Братья по чертогам

1 МАР — МАРК!!! Мар ненавидел это имя. Да еще когда таким противным тоном. Как корабельная сирена. У Ревы иных и нету, у него вечно голос такой, словно зубы жмут. Прям даж помочь хочется. В смысле — проредить. Раз жмут. И когда таким вот голосом — да еще и такое имя… Ваще гадость! На Барраяре имена не выбирают. Это Самый Старший так сказал. Который Марк на самом деле. И даже лорд. Мару сказал, давно еще. Ну, типа, раз я тебя первым создал — звиняй, брат, не свезло. Судьба. Ага, щаз! Это для сыновей не выбирают, причем старших! Так Мар ничейный не сын вовсе. И даже не клон. Он — защитная субличность, вот! Один из пятерых. К тому же и не старший, пусть даже и создан был самым первым. Задолго до Черной Команды. Ага-ага! Первый, да, но не старший. Потому что сами сколько раз твердили, что он маленький! Чуть зазеваешься — мигом в пеленки с сосками вгонят. Пользуются тем, что Мар доверчивый и ругаться не любит. Вот и допользовались. Так что не старший он теперь, не-а. Нефиг твердить было. — Ма-а-арк! Ме-е-ерзость. Хуже Марка может быть только «лорд Марк». Еще бы добавляли каждый раз для пущего понту — барраярский. Словно банк какой! Нет уж. Это пусть Самый Старший радуется, когда его так обзывают, ему любые сравнения с деньгами в кайф. А Мар — не он. — Марк, хы! Вернись немедленно! Ага, щаз! Бежит, аж спотыкается. Штаны теряет. К вам вернешься — себя потеряешь, не то что штаны. Хорошую вещь не назовут Черной Командой. И уж тем более — братьями. Старшими, чтоб их. Надо же, какой редчаг — все чекисты в сборе. Ну кроме Самого Старшего. Неужто ради маровского побега ссыпались, никого на дежуре не оставив? Ох и влетит им, если вдруг че! Даже почти что хочется, чтобы началось… — Это я виноват! Я его обидел, вот он и сбежал. Я сказал ему, что он тоже ненастоящий! Как и все мы! Это я виноват, накажите меня! — Даже не мечтай. Не до тебя, не видишь, что ли? Вот Сам придет — и что мы ему скажем? — Жалко тебе, да? Меня сегодня совсем не наказывали! С самого утра! Это несправедли-и-и-и-и.! — Рева, кончай скулить. Сходи наверх, там тебя накажут по полной. — Если бы… Там сегодня опять Пыхтуна пользовать обещали. Я же видел! Все эти резиновые штучки, вибраторы, наручники с мехом, плетки, шприц… Точно, Пыхтуна! — Ну дык этта… Хы! Я поделюсь. Мне там не все… Хы!.. нравится. Ты, главное, хы, не плачь. Ну че ты, хы, ну в самом деле… Всем х-хы-ватит. — Тебе легко говорить, тебя постоянно, тебя они любят, тебя все любят, каждый день и по многу раз, а меня… — Ма-ри-че-ек! А гляди, что у меня есть! Хочешь печеньку? О, тяжелую артиллерию подключили! Корабелку. Печеньки у Обжоры вкусные, это да. Только вот Маричек — это даже хуже «лордмарка», это ваще не имя, а кошачья кличка! Еще бы кискиснули. Нет уж. Не сработает ваша линкорная гаубица, хоть обкискискайтесь! Ибо достали. Никаких лордмарков тут нет. И маричков тоже. Мар, неужели так трудно запомнить? Мар — это красиво. Стильно. Емко, загадочно и по-мужски сурово. А если «а» слегка протянуть — так еще и загадочно. Маар, это вам не жук чихнул! Настоящее имя для настоящего космодесантника. Не то что какие-то марки, пусть даже и бетанские! — Марик, мы тебя видим! Вылезай немедленно, а то хуже будет! И никаких печенек не дам. Никогда больше. Сам все съем. Слышишь? Ага-ага! Врите кому другому, видят они! Как же! Видели бы — давно бы уже за ухо вытащили. Да и голос звучит невнятно, в сторону, — значит, Обжора не сюда смотрит. И просто на психа давит. Просто врет, как положено всем взрослым. Вернее, как положено им по мнению Самого Старшего. Обжора не виноват, ему просто не повезло. Мару вот повезло, а им — нет. Они