Замри!

Иван был крутым. Да, крутым, по-настоящему крутым, а не как те качки со старших курсов, щеголяющие фразами «эй, детка» и «забегай вечером ко мне, я договорился, к нам не заглянут». Ивану не приходилось кривляться или изображать из себя кого-то ещё, чтобы произвести впечатление. Хотя, свои козыри у Ивана, конечно, были. Он не беден, вполне ничего внешне, ну и, конечно, уверен в себе, уж на это-то все ведутся. Вот только, к великому сожалению, не бывает ничего идеального. Был у Ивана один «пунктик», эдакий криптонит для Супермена. Это его способность к полному и мгновенному оцепенению. Наверное, здорово звучит, хоть фантастический фильм снимай. «Отмороженный Иван», блокбастер года, детям вход только с родителями. «Спецэффекты отличные» - «Да ну, книга лучше» - «Да, и актёр перестарался, видели бы вы Ивана!» Да-а, видели бы вы Ивана… Даже животным, при опасности, инстинкт самосохранения приказывает убежать как можно быстрее. А вот тело Ивана реагирует на адреналин гораздо оригинальнее – зачем что-то делать, если можно просто замереть и не делать ничего? Неожиданно с громким лаем выбежала собака? Иван – камень. Обратила внимание самая классная девчонка в школе? Иван – дерево. Учитель вызвал к доске? Иван прирос к стулу и может только беспомощно моргать. Это как игра – «преврати Ивана в ледышку». Победитель сможет гнобить его до скончания веков. Странно, конечно, что никто ещё об этом не узнал. Как-то получалось шестнадцать лет скрывать эту свою «суперспособность» (согласитесь, так звучит лучше, чем «слабость»?) даже от лучших друзей, от девушки, даже от собственного отца. Хотя, последнего можно исключить из списка, да и убрать слово «даже», ну да ладно, речь не о том. Всё дело во времени. И ещё в мозге, да, точно, в мозге. Если бы он только не отключался в этот момент, тогда можно было бы контролировать хотя бы время. Иван давно понял: чем сильнее он напуган, тем дольше он не может сдвинуться с места. Тут же на ум пришёл тот тонущий парнишка, но Иван тут же выбросил это из головы, как делал каждый раз, когда вспоминал, как стоял, вцепившись в каменную стену, наблюдал за тем, как его одноклассники носятся по пляжу, и боялся, что хоть кто-то увидит его сейчас, перепуганным, ничего не соображающим, совершенно беспомощным. «Парня спасли, - в очередной раз повторил он себе. – Парня спасли. Всё обошлось». Ни о каких «если бы» думать не хотелось. Единственный прогресс был в том, что Иван научился различать разные степени оцепенения в разных ситуациях. С девушками оно обычно бывает самым слабым, и Иван очень надеялся, что так оно и будет. В таких случаях ступор длится не больше двух секунд, и Иван быстро приходит в себя, включая обаяние на полную мощность, заставляя в свою очередь цепенеть девушек. Самым же сильным оцепенение бывает в ситуациях, когда ему угрожает настоящая опасность. Опаснее даже отца с занесённой для оплеухи рукой (сказано же, никакого «отца», никаких «даже»!). В такие моменты Иван не может пошевелиться секунд десять, хотя время, конечно, относительное. Не так-то просто высчитывать секунды, когда летишь со склона на лыжах, а перед тобой из ниоткуда возникает стена. И вроде бы понимаешь, что ещё есть возможность свернуть, но в тот же миг приходит осознание – вот она, высшая степень, полнейшее и стопроцентное одеревенение. Остаётся только молиться, чтобы всё закончилось с как можно меньшим количеством переломов. …Хотя, конечно, рука на перевязи добавляла бонусы в виде повышенного женского внимания… Но так или иначе, каждый раз на то была причина. Ну, на эту самую «заморозку». Да вот только этот идиот-новичок со своей малявкой-сестрой никак не мог этой причиной быть. Маркос, так его зовут. Нытик и директорский подхалим. Боже правый, как