Я не чувствую.

*** Свободную птицу несет по волнам попутного ветра сегодняшних дней, коснутся крыла оранжевых зорь в желаньи всем небом владеть. Небо пронзила тонкая молния. Ещё одна. Ещё… несколько молний сплелись паутиной на тяжёлом небе. Нависшие тучи не спешили расплакаться холодным осенним дождём. Как я. На лице моём, на душе моей слёзы уже давно застыли. Меня увозили в осень. Увозили и говорили, что я не должна скучать по дому. А я смотрела мимо родителей и гостей, увещевавших, что всё в дальнейшем пути под руку с нелюбимым человеком будет хорошо. Я смотрела мимо, старалась сглотнуть все чувства. Всю нелепую, мучительную тоску, которая сковала изнутри. Мы стояли на улице. Ветер трепал моё лёгкое подвенечное платье, волосы, чопорно завитые, расплетал красные ленты в шляпке, завязанные бантами. В головной убор нервно вцепились мои руки. Словно во что-то родное. К чему-то, что помогло бы удержать меня на земле и не улететь при первом же порыве ветра. Хотелось улететь, но я подавляла это желание в себе. Как и все накопившиеся в груди чувства. За громом, сопровождавшим молнию, не слышен был стук сердца, которое минуту назад билось в агонии отвращения при прикосновении холодной, жесткой руки нынешнего супруга. Ветер уносил оторванные лепестки алых роз в упавшем незаметно для всех свадебном букете, лежавшем недалеко от меня. Ветер проникал внутрь, опрокидывался яростной, страшной волной. Я была в лёгком свадебном платье, но не чувствовала холода. Муж пытался накинуть на меня свой сюртук, но я лишь подёргивала упрямо плечами и умоляла шёпотом избавить от этих ласк. Странно, но он послушал, сконфуженно склонив голову с чёрными растрёпанными от ветра волосами и отойдя на несколько шагов. Медленно я спустилась с мраморных ступеней моего дома, по которым, наконец, стали стучать и отскакивать капли осеннего дождя. Холодные, они скользили по моему лицу и телу, но и тогда не заставляли чувствовать погоду по-настоящему. Ибо никто из присутствующих не мог почувствовать погоду внутри меня. Около лестницы стояла карета средних размеров с чёрными бархатными занавесками, которые так же трепал, яростно и гневно, ветер. А стёкол в окнах кареты не было – выяснилось, что мой уважаемый супруг специально распорядился вытащить стёкла из кареты, чтобы я «не чувствовала себя птицей в клетке…» Бред. Внешняя свобода не заменит настоящую. Это – просто видимость. А вот холодные капли дождя, сопровождающие каждый мой шаг… настоящие. Вместе с ветром, который я стараюсь не чувствовать. Пренебрегать им, будто это выход. Родители и гости что-то говорили, прикасались, обнимали, охлаждали кожу, итак пропитанную дождём, холодным сухим чопорным поцелуем. Шляпку мама выхватила из рук, сказав: «Эта дрянь тебе не нужна, муж купит тебе кучу новых шляпок…» Я не успела горько отметить, что мне нужна именно эта шляпа, как кучер крикнул: «Быстрее, молодая леди!» Снова оборвались мои мысли, будто натянутые струны арфы. Я села в карету, размяла затёкшие пальцы в белых шёлковых перчатках. Полумрак кареты, с серыми высокими жёсткими сидениями, окружил. Полумрак… знакомое состояние. Я накрутила на палец одну прядь волос, которая почти что перестала быть чопорно кудрявой. Последнее напоминание о прошедшей свободе. Где-то вновь сверкнула молния, разорвав полотно полумрака. Где-то, за грянувшим раскатом грома, послышалось протяжное ржание лошади, похожее на стон. Я изумлённо приподнялась, будто узнав в этом звуке что-то до боли похожее, но тут странная слабость накатила и снова посадила меня в бархатное сидение. Может быть, на тот момент, сходила с ума я и слышала странные посторонние звуки, будоражившие сердце и заставлявшие чертить в голове чернилами красными мучавшие, пронзительные, но в то же время, дорогие образы. - Ну, вот и всё, милая… теперь можем отправляться, ведь так? – вновь послышался мерзкий скрипучий голос, прерываемый таким же мерзким смешком. Вновь разорвано воображаемое полотно, вновь что-то заставляет вернуться в действительность и говорить, что я ничего не чувствую в данный момент. *** А птице в неволе не быть в небесах, от боли страдая, летает в мечтах, поломаны крылья цепями оков, но птица пытается петь. Я слабо кивнула головой и закрыла глаза. Карета, резко качнувшись, тронулась. Наверняка, при