Running in Circles

Что ты чувствуешь, когда проводишь день за днём, пытаясь растопить айсберг, зная, что он, возможно, никогда и не растает? Что ты чувствуешь, зная, что прямо сейчас у тебя бы могла быть молодая семья, у тебя бы могла быть любимая, которая встречала бы тебя в аэропорту, когда ты совсем один возвращаешься в холодную Канаду из холодной России с обмороженными руками - потому что обнимал Снежную Королеву? Жан-Жак знает, что должен испытывать разочарование, должен испытывать опустошение. Но Жан-Жак ничего из этого не чувствует, потому что знает, что он всё делает правильно. По крайней мере, знал неделю назад, до того как позволил себе сорваться и уйти. Больно уходить, когда смех дорогого тебе человека бьёт тебе в спину, как нож. Но куда больнее и невыносимее было оставаться, потому что тогда этот нож бьёт тебе прямо в открытое сердце. Жан-Жак знал: чтобы быть Королём, нужно в первую очередь быть человеком. А человеку свойственны моменты слабости. Леруа не винил себя за проявленную слабость, но он сожалел о ней и знал, что всегда будет сожалеть. Даже если у него получится всё исправить. Всё исправить – это, наверное, то, что Жан-Жак Леруа пытался сделать с самого своего знакомства с Русской Феей. Со стороны могло показаться иначе, но с Юрой ему сначала было легко. Легко очароваться его кошачьей грацией, его невесомым танцем на льду, легко слегка подкалывать его перед выступлением, разжигая сопернический дух, и даже смеяться в ответ на Юрины резкие выпады в его, Леруа, адрес было легко. Гораздо тяжелее было видеть, как обыкновенно задорные и злые изумрудные глаза внезапно грустнеют, обращённые в спину удаляющемуся Виктору. Тяжело было видеть, как Никифоров перед финалом Гран-При, ненадолго оторвавшись от Кацуки, внезапно обнимает Юру за плечи. И окончательно невыносимо – смотреть, как после этого Плисецкий вихрем улетает в раздевалку, из последних сил сдерживая рвущиеся изнутри эмоции. Фея думает, что никто не понимает, что происходит. Напрасно. У молодого Короля обострённое чувство справедливости. И это именно оно, а не какая-то там сопливая влюблённость, которую кто-нибудь может себе вообразить, толкает его на следующих же соревнованиях к Никифорову. - Рад, что ты приехал сюда хотя бы как тренер, Виктор. Сможешь лично посмотреть, как я займу твой трон, - Леруа разворачивается, собираясь уходить, но вдруг замирает и почти перестаёт улыбаться, - И Русская Фея тоже обязательно будет моей. Не оставлять же тебе такую прелесть? Жан-Жак в курсе, что Виктор смотрит на него с холодным осуждением, потому что он полез не в своё дело. Потому что он ничего не знает. Не знает, что Виктор обещал Юрию и обещал ли вообще. Не знает, что их по-настоящему связывало. Но Леруа и не нужно этого знать. И ему нет дела, что Виктор о нём думает. Громкое заявление Короля Джей-Джея предназначалось не ему, а стоявшему за его спиной Юрию Плисецкому. И Жан-Жаку не нужно оборачиваться, чтобы знать, как сильно Юрий покраснел и как сильно его сейчас трясёт. Потому что Короля трясёт точно так же. «Русская Фея обязательно будет моей» - эту фразу Жан-Жак повторяет потом многократно. Только уже