будто до этого проблем было мало! Вот уж что-что, а при нём цепенеть не хотелось («ха, как будто хоть когда-то хотелось!»). Слишком глупо, слишком унизительно, слишком… Странно? На девчонку Маркос не походил (разве что характером, хе-хе), на лающую собаку тем более. Скорее уж на полного идиота. *** «Нет, только не сейчас! Вот подфартило так подфартило… Так и будешь, как дурак стоять с футболкой в руках? Отомри уже, на тебя скоро коситься будут! Ну давай, мозг, дай хоть шаг сделать! Всё спокойно, никакой опасности нет, нужно только подойти и сказать новичку пару приветственных слов, что угодно, да хоть… Про сумку. «Эй, твои предки прислали тебя сюда, чтобы избавиться от такой уродливой сумки, или от такой уродливой морды?» Нет, сильно длинно и прямо, надо же что-то и на будущее оставить. Господи, на кого я похож, стою и придумываю что сказать, как будто девчонку на свидание зову, честное слово! Давай, Иван, мастер экспромта, действуй!» - По ночам будешь плакать и звать папу с мамой, или привёз соску? *** - Эй, Иван, ты чего встал как вкопанный? А, там этот новичок, как его там, Маркос? Готов поспорить, у тебя сейчас в голове очередной гадский план, да, мистер Злодей? - Что? А, план… Да, да, план… А на что будем спорить? *** Грязная игра, очень грязная. Иван понимал, что зашёл слишком далеко, да только азарт от этой игры не давал останавливаться ни на секунду. Он недооценил Маркоса с самого начала, он не был той мышкой, которую можно задушить, поиграв с ней перед этим. Он больше был похож на быка, участвовавшего в корриде, поэтому Ивану приходилось не только махать красной тряпкой, но и успевать быстро уворачиваться. Ивана перестали понимать даже лучшие друзья, всё чаще он слышал «Да отстань ты уже от Маркоса, что он тебе такого сделал?» Иван в таких случаях просто огрызался, зная, что они всё равно не понимают самого главного. Стычки с Маркосом стали для Ивана первым и пока единственным лекарством от оцепенения. Это открытие поразило Ивана в самый первый день, когда он ляпнул что-то о родителях Маркоса. Точнее, это было просто незначительное событие, а вот понимание пришло гораздо позже, но когда пришло, Иван почувствовал, как будто его ударили чем-то тяжёлым. Он САМ смог выйти из оцепенения, более того, в процессе он ДУМАЛ. Обычно в такие моменты мозг просто отключался, переставал функционировать, как и мышцы тела. В этот же раз Ивану почти удалось удерживать контроль над этим состоянием. Осталось только понять, от чего это зависит и можно ли в таком случае избавиться от ступора навсегда? Ответ на первый вопрос не заставил себя долго ждать, да и тренировочную грушу искать не пришлось, Маркос идеально подходил для экспериментов. Иван уже понял: чем сильнее и ярче реагировал на его выпады Маркос, тем легче и свободнее становилось самому Ивану. Проблема была в том, что на обычные подколки Маркос не реагировал, только отмалчивался, отворачивался, максимум – мог уйти. Иван целыми днями посвящал себя мыслям о самых болезненных точках души Маркоса, о том, как его можно довести до состояния гнева, вывести на всплески настоящей ярости. Помахать красной тряпкой, вонзить шпагу, увернуться, снова махать тряпкой. И так до победного конца. Или пока не наткнёшься на рога… *** А ещё планы иногда рушатся. Например, когда противник начинает действовать твоими же методами. Конечно, этого следовало ожидать, это логично, да только когда разум заполняет азарт, логика отходит на второй план. У Ивана тоже были свои болевые точки. Не сказать, что Маркос нащупал самую болезненную, но то, что она вполне ощутима, это точно. Хотя на предавшую Каролину злиться не хотелось. К ней вообще исчезли какие-либо эмоции, как будто в отделе мозга, который отвечает за