такими созданы, все четверо. Умеющими убедительно врать не только другим, но и самим себе. Называющими белое черным, а черное белым. Умеющими получать удовольствие от боли и считать зло добром. Самый Старший думает, что иначе нельзя. Что иначе просто не выжить. Нигде. Никак. Бедняга. — Да нету его, хы, здесь. Я же говорил, хы, — надо было с левого начинать… хы, конца. Хы! Хы. Хы… — Пыхтун, кончай! — Дык я же как раз постоянно… — Уймись! И без тебя скользко. Голоса чекистов удаляются, становятся тише. Эхо шагов гаснет, дробясь в многочисленных коридорах и переходах. Но Мар не шевелится, лишь плотнее вжимаясь в кожух широкой трубы и стараясь дышать беззвучно. Ибо голосов было только три. И по бетонному полу шаркали тоже только три пары ног. Конечно, кто-то один (ха! кто-то, как же! можно подумать, — не ясно, кто!) мог быть и на дежурстве. Да что там мог — обязан был быть! Старший их для того и создал, а не чтобы за Маром гонялись и жизнь ему портили. Это они уже сами, по собственной хотелке. Пользуются тем, что Мар один. А их четверо. Один всяко может и подежурить, пока трое развлекаются. Может. Да. Но даже с маровским везеньем на такое лучше не рассчитывать. Потому что до Бункера слишком далеко. До Машинного куда ближе. А Машинное — вотчина ЧК. Их логово. Их оплот. Их… ну да, их собственный Бункер. И значит, еще надвое сказано, кому тут больше свезет. Лучше перебдеть. И считать, что самый страшный из преследователей так никуда и не ушел, остался рядом. И ждет. Он может долго выжидать, он в этом деле спец. Самый умный из Черной Команды. Самый тихий и молчаливый. Самый опасный… Мар затаил дыхание, до звона в ушах вслушиваясь в подвальную тишину. Труба, на которой он лежал, втиснувшись в узкую щель между ее верхом и потолком, была теплой и шероховатой, в толстой изоляционной оплетке, слегка проминавшейся под пальцами и локтями. И чуть слышно гудела, это ощущалось скорее всем телом, а не на слух. А еще где-то далеко капала вода. Голоса были уже не слышны — наверное, братья завернули за второй поворот, в этих коридорах звуки гаснут быстро. Отличное место! Само то для пряталок. Не то что Машинное Отделение с его металлическими полом-стенами и звонким эхом, безостановочно мечущимся между такими же звонкими переборками и предательски множащим любой шорох. Здесь же стены из мягкого камня, словно в подвале замка. Хорошего замка, старинного. И звуки в них тонут, как в синтовате. Удачно Мар эту нору нашел. А главное — вовремя. Теперь остается только вытерпеть, вылежать, притворяясь, что тут никого нет. Никого тут нет, слышишь?! И не надо бросать гранату, ибо нет никого… Убийца должен скоро уйти. Должен! Его чаще остальных наверх дергают. По-хорошему, он там все время дежурить должен. Ну, почти. Мар упрямо стиснул зубы. Но сдержался и не пошевелил затекшими от неудобной позы ногами. Сколько надо — столько и будет лежать, пусть хоть совсем отвалятся! Он — не маленький, ясно? Не дождетесь. А раз не маленький — значит, потерпит. И вытерпит. Сдохнет, а вытерпит. Убийца так и не выдал себя ни единым шорохом, ни скрипом попавшего под подошву камешка, ни звуком дыхания. Ничего! Как Мар ни прислушивался. Просто вдруг нахлынуло острое облегчение, от которого даже горло перехватило — и Мар понял, что теперь он действительно остался один. Убийца ушел. Так же тихо и незаметно, как делал это всегда. Мар уронил голову на руки, давясь беззвучными всхлипами и малодушно уверяя себя, что это только из-за начавших отходить ног, в которые тотчас словно вонзили тысячи иголок. Хотел даже заплакать (никто не видит, а значит, не опасно и можно, ничего страшного не случится), но глаза