не для Юрия и не для кого-либо другого, а для себя. Потому что это уже больше, чем чувство справедливости или желание помочь. И Король невольно спрашивает себя: когда он успел так привязаться к этому мальчишке? «Русская Фея обязательно будет моей» - Жан-Жак встаёт перед зеркалом и повторяет это каждый раз, когда Юрий посылает его матом, затыкает уши, услышав его песни, бьёт его по поправляющей складку русской олимпийки руке. Зеркала десятков арен и отелей разных стран и континентов знают наизусть эту фразу. Но на улицах Питера нет зеркал. Только бесконечные лужи, в которых Жан-Жак едва может разобрать своё отражение. Дорога рядом с домом Юры вся в выбоинах, и хотя Жан-Жак знает, что находится в российской культурной столице, ему кажется, что он на краю мира. И теперь, когда никто не отзывается ни на звонок в дверь, ни на домофон, с этого края мира можно прыгать. Жан-Жак в десятый раз проверяет номер квартиры, номер дома, название улицы, надеясь, что в чём-то ошибся. Хотя какая может быть ошибка, если за последний год он был здесь столько раз, что узнаёт надпись «проспект Просвещения» визуально несмотря на то, что до сих пор не может её прочесть? В конце концов, именно здесь, у этого дома, Юра впервые разрешил канадцу себя поцеловать. Они тогда гуляли по Думской всю ночь. Жан-Жак привёл Юру домой лишь к утру. Тот был ужасно сонный и всё время тёр глаза, поэтому пара светлых ресничек выпала и прилипла к светлой щеке русского юноши. Жан-Жак хотел их смахнуть, а Юра ужасно разозлился. Он часто злился на Жан-Жака, а Жан-Жак радовался, что Юра всё-таки может выражать хоть что-то, помимо своей обычной в последнее время маски равнодушия. Только в этот раз за злостью в зелёных глазах русского показалось что-то другое. Юра ничего не сказал, но Жан-Жак тогда сразу понял: можно. Их первый поцелуй был таким же мокрым, тёплым и сильным, как ливень, что тогда шёл с середины ночи. Но сейчас дождь совсем другой. Холодная равнодушная стена воды. Леруа весь вымок под ним, но ему плевать. Потому что зонт он привык доставать для Юры, а Юры здесь нет. И Жан-Жак сам в этом виноват. Какая злая ирония! Началось всё с того, что он хотел всё исправить в этой нелепой ситуации с Виктором, а теперь приходится всё исправлять за собой... Джей-Джей прячется под козырёк подъезда и разблокирует телефон, прикидывая, сколько он ещё может прождать. Он был бы готов торчать здесь хоть всю следующую неделю, если бы не самолёт через пять часов. Сообщения в Telegram остаются без ответа. Молчит телефон, домофон, квартирный звонок. Молчит Юра. Он и раньше часто молчал. Но никогда ещё внутри Жан-Жака не было от этого так оглушительно пусто. Не зная, как выразить эту пустоту, Леруа заходит в подъезд, достаёт из кармана пальто ручку и находит какой-то наименее измятый белый листок с рекламой окон, судя по картинке. Он пишет на обратной стороне несколько строк, поднимается пешком на восьмой этаж, оставляет смятую бумажку торчать в дверной щели чуть ниже уровня собственных глаз и уходит, не оглядываясь. Король не сдаётся так просто. Потому что то, за что он борется, того стоит. И ещё потому что он всё делает правильно.