этом манёвре мои родители и гости замахали руками, стали прикладывать к лицу блестящие лощёные белые платки и кричать, как они будут скучать без меня. Подброшена в воздух старая шляпка, три раза крикнуто : «Будь счастлива, Жизель! Будьте счастливы, господин Круэл!» А потом – устроена пьянка, на которой можно и позабыть, кто такая была невеста, кем на самом деле является «добрейший господин Круэл», что чувствовала, чем дышала и что любила (да и кого могла любить) маленькая девочка Жизель. Шляпка лежала одиноко в грязной луже, а соскользнувшая лента плавно летела по воздуху, холодному, скользила, скользила, металась, вырывалась из рук ветра и… достигла окна без стекла. Единственная, кто решил посочувствовать мне. А я, может, увидела эту тонкую красную ленточку, только вот внутренним зрением, ибо открыв глаза, не заметила в окне ничего, кроме дрожащих красных занавесок от ветра, что проникал в карету, и который всё моё существо силилось не почувствовать. Я точно схожу с ума. Ведения проникают радужными, мучительными образами в голову и затуманивают разум. Разум – то, что могут ненавидеть эмоциональные люди. Гасят его, гасят, словно дрожащую на ветру свечу. - Жизель, не кричи. Не мешай мне думать. Не мешай постигать секреты твоей вселенной… - гнусный голос пытался прибавить себе загадочности. Вздрогнув, я посмотрела на моего «наречённого». На холодной, безжизненной маске с узкими обветренными губами, в зеленовато-прозрачных глазах теперь была всепоглощающая пустота, ещё более заметная, чем вовремя церемонии бракосочетания. - Я и не кричу. С чего это вы взяли? – спросила с дрожью в голосе. Он лишь крепче сжал руку, покоившуюся на сидении. Он сидел напротив меня, сильно откинув голову назад. Свет молнии временами освещал холодное лицо мужа, но затем снова этот ненавистный лик поглощала спасительная глубокая темнота. - Птица в златой клетке, птица в златой клетке всё бьется. Не вовремя ей обкорнали перышки лиловые… глаза твои поблекли, душа дрожит, как осиновый лист, а сама ты стараешься прикрыться спокойной учтивостью, которая не к лицу столь эмоциональной особе. Я вижу насквозь тебя, Жизель, презренная пташка, захотевшая свободы в неподходящий момент! Он торжественно пророкотал эти слова. Подобно предсказателю, извергшему очередное пророчество со своих уст. Потом закатился глубоким, грудным хохотом, напугавшим до глубины души. Раскат грома после его слов – ещё одно явление, которое заставило меня забыть о бесчувственной клятве. Я готова была изумлённо (или испуганно?) вскрикнуть, действительно, подобно раненной пташке. - Что такое вы говорите, дорогой мистер Круэл? Я счастлива быть в браке с вами, держать ваши холодные руки и думать… - Думать о том, как ты ненавидишь меня, Жизель. Дождь заставляет меня погрузиться в непоколебимый транс, который длится непонятное количество времени. Во время этого транса, я часто пугаю людей… и это иногда бывает приятно – видеть в пустоте дрожание чужих птичьих сердец, подобных твоим! – он вновь засмеялся, на этот раз подавшись вперёд. Заставил вжаться в уголок сидения и нелепо пискнуть, вместо того, чтобы закричать. - Я слышу твои мысли, я вижу то, что ты чувствуешь и что не чувствуешь… что-то наделило меня неведомой силой… прекрасно знаю – ты ненавидишь меня и неспособна полюбить в ближайшие годы. А мне на это… знаешь… словно бы начихать, но не совсем, ибо только ради моей репутации нам вскоре предстоит трудное испытание… Дождливые капли коснулись моей кожи с новым адским порывом ветра, который, казалось бы, даже карету качнул в сторону. Карета… чёрные занавески с пугающей быстротой ворвались внутрь и затрепетали, зашелестели… бархатинки попали ко мне на дрожащую руку, которая теперь чувствовала и холод, и страх, который красной лентой вплёлся в сознание. - Помни, Жизель, ты не должна изменять мне, даже если заметишь меня за подобным делом… ты – маленькая девочка, которую продали из-за долгов. Твои родители ненавидят меня также, как ты! И теперь только от меня зависит судьба маленькой Жизель, которую при желании легко выбросить из золотой клеточки на свободу, которая закружит в яростном порыве ветра и подарит желанную, пусть и мучительную, смерть! Зато - свобода, чёрт возьми, вместо брака с жестоким тираном! - О Боже… - прошептала я. Побледнела