оставались сухими, только усилилась резь под плотно сжатыми веками. Отвык. Вернее — отучили. Быстро у них получилось, однако. Пяти дней хватило. Впрочем, это наверху пяти, здесь-то время течет иначе… Похоже, теперь он не сможет заплакать, даже когда будет жизненно важно. Другие растут, что-то приобретая, а Мар с каждым днем только теряет. Все больше и больше. Скоро от него вообще ничего не останется! Беспомощное отчаяние обрушилось волной, затопило, поволокло. Гады! Сволочи! С-старшие, чтоб вас! Они отобрали у него даже это. Мар несколько раз судорожно вздохнул, потом задышал ровнее. Отчаянье схлынуло так же быстро, как и накатило, оставив на разоренном берегу обломки далеких крушений, обрывки иллюзий, осколки разбитых вдребезги надежд. Чужих. Неинтересных. Что ж, это не первая ценность, которую у него отобрали. И, как бы там ни было, он все еще жив. И свободен. А если вернуться — они отберут все. Вообще все. Будут твердить, что он маленький — и вообще до нуля доуменьшают! С них станется. Их четверо, а Мар один. Четверо всяко убедительнее. Мар снова стиснул зубы. Не дождутся! Он бунтовал не впервые. Но впервые — так серьезно. И впервые был готов идти до конца. 2 ШЕР …Прежде чем сделаешь первый шаг, решив идти до конца — подумай о том, как и куда будешь ты возвращаться. Кто же это сказал? На нижнем уровне даже память отказывается работать как следует, но наверняка изрекшим столь глубокую и витиеватую мысль был кто-то из древних и мудрых. Делать им было нечего, этим древним и мудрым, времена стояли неторопливые, можно о многом успеть подумать, особенно если нечего делать. В том числе и об обратной дороге оттуда, откуда еще никто не возвращался. Интересно, додумались они хоть до чего-то стоящего, те древние? Мудрые и привыкшие выражаться столь витиевато по любому поводу. Потому что вот он, конец. Дно. Самый нижний ярус Чертогов Разума. Самый глубокий подвал подсознания. И что? А похоже, что и все… Только такой наивный человек как Джон мог поверить, что, прыгнув в пропасть, можно вынырнуть из передоза и проснуться живым и здоровеньким. Ну или хотя бы просто живым, ладно, не будем требовать совсем уж запредельной доверчивости даже от Джона. Хотя в своей наивности Джон не так уж и одинок, человеку вообще свойственно заблуждаться, жить надеждой на лучшее будущее — и жить ею долго и счастливо, даже не подозревая, насколько на самом деле эфемерна и несбыточна эта надежда. Человек в массе своей подобен блондинке из анекдота, уверенной, что ее шансы встретить динозавра на Кейбл-стрит один к одному — или встречу, или нет, такие дела, но даже если сегодня и не повезло, то не факт, что не встречу завтра. Что с нее взять, с блондинки? Если же твой ай-кью рвет в клочья таблицу Айзенка и ты четко прослеживаешь железобетонные закономерности там, где любой самый высоколобый психиатр способен углядеть лишь типичные признаки шизофрении и параноидального синдрома — места для надежды не остается. Остается лишь морфий. Или кокаин. Ну и чертоги, конечно, в качестве универсальной анестезии. Быть слишком умным слишком больно. Вот на этой мысли можно было бы этак картинно и невесело усмехнуться или даже печально вздохнуть, с этакой красивой снисходительной иронией, и сделать то самое выражение лица (но мы-то люди умные, мы понимаем). И (конечно же!) многозначительно поднять воротник черного пальто. Только на нижнем ярусе не перед кем изображать героя и умника, тут нет зрителей и не выживают даже галлюцинации. И дышать тут вовсе не обязательно, значит, и вздыхать тоже. И совершенно не беспокоит мертвая тишина в груди — здесь и сейчас это нормально. Нынешнее «здесь и