чувства, отключили рубильник. После того, как Иван самым натуральным образом застукал сладкую парочку в колодце, Каролина стала просто когда-то принадлежащей ему вещью, которую Маркос осмелился нагло отобрать и присвоить себе. Ну, как ручка, или ботинок, ну или, в крайнем случае, сотовый телефон. Ведь когда у тебя крадут телефон, глупо же винить в этом сам телефон, верно? А ещё был очень отвлекающий эпизод. Про себя Иван его называл «сценой на крыше». И не случайно, когда он думал об этом, в голове возникали такие слова, как «сцена», «эпизод». Потому что «случаем» или «ситуацией» это назвать как-то не получалось, всё происходило как будто в каком-то фильме. Ивану то и дело казалось, что вот-вот откуда-нибудь режиссёр крикнет «стоп», камеры отъедут, ассистенты отвяжут от него страховочный трос, а исполнитель роли Маркоса возьмёт в руки лист со сценарием, чтобы свериться с какими-то моментами. Небо казалось куском фанеры, солнце – софитом, а крыша под ними как будто состояла из кусков плотного картона, раскрашенного умелыми декораторами под черепицу. Если всё, что было раньше, можно было охарактеризовать только словом «странно», то произошедшее на крыше было слишком правильным. Как будто мордобой в столовой отделяло от дружеской беседы только болтание конечностями на расстоянии нескольких метров от земли. Чувствуешь опору под ногами – и забываешь все язвительные комментарии на свете. Грёбаная черепица выскальзывает из-под ног – и ты из главного кинозлодея превращаешься в положительного героя, любимца детей и бабушек. Хотя, нет, скорее из должности главного героя превращаешься в «ту-его-тупенькую-подружку-которая-всё-время-попадает-в-передряги-и-которую-всё-время-приходится-спасать». Это было его самое долгое оцепенение в жизни. Оцепенение, в котором он мог говорить, двигаться и в целом выглядеть адекватно, но не мог ничего контролировать. Или самое правильное? *** Публика требовала проявлений горячей ревности, и Иван это предоставлял. Он хотел быть логичным, чтобы вернуть то ощущение правильности. В передачах про животных так говорят, когда самец уводит самку у другого самца, между ними происходит борьба. Просто так надо. Ни один лев, волк, или даже суслик не сядет с самцом-конкурентом рядышком, чтобы обсудить, как дела на их территориях. А если самец упустил самку и не борется за неё, значит он слабак, не выживет ни его род, ни его племя, ни он сам. Так говорят в передачах. Иван не был слабаком. Иван же был крутым, помните? А раз уж ты назвался крутым, будь добр, действуй как тот суслик из передачи. *** Ломать дверь к чёртовой матери! Ломать стену, проламывать молотком всё, что только можно! Когда выплёскиваешь энергию, легче справиться с подступающим оцепенением. Драка, как оказалось, лучше всего помогает. Даже если бьют тебя. Сложнее пытаться попасть молотком по стене, а не по чьей-то башке рядом. - Ты что, дурак? Хочешь убить меня? - Это в твоём духе? Иван размял плечи, пытаясь согнать остатки мышечных зажимов. Это была его первая настоящая победа над оцепенением, но радости не ощущалось. Честно говоря, он об этом просто не думал. Было жарко. - Бить в цель, пока не получишь желаемое. Все мышцы свободны, мысли тоже. Это было нечто противоположное оцепенению. Ивана ничего не сдерживало, он как будто только что этим самым молотком раздробил все свои внутренние барьеры. Жарко. - Иван, единственное чего я хочу, это узнать правду, скрытую за этой стеной. – Маркос, искренняя открытая душа, он говорит напрямую и не подозревает, что в его словах можно разглядеть что-то ещё, разбивающее последние остатки самоконтроля. - За кого ты меня принимаешь, Маркос? Ты здесь из-за девушки. Я советую выбросить её из головы, иначе мне придётся тебе помочь. – Иван про себя