрид наверняка имела в виду их. Информации так досадно мало, словно только здесь, в их тихой и скромной долине ветров, что-то творится. Иккинг хлопает по столу и отворачивается от всего. Натягивает куртку и идёт за фруктами. Погода портится. Николас просит только что-нибудь без сахара. И говорит Иккингу по телефону, что в этой больнице сходит с ума от бесконечно сумасшедших людей. И передаёт — так грустно делает это — что очень скучает по Дженнифер В больнице стены голубые, и веет от них чём-то совсем-совсем неприятным. Отталкивающим. В детстве Иккинг лежал в больнице, в палате из стерильного белого стоял только шкаф со стеклянными дверцами. Иккинг только только ел апельсины килограммами и сдавал кровь из вены. Друг в палате рассказывал, что в соседней одна девчонка так боялась крови, что падала в обморок каждый раз, когда видела иголки. Что сейчас с этой девчонкой, Иккинг бы очень хотел узнать. В палате Николас лежит один. Смотрит в телефон и грустит, своими грустными мыслями упивается. Когда видит Иккинга, даже подскакивает, но хватается за голову и тяжёлые виски. Идиот — думает Иккинг, ставит на тумбочку связку яблок и садится на соседнюю пустую койку. Пружины скрипят.       — Иккинг, я схожу тут с ума… Передай Джен, что если она не появится до конца недели, кто-то очень сильно обидится. Иккинг говорит «хорошо», и они разговаривают дальше. Николас просит принести хотя бы копии контрольных работ, потому что остаётся он минимум до следующей среды. Или пока не приедут родители. Или пока не умру — шутит он, но Иккинг не улавливает мотив и серьёзно задумывается. Зато Николас снова смеётся и просит перестать так много думать. Даже в их случае — это слишком вредно. Иккинг иногда отключается в погоне за размышлениями и не видит дальше своего носа. А потом приходит медсестра — молодая с розовыми щеками и очень уставшими глазами — и уводит больного из палаты. Николас закатывает глаза и дёргает большим пальцем по горлу, высовывая язык. Но Иккинг может его подождать, о чём кидает напоследок. За окном бушует непогода. Смешно. Очень-очень смешно. Вроде всё было прекрасно, пока не прошла заветная секунда и не заблестел дождь. Поразительно. И Иккинг почти чувствует на коже капли холодной воды. Хочется как в детстве — бежать по бесконечному полю вперёд, чувствовать спиной огни большого города и жить, зная, что каждый миг несёт в себе только свет. А потом что-то обрушилось, и тьма нашла свой альянс в его вечности. Когда Иккинг думает — Хезер так говорит — он абсолютно точно выглядит странно. Щурит брови и взгляд направлен в никуда. Что там происходит, в этой кудрявой голове, можно только догадываться. А если знать, как тяжело усмиряют силы давакиры — стоит опасаться. Но он умеет, научился. И вдруг Иккинга осеняет мысль. Такая интересная и поразительная - а что может делать Николас? Хезер вот тоже Дракон с когтистыми крыльями, Дженнифер видит кусочек будущего, новоиспечённая Алистер природная гимнастка — хотя, конечно, способность та ещё. Но он..? Кто он такой? Никогда прежде Иккинг не задумывался об этом, хотя стоило. Когда Николас заходит — встречается только с изумленным растерянным взглядом Иккинга. Садится на кушетку, разводит руки и жмёт плечами. И Иккинг наконец спрашивает.       — Серьёзно? — Почему-то постановка вопроса заставляет Николаса заулыбаться. Есть ли в этом опасность или скрытое дружелюбие, Иккинг не улавливает.       — Да… Нет… Слушай, серьёзно, месяц, а я только сейчас об этом задумываюсь. Что ты умеешь делать? Николас ложится поверх простыни, скрещивает ноги и кладёт руки под голову. На него не смотрит, глядит в потолок и кусает щеку изнутри.       — А ты ничего не замечал с момента нашего знакомства? — Иккинг вертит головой. — Не казалось тебе, что когда просыпаешься, жить становится чуточку легче, потому что ночью ничего не тяготит? Иккинг совершено путается в его словах. И думает-думает, сводя тёмные брови к переносице. Что он чувствует, когда просыпается? Желание лечь спать дальше — однозначно. Возможно, мышцы при подъеме не так ноют, как накануне в ночь. Едва ли это заслуга школьного друга. Но что-то ведь действительно происходит… пока он спит…       — Иккинг, я неосознанно управляю снами людей, — разочаровано говорит Николас и снисходительно улыбается. Точно так же делает Дженнифер, когда всегда. Но ответ Иккинга поражает.       — Ты делаешь, что?       — Неосознанно управляю снами, — спокойно повторяет он, хоть и знает, что вопрос подразумевал не это, — я заметил это ещё в детстве. Я не контролирую этот процесс, но люди, с которыми я общался, всегда давали понять, что что-то происходит. Я не придавал значения, пока это не стало определённой закономерностью. Николас чешет лоб и ещё жалуется ему, что антибиотики не спасают. Температура держится выше нормы и ему откровенно жарко. Пусть Дженнифер тогда не приходит, целее будет девочка золотая. Иккинг поражено смотрит на него и, наконец, расцветает улыбкой. Николас удивляет. И всё это всё равно никак не вяжется с выстроенным им внешним видом. Как он пришёл к тому, чтобы выглядеть таким: в кожанке и рваных джинсах, а на деле знакомится с девчонками в библиотеке и дарит людям бабочек во сны?       — Это… волшебно, — всё-таки говорит Иккинг.       — Ха-ха, извините, не ты ли трехметровым монстром становиться можешь? Кстати, — Николас приподнимается на локтях, — а почему это я ещё ни разу не видел твоих трюков? Как так вышло? А ты вообще-то главный претендент на роль шафера на моей свадьбе. После этих слов Иккинг смеётся. Потому что Николас прекрасен в своём человеческом обличии. Прекрасен тем, что ему не нужны маски и фальшивость голоса. Николас не держится за это, он принимает себя и свои решения такими, какие они есть. Это отличает его от остальных. Это выделяет его. Иккинг невольно сравнивает его с Астрид. Почему-то. Может, они слишком одинаковые снаружи - уверенные в себе, светловолосые непробиваемые стены брутальности - чтобы быть настолько разными внутри. Так иди иначе, оба просачиваются в голову, а мотивы противоположные.       — Когда-нибудь ты всё увидишь своими глазами.