сейчас» больше всего напоминало старинные катакомбы — многоуровневые рукотворные пещеры, в которых легко прятаться — и так же легко заблудиться навсегда. Вот разве что современные светильники несколько выбивались из антуража, а на одном из перекрестков четыре коридора назад был еще и лифт. И двери. Современные, пластиковые, и старинные, мореного дуба, металлические, обитые кожей или деревянными рейками, разные, но одинаково восхитительные двери, за одной из которых обязательно должна найтись лестница наверх. Должна. Обязательно. Иначе… никаких иначе! Иначе просто не может быть. Конечно же, тащить себя наверх придется буквально за шкирку, такое было уже один раз. И ты помнишь, как было трудно. В этот раз будет не легче. Но ты справишься, потому что иначе просто не может быть. Один раз у тебя получилось — значит, получится снова. И снова. Сколько раз нужно будет, столько и получится. Главное — найти лестницу, ведущую наверх. Только вот пока что-то все никак не находится она, эта лестница, да и дверей давно уже не попадалось. Во всяком случае — таких, которые можно открыть. Хотя бы просто открыть. Ничего. Попадутся. Ведь теперь ты идешь назад… Последняя открытая тобою дверь была из темного полированного дерева, массивная и одним своим видом внушающая уважение. Кажется, даже с резьбой — что-то вроде узора из треугольников и кленовых листьев. И показалась не слишком перспективной — ты ведь не знал тогда, что она последняя и выбирать больше не из чего. Комната за ней тонула в полумраке, старинная темная мебель, кожаные кресла и книжные шкафы до самого потолка (библиотека?). Стрельчатые высокие окна с неожиданно толстыми стеклами (бронестекло, выдерживает прямое попадание кумулятивной гранаты, если стрелок не сумеет подобраться ближе пятидесяти метров, потому-то вокруг дома пустырь почти на двести метров в любую сторону… откуда ты знаешь это?.. откуда-то знаешь). Сидящая в одном из кресел женщина (волосы отливают рыжим, а глаза такие, что можно порезаться) тебя не заметила, и это тоже было нормально — в своих Чертогах ты сам устанавливал правила, и одним из них была возможность оставаться невидимым для прочих обитателей, пока ты сам не захочешь привлечь их внимание. Удобно. В тот раз ты не собирался входить, — лестницы наверх за дверью не оказалось, так зачем терять время? — а потому не стал отменять режим невидимки. Лишь чуть помедлил, зацепившись взглядом за холодную тихую ярость стальных глаз рыжеволосой женщины в тяжелом старинном кресле, — и вдруг понял, что это твоя мать. Хотя совсем не похожа. И успел услышать, как она сказала сидящему напротив мужчине (его лица не было видно, только знакомый седой затылок): — Я отдала Британии одного сына. Может, Британии хватит? Она была слишком похожа — и совсем не похожа одновременно. Но тебя испугало не это, а то, что ты никак не мог вспомнить, как же ее зовут и кем она работала до замужества. Кажется, астрофизиком… или все же астрокартографом? И точно ли она сказала — Британии?.. Вроде бы в названии было больше "р", иначе как ей уджалось его буквально прорычать... Наверное, поэтому ты так поспешно закрыл ту дверь, даже не став проверять — а вдруг лестница наверх прячется где-то в недрах библиотеки, за книжными шкафами, в самом темном углу? Торопился найти другую дверь, более удачную. Или хотя бы менее пугающую. Ты ведь тогда не знал, что больше не сумеешь открыть ни одну, а потом двери и вовсе кончатся. Ничего. Та дверь была. А раз была, значит, ее можно найти, ее не случайно тебе показали. Тут не бывает случайностей. Ты вовремя это понял и вовремя повернул назад. «А то, что идешь ты так долго… Ты ведь от той двери