Я просто Солдат

— Я стараюсь избегать зеркал. Мне не нравится то, что я там вижу. К счастью, попадаются они мне теперь нечасто. Пахло мокрой травой, хвоей и кровью. Джек привалился к шершавому сосновому стволу пытаясь перевести дух. Он шел уже около пяти часов. Вернее убегал, бежал прочь, как напуганное животное. Когда Моррисон очнулся в завалах, он совершенно отчетливо осознал — Овервотч больше нет, даже если об этом не заявили официально и тяжбы по закрытию продлятся еще пару лет. Ничто и никогда уже не будет как прежде. Наверное, следовало оставаться на завалах. Показать что он жив, вернуться к оставшимся соратникам и вести их до конца. Но это — путь в никуда. Моррисон чувствовал это, раненный и контуженный, он пытался скрыться от спасателей, от друзей так, как скрывался бы от врагов. Он ковылял, спотыкаясь о корни деревьев и невысокие кусты к единственному месту, которое мог сейчас считать безопасным — старому, еще времен Кризиса, военному схрону. Память не подвела его — неприметная дверь заросла дерном, но была на месте. Внутри человек, которого еще утром звали Джеком Моррисоном, смог немного перевести дух. У него ныл бок (позже он узнает о том, что сломал пару ребер), и все лицо было покрыто липкой, подсохшей кровью. Он коснулся лица белыми от бетонной пыли и пепла пальцами. Две глубоких раны. Нельзя оставлять их без внимания. В схроне не было зеркал. В схроне не было обезболивающих, чей срок годности не вышел десять лет назад. В это место никто не должен был возвращаться. Зато вернулся он. Тут у него были шелковая хирургическая нить, игла и немного чистой воды. Этого вполне достаточно. Руки Моррисона дрожали. Он с огромным трудом мог припомнить единственный шов, который десятилетия назад освоил на программе подготовки. Господи, как давно же это было… Никто уже не накладывает швы. Ведь после них остаются шрамы. Когда он начал неумело, вздрагивая от боли, зашивать порезы, они вновь закровоточили. Склизкие, перемазанные горячей кровью, пальцы то и дело соскальзывали с раны, да и игла норовила вылететь из рук. Джек ненавидел иголки. Еще со времен SEP. Боль, запах крови… Хуже всего была тишина. В чертовом схроне, в лесу вокруг, было слишком тихо. Тихо настолько, что Моррисон слышал свое хриплое, неровное дыхание, сдержанный полувсхлип-полустон, когда игла задела нерв. Ему мерещился топот погони, которой не было, и предсмертные крики людей, которые уже умерли. Он уснул, вернее потерял сознание, сразу после того как закончил шов. Себя в первый раз Джек увидел через неделю, когда выбрался в ближайший городок. Шарахнулся от зеркальной витрины, когда из отражения на него посмотрел этот незнакомец, страшный и жалкий одновременно. Осунувшийся, худой, постаревший, с темными кругами под глазами и двумя багровыми, воспаленными, сочащимися сукровицей свежими шрамами на болезненно бледном лице. Даже взгляд и тот был каким-то чужим, лихорадочным, нервозным… Коммандер Моррисон никогда не смотрел так. — Я не люблю смотреть на зеркала. Потому что там — чужак, который не вызывает у меня ничего кроме презрения. Трус и слепец, который позволил прогнить и сгинуть организации, которую создал и которой посвятил жизнь. Эти шрамы… Шрамы отличная памятка о том, чему я позволил случиься. Они — первое что я замечаю, глядя на свое отражение.