Путь к тебе

"Cos it seems to matter where I go, I will always let you know That the place where I am is never far; You know, you're not alone, don't be alarmed I'll find you no matter where you are ... Oh my love, if it's all I can do, I'll take the fall 4 U"[1] - Я сказал Никифорову, что он мертв. Может, для меня, может, вообще, - Юра сидит на полу в прихожей номера перед большим зеркалом в полный рост и оттягивает то одну прядь, то другую, будто примеряясь. - Надеюсь, ты не отстригать их надумал? - спрашивает Отабек, глядя на него из комнаты с отстраненным видом, однако Плисецкий все равно чудесным образом видит в нем какое-то опасение. - Боишься, что под единичку завтра на лед выйду? Вот Лилия будет орать. Как же косы, как же фея, как же гребаное золото... Знаешь, я уже и не золота хочу. Я сам не знаю, чего хочу, - последняя фраза едва слетает с приоткрытых губ на выдохе. Такое громко говорить бессмысленно. Внутренние демоны противно подвывают, будто на полную луну. А луны в Барселоне не видно. В этом городе вообще ничего не видно, кроме разноцветных зданий и с иголочки одетой толпы. Как под копирку. - Юр... - начинает Отабек, но его перебивают. - Да не бойся ты, я шучу. Как обычно. Я шучу постоянно. И про Витю я сегодня тоже пошутил. - А он это понял? - Алтын подходит, затем плюхается на пол перед зеркалом и тоже смотрит в отражение, только не на себя — на Плисецкого. - Наверное. Он, пусть и страдает частичной амнезией, далеко не дурак, - Юра наклоняется вперед всем телом и прижимает лоб к поверхности зеркала. - Жарко? - почему-то Отабек задает именно этот вопрос. - Лицо горит. Наверное, Яков с Лилией сидят внизу в ресторане и обсуждают, какой я мудак, - Плисецкий усмехается и возвращается в исходное положение. Его кожа и правда чуть краснее, чем обычно, причем неровно так, пятнышками. Светлые брови нахмурены, глаза уставшие. - Давай поиграем? - после короткого молчания предлагает Алтын. - Во что? - Ты поймешь, - Отабек на Юру прямо не смотрит, только в зеркале. - Чай или кофе? - Кофе, - незамедлительно отвечает Плисецкий. - Что, моя очередь? Золото или серебро? - Серебро, - так же быстро выдает Алтын. - Почему? - чужое удивление, кажется, становится третьим собеседником. - Если носить — то серебро. Не люблю я золото. Оно мне не идет, - пожимает плечами Отабек. - А как же медали? Неужели никогда первое место не хотел занять? - Хотел. Даже занимал. Но при этом ношу все равно только серебро. В медалях же на улицу не пойдешь. Представь картину, идешь ты в магазин — и медали все на шею. Как топиться собрался. Юра смеется. Не потому что смешно, а потому что как-то даже жутковато. Действительно, в медалях либо сексом заниматься, нацепив их все на голое тело, либо топиться, с моста прыгать. Ну интервью можно на пенсии давать. А так что с ними делать? На стенку и забыл. Изредка смотреть и думать, какой ты был молодец. Плисецкий переводит взгляд на шею Алтына и видит серебряную цепочку с крупным плетением, уходящую под ворот черной футболки. Рука сама тянется к ней, пальцы подцепляют прохладный узор. Кожа у Отабека немного смуглая и теплая, но от ледяных пальцев Юры он даже не вздрагивает, продолжая наблюдать за каждым движением в отражении, как кот за голубями. - Солнце. Кто бы сомневался, - Юра притягивает его к себе за цепочку и вертит в пальцах кулон в виде солнца с семью лучами. - Подарок бабушки. Я тогда уезжал тренироваться, а она мне подарила. Сказала, когда-нибудь пойму, зачем. - Ты понял? - Почти. Непонятно, но звучит красиво. В номере чуть приглушенный свет от двух настольных ламп рядом с белым кожаным диваном. Юра мельком подмечает, что ночевать на нем, наверное, неудобно — прилипать постоянно телом к обивке, а спать в пижаме — увольте. Он отпускает Алтына и снова разворачивается к зеркалу. - Твоя очередь, - говорит Юра. - Курица или рыба? - Мясо. Ты как стюардесса в самолете, - Юра поднимает руки над головой, чуть заводя назад и разворачивая ладони в сторону, как делают