прошел совсем немного, помнишь? Коридор не разветвляется, заблудиться ты не мог, глухие стены. Только вот обратно ты прошагал уже раза в три большее расстояние, чем шел туда. И ты полагаешь, что это тоже нормально?». Да, черт возьми, нормально! Здесь и сейчас — нормально. Нижний ярус живет по своим законам и правилам и сам решает, что именно в его придонье считается нормой, спорить с ним столь же бессмысленно, как и пытаться рукой пробить кирпичную стену вместо того, чтобы найти в ней дверь. Выбирать не приходится, пусть библиотека и бронестекло на окнах, пусть пустырь, пусть сероглазая женщина в роли матери — почему-то ты был уверен, что она-то как раз отлично знает, как пробивают такие стекла. Пусть. Дверь должна быть где-то там, надо только успеть найти ее вовремя, просто найти и открыть, а не бить по стене кулаком. Это глупо… — Ну да, конечно. А еще глупее биться о кирпичную стену всем телом, правда, Шерлок? Снова и снова. И снова. И… — Заткнись, Джон! — Да? С чего бы это? — С того, что тебя тут нет… 3 МАР Мар ударил кулаком по кирпичной стене — раз, другой. Стена не шелохнулась. Словно всю жизнь тут простояла, с-скотина! Хотя утром еще не было! Мар ходил этим коридором и знал точно — не было. Замуровали, гады! Знать бы, кто конкретно постарался — огреб бы по полной. И плевать, что их наверняка много было. Четверо как минимум, ага-ага! Впрочем, может, чекисты и ни при чем. На этот раз. Просто здесь так всегда — только что было, и вот уже нет. Или в обратку. И в Машинном Отделении так всегда было, с самого ранья, и еще раньше, в Бункере. Из Машинного он точно удрал, до Бункера топать и топать. Но кто сказал, что в коридорах между ними другие правила? Никто! Так что нечему тут удивляться. Мар и не удивлялся. Злился только, что так некстати. Бункер от Машинного далеко, и все кругами. Мар токо-токо дорогу напрямки нашел! А теперь опять вкругаля. И наверняка там все напоменявшееся и незнакомое. Хотя… Может, оно и к лучшему. Может, стена тут и правильно стоит, и это сам Мар — балбесина та еще, что сразу не просек. Здесь же ничего не бывает просто так! Значит, и стена тоже не случайно появилась. Ясен шлюз, не случайно! Может, Бункеру надоело, что Мар к нему одной и той же дорогой ходит, типа, нашел чутка покороче и успокоился. Может, Мар теперь другую какую ходку найдет, еще короче! Бункер, он такой, он завсегда помочь норовит. Мар улыбнулся кирпичной стене с благодарностью, как лучшему другу. Долго злиться он вообще не умел, и уж тем более глупо злиться на то, что тебе наверняка не хочет плохого. Осмотрел развилку, несколько раз мотнув головой вправо-влево. Раньше отсюда расходились три туннеля, но средний сейчас перекрывали кирпичи, свободными оставались лишь правый и левый. Правый вел чуть вниз, левый чуть вверх, но это ничего не значит, дальше они выравнивались. Ну, по крайней мере, раньше выравнивались. Правый или левый выбрать? На каком больше шансов столкнуться с неожиданностями? Наверху мир не меняется долго. Правда, Мар там давно не был. Но поначалу-то выпускали. И не только на погулять. Теперь же новоявленные братья-чекисты в один голос пели, что там слишком опасно и плохо. Что Мару туда точно нельзя, потому что маленький. Это, конечно, ерунда. И Мар туда обязательно выберется. Вот подрастет чутка — и сразу. Но так же они говорили, что там и сейчас все нифига не меняется. И вот тут вряд ли врали. Потому что какой им смысл врать о таком? Хотя… Они братья, они соврать могут и просто так, с них станется. Но Самый Старший тоже вроде как подтверждал. А Самому точно врать не с руки. Так что и остальные, наверное, все же не врали. Хотя бы об