моя кожа ещё больше, а разум окончательно помутился, теперь из самой бездны глубокой вызывая страшные ведения, окрашенные в тёмно-алые краски. Ленты огня теперь превращались в пепел – пепел надежд и грёз на будущее. Жизнь действительно на момент показалась настоящим адом, благодаря этой речи, которую слово сам Нечистый произносил. - Теперь слушай меня всегда и не знай противоречия… твой дух, бунтующий, силён, но власть жесткая в несколько раз сильнее! Бедняжка Жизель теперь зависит от жестокого тирана – ты не ошиблась. Ты не ошиблась! Не ошиблась… теперь мой дом – твоя золотая, серебряная, медная клетка… а ты – моя пташка… спой, Жизель… спой, куколка, спой!!! - сумасшедший крик заглушён очередным раскатом грома. Пальцы, искривлённые, будто птичьи лапы, потянулись ко мне, впились в растрёпанные волосы… до боли сжали и потянули к себе. И я, действительно, закричала, теперь не оправдываясь маской бесчувствия, не закрываясь ею. - Спой, моя дорогая Жизель, жена и рабыня… - крик превращался в шёпот, а шёпот в своеобразный стон. Так стонут деревья, когда под тяжестью ветра пригинаются в земле и роняют осенние листья, которые влетели в карету, неистово кружась. Неистовый крик… неистовая боль, искры в глазах и невыразимое желание вернуться. - Чувствуй и пой, моя дорогая Жизель! Пусть псих по выходным дням и холодный человек в будни станет твоим господином! Мои руки ослабели. Моя голова закружилась, подобно осенним листьям. На миг показалось, будто бы всё происходит не со мной. Не я – девушка, находящаяся в карете. Не я – та, кого продали за долги. Не я – та девушка, которая будет подчиняться страшным клятвам… красная лента… красная лента, которую трепал ветер. - Мы приехали, господа! – окрик кучера. С недовольным ворчанием костлявые пальцы разжимаются и отпускают мои волосы. Слёзы текут по щекам, оставляет горький привкус крови во рту прикушенный язык. Красная лента вьётся по моим губам, стекает по подбородку. - Ну что, милая, пойдём? – вновь тот же спокойный и холодный тон, который был во время церемонии. Вновь холодная маска, а не страшное, злобное выражение дьявола. Вновь жест вычурной учтивости, приглашавший меня выйти из кареты наружу. Конец POV Жизель - Почему у тебя кровь на губах? – с притворной заботливостью спросил человек, что недавно причинил юной Жизель лютую боль. А юная Жизель, с вызовом отвергая протянутую руку, выходит на улицу, где ветер стих, и сквозь тёмные тучи просвечивалось призрачное солнце желтовато-бледным полукругом. Символ нового начала и борьбы с тьмой. POV Жизель - Будь счастлив, мистер Круэл… пока можешь управлять мной… пусть у меня кровь на губах, а у тебя – на руках, но клянусь, я разоблачу тебя перед лицом света, когда у «рабыни и жены» хватит сил вступить в открытую борьбу… когда золотая клетка разрушится перед лицом свободы, которая ценней бриллиантов! – с вымученно-бессильным вызовом прошептала я. - Милая, умоляю, о чём ты говоришь! – противно хихикнул он, но этот смешок так и застрял в горле. - Наверняка, о вашей двоичной натуре, мой господин… - слуга подхватил противный смех моего супруга. А красная лента лежала у моих ног, донесённая сюда. И я, ничем не руководствуясь, подняла эту узкую ленточку и спрятала у себя на груди в качестве неизвестного талисмана. - Пойдём, я покажу твой нынешний дом… - муж, вытянутый, будто палка, повернулся на каблуках и пошёл вперёд, подобно бравому солдату, высоко поднимая напряжённые ноги. И за этим холодным шагом только я, посвящённая недавно и недостаточно понимающая опасность двоичности личности будущего раболепствующего мужа-тирана, могла увидеть алую ленту крови несчастных людей, которая струилась из-под лакированных новых туфлей. И красная лента на моей груди – символ жизни – не была ничем похожа на ту холодную (по будням) и бурлящую (по выходным) ленту, которая шёлковой удавкой завязывалась крепко на шее приговорённых к физической и моральной смерти. Гнев, отвращение и ненависть. Вот эти чувства вернулись вслед за страхом и постепенно начали разрушать стену из моего показного внешнего бесчувствия, которая пала ещё не до конца… А птица в неволе боязни полна, неведомой страсти желает она, и голос звенит, долетает до гор, так птица о воле поет. * ___________ стихи Майи Энжелоу, перевод Ланы Олив.