радовался, что его бред больше никто не слышит. Потому что только такая дубина, как Маркос, может всё ещё думать, что причина в девушке. Голос срывается, дыхание тоже, а этот идиот, этот долбаный придурок всё ещё считает, что причина в девчонке. - Можешь делать со мной что хочешь. Это тебе не поможет. – Маркос, говоря это, убийственно серьёзен, а Иван из последних сил сдерживает рвущийся наружу истерический смех. Маркос сам не понимает, о чём просит. Возможно, он даже думает, что ведёт осмысленную беседу. И уж точно не замечает, как стены колодца вокруг них сжимаются всё плотнее и плотнее. - Потому что единственное, что по-настоящему важно – это то, чего хочет она. А боль в руке отрезвляет. Стены колодца вернулись на своё место, вода перестала бурлить под ногами, а ещё неожиданно оказалось, что там жутко холодно. Иван мечтал покрыться ледяной корочкой и оцепенеть уже в прямом смысле этого слова. Как бы он ни ненавидел это ощущение, но то, противоположное ему, было куда опаснее. Врачи говорят, что такое случается, когда хочешь самого большого идиота на планете. *** После произошедшего в колодце, все как будто разом заговорили с Иваном на другом языке. Он больше не понимал, чего от него хотят, зато понимал, чего от него ожидают, поэтому и продолжал изображать обычного Ивана, но скорее по инерции, благодаря выработанным годами тренировкам. Он уже не был крутым, да и не хотелось. Сейчас, как никогда раньше, хотелось снова стать ребёнком и вдоволь покричать, потопать ногами, закатывая одну плаксивую истерику за другой. Самое мерзкое – это сочувствие. «Давай, парень, держись», «Ты только не переживай», «Ты ещё скучаешь по ней?». Но ещё более мерзким было им подыгрывать. «Стараюсь», «Да всё нормально, переживу», «А она скучает?». Изображать, что ему есть хоть какое-то дело до всей этой мелодрамы, а ещё того, что творится в этой идиотской школе. Хотя, последнее было проще, это хотя бы захватывало и помогало отвлечься. Однажды Иван всё-таки прокололся. Завалился на очередном глупом вопросе про Каролину, хотя уже должен был к этому привыкнуть. Тщательно сдерживаемые злые слёзы чуть было не разрушили все его внутренние стены, которые он почти отстроил после произошедшего в колодце. Викки тогда подумала, что это он из-за Каролины, это было вполне предсказуемо и поэтому обиднее вдвойне. Иван ненавидел противоречия, но здесь было именно оно: до дрожи бесило осознание того, что его окружают сплошные идиоты, но именно это и спасало от позора. *** Все их диалоги с Маркосом Иван разделял на правильные и неправильные. Неправильные происходили на публике. Иван больше не производил этих детских аналогий с корридой, теперь это больше напоминало шоу, концерт по заявкам. И что самое странное, Маркос это как будто понимал. Этот человек, который не понимает ничего на свете, вдруг понял, что является звездой арены, и он отлично отыгрывал эту роль. Тот режиссёр, ну, с крыши, был бы доволен. Иван придумал определение «чувствовать врага». За время их настоящего, не фальшивого, противостояния, они узнали друг друга так, как не знают даже самые лучшие друзья. Они могли просчитать шаги соперника на сто ходов вперёд, а каждый из соперников знал и это тоже. Да вот только теперь все эти перепалки, сцены, яростные взгляды, всё было так красиво, идеально сыграно, но при этом совершенно, безупречно неправильно. Наедине всё было правильно, оттого легче, но в то же время тяжелее (снова противоречия, Иван ненавидел противоречия!). Так, например, было во время их вынужденного заточения на чердаке. Взломать замок не представлялось возможным, но паника относительно быстро сменилась спокойным ожиданием помощи. Иван же, поддавшись снова разыгравшемуся воображению, то и дело бросал взгляд на