этом. С тех пор, как их основной носитель попал в плен к этому помешанному на мести придурку в расшитом золотом халате, Мар вообще ни разу наверх не выбирался. Хотя и хотел. Очень-очень! Но братьев было пятеро, а потому их коллективная хотелка оказалась сильнее. К тому же Самый Старший создал их уже взрослыми. Решил, что так удобнее будет. Ну они и расстарались, пользуясь тем, что Мар маленький, хоть и создан раньше. Такой блок поставили — иглогранатой не прошибешь. Даже если бы у Мара и была. Но иглогранаты у Мара не было. И плазмогана тоже. А голыми руками с ними никак. Только удирать. И искать обходные лазейки — вдруг повезет? Вдруг не все ходки перекрыли? Поначалу Мар пробовал объяснять. Уговаривать даже. На самом-то деле это он старший! И видел куда больше! И знает, что мир вовсе не такой, каким кажется этим. Но быстро понял — бесполезняк. Когда ты один — а их пятеро. Попробуй поговори! И слова не дадут. Зато сами наговорят — заморишься пыль глотать да уши отряхивать. И не заметишь, как снова окажешься под столом. Пешком. И не нагибаясь. Говорили — опасно. Говорили — маленький. Говорили — там все равно подвал, зачем лезешь? Говорили — там злые люди. Там даже мы не всегда справляемся, а куда уж тебе. Много чего еще говорили. Мар их почти и не слушал. А чего слушать братьев? Братья — зло! Когда у тебя их пятеро, и все считают себя старшими и право имеющими — зло в квадрате! В кубе. В пятой степени! Зато прятаться и удирать учишься быстро. Очень! Иначе не выжить. И просыпаться первым от малейшего шороха, и в порядок себя приводить на раз-два — а то мало ли как они тебя за ночь уделали и во что превратили? Они такие, от них всего ожидать можно! Одно слово — братья. С-старшие. Хорошо хоть, они не все время здесь, чаще наверху дежурят. Вот бы ваще туда ушли! Насовсем! А Мар бы тогда тут остался, навсегда, вместе с Самым Старшим — тем, кто действительно по-настоящему старший, а не как эти выскочки. И если по-честному, никакой и не брат вовсе. А самый настоящий создатель. Вот! Мар умный, Мар все понимает. Может, даже умнее Убийцы. Сумел же его перехитрить на той трубе! Да и Старший Мара ценит. Не зря же самым первым создал именно его, а не этих, что бы они там себе ни воображали. И наверх подниматься Старший тоже не любит. Опять же, в отличие от. А Мару по большому счету все равно — лишь бы подальше от мерзкой четверки. Старшие, ха! На самом-то деле это Мар их старше! На целых три месяца. Ну, почти. Вот! Но попробуй им че докажи. «Ты маленький!» — и все тут! И хоть тресни. Хоть наизнанку вывернись. И даже заплакать от обиды нельзя, если не хочешь, чтобы и на самом деле в ползунки запихнули. И соску вместо кляпа. А они могут! Они такие. Типа «так тебя охранять проще». А и не надо его охранять! Мар, можно подумать, их просил. Мар, может, и сам бы поохранял. Но разве дадут? А у него бы это вышло куда лучше, чем у этих. Как все прекрасно было, пока Самый Старший не сделал эту чертову Черную Команду! Пока они только вдвоем и были. Самый Старший и Мар. И зачем только сделал, спрашивается?! Один вред от них. Сами наверх так и шастают, а Мару все время: «Ты маленький!». И хоть пополам разорвись, ниче не докажешь. Только и остается, что удрать подальше. Чтобы не нашли. Я в Бункере — и все тут! Обломайтесь. Вот. И обломаются! Им в Бункер ходу нету. Не про них делано! А Самый Старший наверняка одумается и придет. Он хороший, хоть и предатель, его Бункер пропустит, он там был уже. И они снова будут лишь вдвоем. Вот. Мар шмыгнул носом, насупил брови и решительно зашагал по правому ответвлению коридора. По нему он не ходил дольше, чем по левому. А здесь всегда так: чем дольше не ходишь — тем на большее количество сюрпризов можно рассчитывать. В том, что сюрпризы будут обязательно приятными, Мар не сомневался. А как же иначе? Неприятными могут быть лишь старшие братья. Да и то — только если их много. О, а вот и дверь! И ближе, чем в прошлый раз. Клево! Двери сильно сокращают путь. Раз — и полдороги позади! А свезет — так и вся. Удачно получилось. И удачно та стенка дорогу перегородила. Хорошая стенка! Без нее Мар сроду не пошел бы сюда и не нашел эту дверь. Главное — закрыть ее теперь за собой поплотнее, да покрепче запечатать, чтобы эти гады не пролезли следом. А то с них станется. Старшие братья — они такие. Особенно если из ЧК… 4 ШЕР Дверь была на месте. Ладно, ладно, пусть не на своем прежнем месте, пусть даже намного дальше, но она же все-таки была. И значит, чертоги все еще подчиняются, пусть даже и в ограниченном объеме. Значит, надежда есть. Только вот теперь за этой дверью не было библиотеки, да и вообще дверной проем потерял право именоваться таковым, поскольку за ним не наблюдалось никакого собственно проема, а была та же самая стена, что и вокруг притолоки. Сложенная из больших каменных глыб, серых и ноздреватых, а если пощупать — холодных и твердых. Словно кто-то ради шутки приколотил дверную коробку прямо поверх глухой стены коридора. Впрочем, коробка тоже лишь на первый и не слишком внимательный взгляд казалась прежней — теперь она была из грязно-коричневого пластика, дешевого и липкого даже на вид, и выдавленные на этом пластике кленовые листья и треугольники придавали ей сходство с детской формочкой для песчаных куличиков великана. Только вместо мягкого песка под этой гигантской формочкой были твердые камни… Несколькими уровнями выше ты бы и на секунду не помедлил перед такой смешной преградой, движение брови — и каменная стена превращается в нарисованную на бумаге и рвется с треском, а то и просто рассыпается веером пикселей, освобождая дорогу. Несколькими уровнями выше за дверями скрывались лестницы и эскалаторы. Иногда даже лифты. Несколькими уровнями выше — да. Но не на дне. Эскалаторы, конечно, двигались только вниз, даже на тех, более высоких уровнях. И с той же скоростью, с какой ты пытался по ним подниматься. Но все-таки это было хоть что-то. Хоть какая надежда на робкое «вдруг»: вдруг в моторе придонного глюка что-то забарахлит и эскалатор сломается? Надежда… Интересно, там, наверху, тебе уже успели поставить капельницу? Если успели, то надежда не такая уж и безосновательная, концентрация психоделической дряни в крови скоро пойдет на убыль и глюк действительно может… хм, заглючить. Если, конечно, они успели. И догадались делать хотя бы непрямой массаж, вряд ли у них под рукой окажется дефибрилятор… Наверху. Наверху может быть что угодно. А здесь и сейчас остается лишь отвернуться и идти искать другой путь. Другую дверь. Их тут очень много было еще совсем недавно, таких путей, — и все заканчивались тупиками или не срабатывали. Эскалаторы двигались только вниз, лифт вообще не работал, только хлопал дверями, как заведенный. При попытке воспользоваться одной из простых лестниц она тут же превращалась в эскалатор, и чем быстрее ты пытался идти вверх — тем быстрее ступеньки бежали тебе навстречу. И ни одного открытого окна. Даже подвального, узкого. Даже под самым потолком. Раньше в потолке довольно часто попадались люки, и некоторые вроде как были даже открыты, чудовищно раздражая своей недостижимостью — там, где потолок дразнил видимостью такого доступно-недоступного выхода, высота коридора составляла не менее трех метров, и хотя нижний ярус чертогов менялся постоянно и неостановимо чуть