***

В Москве всё было проще. Москва слезам не верит. А Питер другой. Питер рыдает, как малолетняя девка, брошенная своей первой любовью: фальшиво, но много и часто, чтобы привлечь к себе внимание. . Вот только всем плевать. И Питер продолжает лить слёзы. Сквозь них почти не видно лиц тех, кто входит в клуб, но Юре и не нужно их различать, чтобы знать: Жан-Жака среди них нет. Он всегда узнавал Джей-Джея каким-то шестым чувством: не по внешности, фигуре или походке, и даже не по громкому голосу. У Леруа всегда была эта особая королевская аура, которая простиралась далеко за пределы самого канадца и которую Юра чувствовал кожей. Даже закрой Плисецкий глаза на все три часа, что он здесь мокнет под дождём - он бы его не пропустил. Жан-Жак всегда приезжал в клуб на пару часов раньше и заказывал для них VIP-комнату. Сегодня он не приехал. Юра знает это и всё равно не верит до конца, хочет зайти, хочет увидеть своими глазами, что нигде, ни в одном углу клуба не сидит Леруа с напитком/какой-нибудь тёлкой/знакомым барменом (просто потому что этот чудак не умеет быть один, вокруг него всегда кто-нибудь скапливается). Но что-то не даёт сделать и шага по мокрому асфальту. Что-то не пускает внутрь. Будто какая-то невидимая стена преграждает путь. Юра стоит под козырьком какой-то крыши прямо напротив входа в клуб. Козырёк короткий, и капли с него, срываясь, попадают прямо Юре по переносице. Модная вычурная шуба вся вымокла и ломит плечи тяжким грузом, заставляя тело дрожать не только от холода. Юре плевать. Он и не подумал взять зонт. Ему не жалко промокнуть насквозь и простыть. В конце концов, разве его горло может болеть сильнее, чем уже болит? С того самого дня Юра ни разу не появлялся в клубе. С того самого дня Юра много раз открывал список контактов, смотрел на имя под буквой J и закрывал обратно. С того самого дня у Юры в горле рос неуютный, мешающий дышать и глотать ком. Юра кашлял и расчёсывал до крови свой кадык. Вчера ему снилось, что он кашляет сильнее обычного. Снилось, что кашель быстро перерос в приступ. Там, во сне, Юра начал задыхаться и хрипеть, не в силах остановить внезапный рефлекс. Он кашлял, раздирая глотку, до тех пор, пока оттуда что-то не выпало. Юра посмотрел на пол и увидел раскрывшийся бутон небольшой красной розы. Не успел парень наклониться за ним, как кашель начал душить с новой силой. Юра кашлял, сгибаясь пополам, из его горла одна за другим выпадали большие раскрывшиеся красные розы с острыми шипами на стеблях. Когда кашель на время ослаб, в комнату вдруг зашёл Жан-Жак. - Какого хера?! Всё ты со своими тупыми розами, идиот! - прохрипел Юра не своим голосом, кидая одну из мокрых от слюны роз в Жан-Жака. Жан-Жак не уклоняется и позволяет цветку попасть ему прямо в грудь, а потом вдруг говорит: - При чём здесь я, Юрочка? Я никогда не дарил тебе никаких роз. Юра просыпается и сразу же вспоминает: и правда, Жан-Жак никогда не дарил ему никаких роз. Он вообще никогда не дарил Плисецкому цветы. И Юра хорошо понимает: ни розы, которыми его буквально рвало во сне, ни ком, стоящий у него в горле все эти дни - не вина Жан-Жака. И Юра прекрасно знает, чья это вина. Но признаться себе в этом до сих пор не хватает мужества. Как и в том, зачем он сегодня сюда пришёл. Чёрт, будь Пхичит ещё в Москве, Плисецкий мог бы написать ему в директ и спросить, есть пришел ли Джей-Джей в клуб. Но таец уже пару дней как в Берлине. И Юре никто не может помочь, кроме него самого. Собравшись с духом, Плисецкий приближается ко входу в клуб, но знакомый охранник впервые поднимает перед молодым человеком руку, преграждая путь. Юра чувствует, как горят его уши от стыда, и ожидает, что охранник скажет что-нибудь о его внешнем виде, но мужчина вместо этого качает головой и выдаёт с каким-то понимающим сожалением: - Парень, тебе сюда не надо. Плисецкий не ждёт: закусывает губу, разворачивается и быстрым шагом бросается прочь, только бы сбежать подальше от этого проклятого места, которое когда-то помогало ему забыться, а теперь со всех сторон кричит ему о том, о