дверь, пытаясь найти тот гвоздь, на который они с Маркосом при входе повесили свои будничные маски. Вот Маркос, забыв про разбитую в недавней драке губу, впаривает что-то про Каролину. Наверное, извиняется. Иван не мог сказать наверняка, происходящее больше напоминало какой-то психоделический сон, из которого после пробуждения забываешь все детали, с трудом вспоминая лишь основные моменты. А вот и маска Маркоса висит на двери, в ней легко угадывается агрессия и протест. Маска очень тонкая и почти прозрачная, ничего не скрывающая, зато настолько твёрдая, что пробить её невозможно ни одним молотком. Разве что если хозяин добровольно её снимет, как сейчас. Проведя ту же аналогию с самим собой, Иван усмехнулся. Его маскам гвоздя бы не хватило. Они беспорядочно валялись бы вокруг, захламляя всё свободное пространство. Самых разных цветов, размеров, материалов, в самом широком спектре настроений. Начиная с той первой, крутой, заканчивая той, которую Иван даже сняв, постарался спрятать в куче других - маской вожделения. Она была некрасивой и немного отталкивающей, хоть и не пугающей. Она всегда была в самом низу, под всеми остальными масками, поэтому Иван мог позволить себе остаться в ней только тогда, когда был наедине с собой и знал, что его никто не потревожит. Нетрудно понять, что в пансионе даже после отбоя остаться в полном одиночестве было более чем проблематично. Поэтому в основное время маске приходилось прятаться под всеми остальными, лишь изредка, в некоторых особых моментах напоминая о себе, легко, но ощутимо сдавливая и путая мысли. Тем не менее, сейчас на Иване не было и её. Это смущало, как и подозрение, что это не укрылось от взгляда Маркоса. Но то первоначальное ощущение правильности происходящего всё сглаживало. Как будто не их друзья сейчас находились в смертельной опасности в странном лабиринте за камином, пока они тут беззаботно беседовали. - Мы квиты, - вспомнил Иван. – Ты спас меня, а я тебя. - Как будто могло быть по-другому, - фыркнул Маркос и оглядел комнату, как будто поддержав фантазию Ивана о масках. - Могло, - упрямо сказал Иван. – Там, на крыше. Одно секундное замешательство, приди ты… - В оцепенение? Маркос всегда был самым непонятливым идиотом на свете. Но, как оказалось, не все его шаги можно просчитать на сто ходов вперёд. Фразу Иван не договорил, не было смысла. Вот так вот сидеть и наслаждаться тишиной, стараясь не думать о том, что происходит там, в подземных ходах – в этом смысл был. Не хотелось это портить ни единым звуком - Иван, а если… - Давай не сейчас? - Давай сейчас? *** «Они спаслись, - в очередной раз повторил Иван себе. – Они сами смогли найти выход из лабиринта». Ни о каких «если бы» думать не хотелось. Особенно не хотелось думать о том, что было бы, если бы их с Маркосом нашли в кабинете чуть раньше. *** Всё когда-нибудь заканчивается. Заканчивались даже мировые войны. А уж противостояние «Иван vs. Маркос» с самого начала ни к чему не вело. Ну или к тому, к чему оно всё-таки привело. Ни в каких шоу больше не было необходимости. Хотя, конечно, в том, чтобы носиться по школе, держась за руки, необходимости тоже не было. Между сторонами заключилось перемирие. Довольно приятное, надо сказать. Иван не мог вспомнить, что его тогда занесло на тот чердак, в котором всё закончилось (а потом ещё несколько раз заканчивалось). Поднявшись, он почувствовал уже подзабытое, но такое до боли знакомое ощущение, когда мышцы перестают слушаться, а мозг – работать. Больно было даже моргать. Оцепенев до кончиков ногтей, он наблюдал за самозабвенным поцелуем Маркоса и Каролины. Побывав на месте обеих сторон, Иван прекрасно себе представлял, что чувствуют оба, и даже знал, кому отдаёт предпочтение. Ничего не заканчивалось.