ли не при каждом моргании, расстояние до люков всегда оставалось неизменным. Потом ты сумел наморгать стремянку — почти случайно и чуть не теряя сознание от напряжения — и злиться перестал, потому что пощупал потолок и убедился, что люки ненастоящие. Что-то вроде фотообоев или качественной голограммы. Красивое, гладкое, непрошибаемое. И можно было спорить с кем угодно и на что угодно, что больше стремянку наморгать не получится. Чертоги по-своему очень логичны, и пусть даже это логика бреда, но она именно что логика, и вот с ней-то как раз спорить глупо. Логика может казаться жестокой. Но преднамеренно издевательской она никогда не будет. Зачем давать надежду на выход там, где никакого выхода на самом деле нет и быть не может? Когда стены коридора придвинулись чуть ли не вплотную и серых камней стало можно коснуться обеими руками, не особо их вытягивая, а потолок опустился так низко, что пришлось пригибать голову, люки в нем исчезли. Что ж, тоже логично. А вот продолжать идти — нет. И даже не потому, что двери перестали попадаться уже давно, сколько поворотов назад? Пять? Десять? Больше. Просто идти сделалось как-то слишком легко, словно кто в спину подталкивал мягко, но неудержимо. А вот назад и шаг единый — немыслимо трудно, да что там шаг, просто обернуться, голову повернуть, всего лишь остановиться… Не получается. Пытался. Остановиться удалось, только когда подломились колени. Не сами по себе, конечно, ты долго старался, и в конце концов получилось, пусть и не сразу — из чистого упрямства, ты никогда не любил ходить строем и рвал в клочья любые ограничения, будь то нормы приличий, рамки закона или границы возможного. Удалось даже сесть, скорее упасть, хотя при этом показалось, что хрустнули перетянутые сухожилия. Но удалось, и хорошо, сидя куда-то идти несколько затруднительно, не правда ли? Показалось, что потолок опустился еще, и теперь, если захочешь встать — уже не получится распрямиться, придется так и идти в полусогнутом положении. Еще одна причина для того, чтобы не вставать и никуда не идти, если окажется мало всех, уже имеющихся. Самое время оглядеться. Когда коридор сузился и исчезли люки, светильники тоже стали попадаться намного реже, и теперь приходилось напрягать глаза в попытках рассмотреть — что же там, впереди? Впрочем, похоже, что ничего, ведущий вперед узкий тоннель тонул в полумраке на расстоянии не более десяти шагов, а дальше и вообще непонятно, есть ли хоть что-то или же полное и окончательное ничто. Выложенный крупными кафельными плитками пол выглядел ровным. Но мячик для сквоша, аккуратно на него положенный, не остался на месте, покатился вперед — сначала медленно и словно бы неуверенно, но все ускоряясь и подпрыгивая на стыках плиток, все быстрее, все выше, со звонкими щелчками — и очень скоро пропал во мраке, только слабое эхо его ударов о кафель долго скакало по стенам, удаляясь. Потом стихло и оно. Не показалось. Коридор действительно имеет уклон вниз, и этот уклон усиливается далее, там, где полумрак переходит в абсолютную темноту. И значит, идти туда тем более нет ни малейшего смысла. Предсказуемо, безнадежно и… скучно. Остается только лечь на холодный кафельный пол, прислушиваясь к гулкой тишине под ребрами и почти в упор разглядывая низкий потолок. И с кристальной ясностью осознать, что, похоже, это действительно конец. И принять его следует достойно, без глупых истерик и суетливого трепыхания в безнадежных попытках как-нибудь выкрутиться, смешных и непристойных перед лицом надвигающейся вечности. Осознай свое поражение. Пойми, что попался. А раз попался, то кончай хныкать и веди себя, как подобает мужчине… ***