бортпроводники, показывая аварийные выходы из самолета. - Ты никогда не думал, зачем они про выходы постоянно говорят? Летишь ты такой на высоте километров в десять, а она тебе такая: «выход там и там». Серьезно? Куда я пойду-то? - нервно спрашивает Плисецкий. - Ты летать боишься? - Я больше тебе ничего не буду говорить, ты слишком проницательный. Или гуглил? Хотя нет, я вроде ни в одном интервью об этом не говорил. Как-то не спрашивали. - Гуглил. Не говорил. Меня, кстати, про золото с серебром тоже не спрашивали, - Отабек, сидя по-турецки, опускает взгляд и начинает рассматривать бежевый ковролин под скрещенными ногами. - Гран-при или Чемпионат Мира? - Оба, - отзывается Юра, не думая, еще сильнее хмурясь и встречаясь взглядом с чужими глазами в зеркальной поверхности. - Ты чего? - Ничего. Я тебя пять лет не видел, но, встретив, нисколько не удивлен. Таким я тебя и представлял, - спокойно отвечает Отабек. - Не хмурься. Юра думает, что скоро у него выработается стойкий иммунитет на удивление. Потому что сколько можно, со вчерашнего дня так. «Привет, мы знакомы пять лет, но у тебя такая же амнезия, как у твоего Вити». Такого, разумеется, Отабек не говорил, но Плисецкий для себя это отметил. Он же тоже не дурак. И амнезии на самом деле у него нет. Был у них в лагере кто-то, кого он смутно-смутно помнил. И кто наблюдал за ним так же, в отражении зеркальной стены балетного класса. Больше ничего не вспоминается — только взгляд. - Сможешь заснуть? - Алтын вырывает его из мыслей, как растение, с корнем. Хлоп — и пустота в голове, звенящая, как только что распрямившаяся пружина. - Не знаю. Надо попробовать, тем более скоро Яков и Лилия придут. Ты пойдешь к себе? - Юра опускает руку на пол, чтобы опереться на нее и подняться, но пальцы накрывает чужая ладонь. - Не хмурься, солдат, - повторяет Отабек, глядя в глаза прямо и открыто. Читает поди, как раскрытую книжку. - Ладно-ладно, - быстро отвечает Плисецкий, но рука будто приросла к полу под тяжестью чужого тепла, хотя Алтын его еле касается. Что-то новое. - Ложись давай. А потом я пойду к себе. - А в лобик поцелуешь? - шутит Юра. - Обойдешься, - Отабек поднимается на ноги, не отпуская чужую руку, тянет за собой, помогая встать Плисецкому. Алтын не уходит, когда Юра идет в ванную чистить зубы и завязывать волосы в хвост — Лилия велела, чтобы они утром не были похожи на гнездо. Доводы, что их все равно после ночи мыть, не срабатывали. Не уходит, когда Плисецкий ложится в кровать, косясь на него и стаскивая футболку под одеялом, чтобы скинуть ее на пол. В одежде Юра спать не любил. И об этом он тоже никогда не говорил в интервью. - Юра, то, что ты сказал сегодня утром Виктору. Ты несерьезно. Не стоит себя за это пилить, - Отабек подходит к кровати и останавливается у дальнего ее края. Юра поднимается, опираясь на локти, над подушкой. - С чего ты взял, что я пилю? Тебе мои внутренние демоны напели? - пробует отшутиться Плисецкий, но ни хрена не получается, слишком напряжена каждая черта его лица. - Я с ними знаком дольше, чем с тобой, - говорит Алтын. - Вот как. Хорошо, я понял. Бека? - неожиданно зовет Юра уже было развернувшегося к выходу Отабека. Зовет не как обычно, не по полному имени, а вот таким вот кратким его вариантом, который сам пришел в голову. - Меня так бабушка называла в детстве, - улыбается Алтын, возвращаясь к его постели. - Ты чего, солдат? - А мне можно тебя так называть? - Можно. Что ты хотел сказать? - Так ты понял, зачем бабушка дала тебе кулон? - неуверенно тянет Юра, путаясь ногами в слишком теплом одеяле. Барселона ведь, вы тут что, мерзнете все? - Да. Чтобы всегда находить то, что я ищу. И следовать за этим всю жизнь, - Отабек опускается на колени на пол рядом с кроватью, из-за чего Плисецкий вздрагивает и отворачивается. - Всегда? - тихо спрашивает Юра. - Абсолютно всегда. Спи. - А ты? - А я уже ухожу. Засыпая, Юра чувствует прикосновение чужих губ к разгоряченному лбу. И ощущает, а не слышит слова, произнесенные почти беззвучно: - Нашел.