чём он сам пока боится даже шепнуть себе. Юра едет обратно на метро. В клуб он сегодня ехал тоже на метро. Наверное, потому что обычно люди в общественном транспорте его раздражают, но сейчас он не видит вокруг себя никого. Метро скоро закроется, и здесь почти пусто. Юра смотрит в одну точку и ни разу не достаёт телефон, который перед выходом из дома, кажется, клал в карман своей длинной шубы. Когда Плисецкий выходит со станции, дождь лишь слегка накрапывает, выжимая из себя последние слезинки. Юра же, несмотря на горящую изнутри грудь, не может выжать ни одной. Ему кажется, что ещё вчера он впервые увидел перед собой это раздражающее улыбчивое лицо. Услышал ласковый подкол, в ответ на который сразу же захотел плюнуть желчью. И на что этот парень тогда только рассчитывал? Что такого он смог сразу найти в Плисецком? Юре казалось, он хорошо прячет всё то, что внутри. Казалось до того момента, пока наглый король не встал прямо перед ним и не заявил Виктору на глазах у всех, что собирается сделать Юрия Плисецкого своим. «Я никогда не позволю этого!» - решил тогда вспыхнувший от стыда и смущения Юра. Вот и не позволил на свою голову. Хочется горько засмеяться. Пока Плисецкий доходит до дома, ботинки успевают набрать воды. Они чавкают, оставляя мокрые следы на полу лифта. Юра долбит указательным пальцем по кнопке "4" и впервые за вечер проверяет телефон. Новое уведомление в Telegram. "Я сегодня в 23:30 улетаю. Если хочешь, можем успеть поговорить". Не успеют. Юра смотрит на часы. Слишком поздно, увы. Ничего уже не сделаешь. Проще смириться. Проще перетерпеть и … Створки лифта раздвигаются, и первое, что бросается Юре в глаза, когда он выходит из лифта, это клочок бумаги в его двери. Бормоча что-то про навязчивую рекламу, Плисецкий с неохотой выдёргивает листок и разворачивает. "But to me you were perfect" Комок в глотке резко вырастает в размерах, будто выпуская шипы. Он был здесь. Юра сбегает по лестнице вниз, поднимается обратно на свой этаж, добегает до последнего этажа дома, надеясь, что он всё ещё, ВСЁ ЕЩЁ может быть здесь, а не в самолёте. Но всё напрасно. Юра садится на ступеньки рядом со своей квартирой и вертит в руках проклятую бумажку. Он был здесь. Был здесь, пока Юра тратил время и ждал его у клуба. Был здесь, пока Юра не отвечал на его сообщение и сам не писал и не звонил ему. "Чёртов Леруа! Почему не позвонил сам? Почему не написал раньше? Почему же ты такой придурок-то?!" - орёт Юра у себя внутри и тут же сам себя затыкает. Потому что Джей-Джей не виноват, а виноват только он сам. Сам оттолкнул единственного, кто о нём заботился и кто успел каким-то неведомым образом стать частью его жизни. Легко было обвинять Никифорова за то, что тот не ответил на его первые чувства. Легко, потому что Юра ничем не заслужил ту боль, что на него свалилась. Легко, потому что Юра был не виноват в том, что Виктор ушёл к своему поросёнку. Но Жан-Жак не Виктор. И в том, что он нарушил своё обещание Юре, виноват только сам Юра. А теперь оказывается, что он на самом деле и не уходил никуда. И вот она - записка - прямое тому доказательство. Юре почему-то хочется скомкать её и сожрать в надежде, что бумага пробьёт, наконец, тот ком посреди горла. Плисецкий мнёт бумажку в руках, складывает и снова распрямляет, чувствуя, как начинают трястись руки. Да какого хера! Он же так бесил! С первого взгляда хотелось дать ему по роже, сбить с неё эту нахальную улыбку! С первого взгляда Юра понял, что будет его ненавидеть. Если бы только Юра тогда знал то, что знает сейчас... Он бы вцепился в чертову красную толстовку с кленовым листом, поблагодарил бы за всё, что Джей-Джей за эти годы для него сделал, простил бы все его подкаты, даже самые нелепые, включая тот раз с песнями под окном, простил бы ему тот самый первый сожжённый завтрак в постель... Неужели уже поздно хоть что-нибудь из этого сделать?! - Блядский Король! - шипит Юра, стискивая зубы, но как бы он ни старался, ком в его горле всё-таки лопается, и грудная клетка начинает хаотично сокращаться от всхлипов.