На грани сна и реальности

POV Лина.       Больно. Очень больно. Все тело словно горит и ломит, голова раскалывается. Даже с зажмуренными до боли глазами чувствуется, как она кружится, усиливая подступающую к горлу тошноту. Хочется сглотнуть, но во рту пересохло.        Все, что я чувствовала сейчас — боль. Такую сильную боль… Она не могла сравниться ни с чем, что приходилось переживать мне ранее. Она выбивала все мысли, оставляя в голове одну кашу, состоящую из обрывков просьб, проклятий, молитв чему-то высшему и, наконец, тупого желания умереть, лишь бы не ощущать этого снова и снова.        Умереть… Убейте меня кто-нибудь! Почему никому не хочется оборвать мои страдания? Почему никто не видит, как мне плохо?!        — Лин, — раздался, словно издалека, тихий, пропитанный заботой голос. Что это? Может ли это быть признаком того, что меня наконец услышали? — Очнись уже! Не время тебе ещё умирать…        Моего лба коснулась приятная мокрая прохлада. «Не время умирать»? Кто это там за меня решает, умирать мне или нет? Всю сознательную жизнь я думала, что это лично мое дело!        С трудом разлепив свинцовые веки, я затуманенным взглядом прямо перед собой, не в силах сфокусировать его на наклонившемся надо мной лице. Но даже сквозь мутную пленку я смогла различить знакомые черты. И почему я не удивлена?        — О, проснулась, Спящая красавица, — от мягкого ехидного голоса меня затошнило сильнее. Мне плохо до чертиков, а ей весело! Я готова отдать свою чистую светлую душу в руки ангелам, а она лыбится во все тридцать два зуба! Ну не нагло ли?!        — Нет, милая, не нагло, — успокоили меня. Чтоб ее! — И душа твоя далеко не светлая. И уж тем более не чистая.        — Нефиг чужие мысли читать!        — Я и не думала читать твои мысли — больно надо. Ты мне сама это только что сказала, — обиженно буркнул монстр.        Я сказала? Моя попытка состроить недоверчивую гримасу с треском провалилась. Такого жалостливого и измученного выражения лица этот мир ещё не видел!        — Ну и видок, — вся забота, которая слышалась в ее голосе ранее, улетучилась в неизвестном направлении, сменившись ехидным, до́нельзя довольным выражением лица. — Тобой можно детей пугать!        Спасибо за сочувствие. Век твоей доброты не забуду!        Я устало прикрыла глаза. Боль потихоньку отходила на второй план, но лучше все равно не становилось. Ощущение было такое, будто меня выжали, как лимон — настолько пустой и раздавленной я себя чувствовала.        — Твои раны почти зажили, — теперь сашин голос отдавался задумчивостью и серьёзностью. Как же быстро меняется ее настроение! — Но, думаю, лежать тебе придется ещё неделю, может больше. Ты сильно пострадала. Даже удивлена, что обошлось без серьезных последствий.        Как же, «удивлена»!        Я снова открыла глаза и посмотрела на Сашу.        — И сколько же я спала?        Подруга задумчиво наморщила лоб.        — Где-то около недели.        Но мои раны не успели бы затянуться за такой небольшой промежуток времени!        — Ты уверена, что ничего не перепутала?        — Уверена.        — Но мои раны…        Саша не дала мне договорить, накрыв ладонью рот и прижав, вдавливая голову в подушку.        — Тише, тише. Не стоит так много разговаривать. В твоём положении это противопоказано.        И почему даже эту фразу она умудряется произнести снисходительно-насмешливым тоном? Будто вся эта ситуация доставляет ей необычайное удовольствие. Вот ведь паразитка! Недовольно морщась, мотнула головой, дабы скинуть с лица эту цепко вцепившуюся в меня длань.        Но «длань» сама убралась почти сразу же после моих неудачных попыток. И причиной тому были громко хлопнувшая где-то слева дверь и тяжёлые шаги, раздавшиеся совсем рядом со мной. Посмотреть кто это, я не могла физически: дремавшая и тупо ноющая боль резко появлялась, стоило мне хотя бы чуть-чуть напрячь мышцы.        Саша повернула голову в сторону вошедшего и плавно отодвинулась от моего лица, давая неплохой обзор на необычайно интересный буро-серый потрёпанный грязный потолок. Превосходно!        — Как я понимаю, он пришел в себя, — глухой, низкий, с заметной хрипотцой, мужской голос сразу вызвал у меня не самые лучшие ассоциации. И почему он говорит обо мне в мужском лице? Но высказать своё недовольство мне не дали.        Пара шагов, гулко отдающихся по деревянному полу и скрип кровати оторвали меня от размышлений на тему «Что-то в этом мире не так». Мужчина сел рядом. В нос ударил резкий запах лекарств, спирта и дешёвого вонючего одеколона. Ну и аромат! Я недовольно сморщила нос, мельком услышав тихий смешок. Подруге явно было весело. Она всегда получала садистское удовольствие от моих мучений. Ну не чудовище ли?!        — Больно? — спросили у меня. Ну да, а так не видно! — Просто кивни, если это так.        Я кивнула. Мужчина пробубнил что-то невнятное себе под нос и закопался, видимо, в сумке, звеня склянками и шурша бумажками. Мое врождённое любопытство явно давало о себе знать. Оно, бодренько так, намекало на то, что увидеть, что там делает это крайнее странное, потрепанное жизнью существо, было бы довольно неплохо.        — Вы же его слуга? — тем временем, не прекращая шебуршание, поинтересовался мужчина у Саши. Она секунду молчала, но потом ответила уверенно и четко:        — Да, сэр, вы правы.        — Вот и хорошо, — шорох прекратился, и послышался тихий звон. — Давать одну ложку в час. И не забывать запивать водой — лекарство имеет довольно… специфичный вкус. Вроде все.        — Благодарю.        И все? Не осмотра, ни допроса. Ему хватило одной формулировки «больно»? Странно. Да и тот факт, что он говорил обо мне в мужском лице не давал покоя. Знать бы, что тут вообще происходит.        Я устало прикрыла глаза. Память услужливо подкинула картинку не такого уж и далёкого прошлого. Темнота, мрачные стены коридора, огонь, жар, удушливый едкий дым, кровь на руках, хрип и чужой болезненный крик. Это смешалось в одну кашу и понять, что было сном, что реальностью просто не представлялось возможным.        Сон. Реальность. Что было и чего не было. Я перестала что-либо понимать. И почему мне так больно?        В чувство меня привела приятная прохлада на губах и горьковатый привкус, ощущаемый кончиком языка.        — Открой ротик, — ласково пропела Саша, надавливая на ложку сильнее и вынуждая меня разжать губы. — Скажи «А-а-а».        От напора подруги я была вынуждена сдаться. Ну и гадость! Вкус лекарства был настолько мерзким, горьким, терпким и просто противным, что я не смогла сдержать сильного удушливого кашля. В жизни не пила ничего хуже!        — Ну-ну, — похлопала меня по спине подруга. — Не надо так кашлять. Отдышись.        Ей просто говорить. Она не пила сейчас это «чудесное» лекарство и не лежала на кровати неясно где, корчась от боли.        Точно, боль! Она стала тише и заметно притупилась после приема препарата. Просто чудо какое-то! Если до этого боль была просто терпимой, то сейчас она не вызывала абсолютно никаких ощущений. Тошнота более менее прошла, ломка во всем теле стала напоминать лёгкое покалывание.        Я облегчённо выдохнула и расслабленно уронила голову на подушку, поняв, что держала ее на весу все это время.        — Как понимаю, тебе лучше, — Саша снова нависла над моим лицом. Теперь я могла видеть его отчётливее и немало удивилась некоторым его изменениям. Небольшим, но заметным. Таким как потемневшие глаза, превратившиеся из светло-зелёных в насыщенно изумрудные. Или как побледневшее лицо, полностью лишённое крови, на котором отчётливо выделялись алые, четко очерченные, губы. Не заметить было нельзя и посветлевший оттенок волос. Бывшие раньше светло русыми, сейчас они казались платиново жёлтыми, почти белыми. Все эти внешние изменения только сильнее подчеркивали колющий, по-настоящему ощутимый, холод, плескавшийся в глубине нереально широких, видимо из-за полумрака, зрачков.        — Что-то не так? — ухмыльнулась Саша. На ее новом лице эта ухмылка выглядела скорее как оскал.        — Да нет, все в порядке, — я слегка улыбнулась. А ведь это может быть интересно. Даже очень. Не удержалась от тихого довольного смешка. Внутри все сжалось от предвкушения, и я невольно сжала одеяло, которым была накрыта. — Как захватывающе!        Подруга еле заметно нахмурилась.        — Точно все хорошо?        Я отмахнулась от нее.        — Да точно, точно…        Видимо, мое лицо не внушало подруге доверия. Она отстранилась, снова внимательно рассматривая меня и хмуря брови. Наконец, когда этот немигающий цепкий взгляд начал конкретно подбешивать, Саша потянулась вперёд, почти ложась мне на ноги. Я проследила за ее рукой и увидела небольшой прикроватный столик, крышку которого невозможно было разглядеть под множеством баночек, скляночек, тарелочек с разноцветными жидкостями, тряпочек, колбочек в подставках и прочей ерунды. Подруга уверенно подхватила небольшую бутылочку с самого края стола и с тихим хлопком вытащила небольшую пробку, закупоривавшую горлышко. В порыве любопытства я подалась вперед и тут же отпрянула, недовольно морщась и воротя нос. Такого сильного запаха лаванды и мяты я ещё никогда не чувствовала. Даже в носу защербило.        — На, понюхай, — протянула Саша бутылочку.       Ну уж нет! Ни за что!        — Ты хочешь, чтобы я задохнулась? — гневно прошипела я, упрямо отворачиваясь. — Не дождешься!        Подруга скрипнула зубами, явно сдерживаясь от ругательств. Вот и умничка.        — Если хочешь, чтобы я хоть что-то тебе разъяснила — нюхай. Можешь конечно, этого не делать, но, поверь, так будет намного лучше, — сквозь зубы процедила Саша.        Я задумчиво наморщила лоб, отведя взгляд в сторону и уставившись в пустую стену, заклеенную скучными, однотонно-серыми обоями. А она права. Мне будет выгоднее один раз потерпеть, но зато быть в курсе всего, что здесь происходит, чем вредничать и валяться в неведении в пустой, лишённой даже мебели комнате.        — Уговорила, — снисходительным тоном сказала я с выражением лица «а-ля, не хотела, вот убей, но жизнь важнее».        Подруга закатила глаза, ясно давая понять, что она думает по этому поводу.        — Нюхай уже!        Я зажмурилась и наклонилась вперёд, потянувшись к бутылочке с вонючей жидкостью. Нос обжёг резкий едкий запах. Я еле удержалась от сильного желания чихнуть или почесать многострадальный нос. Ну и гадость! Не выдержав, я откинулась назад, все-таки чихнув.        — Рассказывай, что происходит. Я жду, — посмотрела я на подругу, почесывая переносицу. Та сощурила глаза, закупорила бутылочку, отставила ее на столик и сложила руки в «замок» на коленях.        — Хорошо, — Саша отвела взгляд в сторону и стала говорить серьезно, как обычно говорит о чем-то, не подвергающемуся оспариванию с моей стороны. — Ты же помнишь, как мы сюда попали? — Я молча кивнула. — Думаю здесь не все так просто, как может показаться на первый взгляд. Я сама пока что не очень в этом разобралась, но… Но сейчас могу сказать точно только одно — это не сон. — Не сон? Я удивлённо распахнула глаза, не очень веря в то, что она говорила. Девушка перевела задумчивый взгляд на меня и продолжила, говоря медленно и тихо, но проговаривая каждое слово и выделяя его интонацией. — Не сон. И мы не в России. В Англии, думаю. Сделала такие выводы обоснованно — и это точно. Сама поймёшь, когда выйдешь из этой комнаты. Или не поймёшь. Ты же не читала литературу, которую я приносила для проекта. Но это и не обязательно. (Понизила голос, заставляя меня наклониться чуть ближе, перейдя на громкий шепот) Как же мне это не нравится! Тот пожар… Здесь явно что-то нечисто. И да, теперь ты — Лин Грей. Единственный выживший из приюта «Свежая роза». Поздравляю.        Я не сводила с подруги удивленного, нет, ошарашенного взгляда. Что она несёт? Какой Лин Грей? Какой приют и какой «единственный выживший»? Об этом я ей и сообщила, не забыв упомянуть, что это какой-то бред. Саша опять закатила глаза, шепотом возвав к Всевышнему, дабы просветил меня, неразумную.        — Ты что, уже ничего не помнишь? — она посмотрела на меня как на умалишенную. Я ответила ей нарочи́то задумчивым взглядом.        — Ну помню, — наконец сказала я. — А что, это здание было приютом? — и наивно так улыбнулась, похлопав ресницами. — Правда? И все погибли? Какая жалость… — Вспомнилось мужское лицо и неприятные, холодящие кожу ощущения. Такие непривычные и реалистичные, что я не смогла удержать руку от невесомого прикосновения к шее. Под подушечками пальцев явственно почувствовалась слегка шершавая поверхность плотной грубой ткани. Бинт. — Но туда им и дорога. Не так ли?        Саша молча следила за моими действиями. Не перебивая и не делая никаких попыток остановить. На вопрос ничего не ответила, продолжая смотреть на меня серьезным немигающим взглядом. От него вся веселость куда-то​ исчезла, сменяясь грустью и сильным желанием сжаться в комочек, обхватить плечи руками и разрыдаться, как маленький ребенок, плачущий от понимая безысходности и боли. Не только физической. Настолько сильная перемена в настроении меня немного смутила. Никогда раньше за собой такого не замечала. Сжала одеяло и подняла взгляд на подругу, осознав, что смотрю, не мигая, в одну точку, борясь с горечью в горле и нарастающим комом.        — И что нам теперь делать? — Голос предательски дрогнул, выдавая меня с потрохами. — Что будет?        — Не знаю, — коротко ответила Саша. Такой ответ меня никак не устраивал. Если Саша не знает, что делать, то это… Это конец. Подруга всегда отличалась способностью рационально мыслить и здраво оценивать ситуацию. Ее решения всегда были правильными и имели место быть, как единственный возможный вариант. Главной особенностью этой способности было то, что она всегда могла найти логически правильный выход и затруднений при этом никогда не возникало. Нет, были, конечно, и исключения, ведь именно они подтверждают правило, но это случалось настолько редко, что с чистой совестью можно было сказать — никогда. Так что меня можно было понять. И моё чувство безысходности вкупе с ощущением чего-то неправильного и неисправимого.        — Не знаешь? — с надеждой на то, что ослышалась, переспросила я.        — Да, не знаю, — если учесть, с каким раздражением это было сказано, то становилось понятно, что подруга сама недовольна сложившейся ситуацией. Это хоть немного, но успокаивало. Значит, не все потеряно.        Я отвернулась. Сейчас от меня мало толку, поэтому не стоит соваться с расспросами. Решив пока заняться чем-нибудь полезным, оглядела комнату, в которой мы находились. Она была скучна своей обыденностью. В ней не было даже окон! Квадратная небольшая, с грязным потолком, который мог похвастаться облезлой штукатуркой и широкими трещинами, полом, из прогнивших старый досок и четырьмя стенами, обклеенными потрёпанными, видавшими виды обоями. Освещение давала только одна свеча, стоящая в центре прикраватного столика и создающая таинственный полумрак. Тени прыгали по стенам в такт колебаниям маленького огонька.        Я перевела взгляд на подругу. Она всё ещё сидела и смотрела в одну точку. Ее лицо выражало полную сосредоточенность. Лоб задумчиво нахмурен, брови сведены к переносице, губы упрямо поджаты. Пальцы рук сжаты в «замке» так сильно, что даже в полумраке было заметно, как костяшки побелели. Я откинулась на подушку, устало прикрывая глаза и прислушалась к тишине. Тело, отдохнувшее от боли, расслабленно ныло и тянуло.        До меня доносились успокаивающие звуки. Потрескивание свечи, тиканье часов, скрежет половиц тихий хруст накрахмаленной рубашки, в которую я была одета, стоило мне только вдохнуть полной грудью. Как же спокойно.        Грусть медленно отходила. Сейчас я чувствовала только умиротворение и расслабленность. Но один довольно отчётливый звук не давал мне заснуть окончательно. Неуверенное топтание за дверью настораживало и напрягало, что меня не вполне устраивало. Кто-то явно хотел войти, но его шаги туда-сюда не внушали доверия. Он, наверное, думал, что ходит бесшумно, аки маленькая мышка, но я хотела его разочаровать — он топал, как слон, и это постепенно начало раздражать.        Сдержанно выдохнув сквозь стиснутые зубы открыла глаза и страдальчески посмотрела на Сашу, жалуясь на свою судьбу. Подруга никак на это не отреагировала, продолжая сидеть и строить умное лицо. Ясно, делать она ничего не собирается. Мысленно объявляя Саше, что она у меня дождется, поправила одеяло и, откашлявшись, крикнула:        — Входите!        На мгновение за дверью воцарилась тишина. Потом стальная, заржавевшая от старости ручка медленно повернулась, и в комнату вошёл высокий статный мужчина, одетый по моде Англии конца девятнадцатого века. В белую рубашку, темно-коричневую жилетку на крупных пуговицах, чёрный пиджак с двумя карманами на груди, такой же чёрный галстук и строгие штаны, расклешенные к низу, и лакированные туфли с острыми длинными носами и невысокими каблуками. Волосы наш гость зачесал назад и зафиксировал воском, отчего весь его вид казался более строгим и возвышенно аристократическим. Да и манера держаться выдавала его благородную родословную. Лицо не вызвало во мне почти никаких эмоций. Этакий лорд голубой крови, знающий о своем происхождении и всем своим видом дающий это понять простым смертным, вроде меня. Четко очерченные скулы, острый цепкий взгляд пронзительно голубых глаз, небольшой аккуратненький нос, бледная мраморная кожа, иронично вздернутые брови и правильное овальное лицо, отнимающее визуально у него несколько лет. У мужчины был некий шарм, я это чувствовала. Он создавал впечатление человека честного, знающего себе цену и уважающего чужое мнение. В общем, он мне сразу понравился. Не сказать, чтобы сильно, просто я поняла, что с ним можно нормально поговорить. Без лишнего фарса.        Под мышкой гость сжимал толстую на вид папку из желтоватой бумаги.        Прикрыв дверь, мужчина выпрямился, посмотрел сначала на Сашу (та все ещё сидела и делала вид, что это ее не касается), потом на меня. Склонил голову в лёгком намеке на поклон и сказал уверенным приятным бархатистым низким голосом:        — Кеннеди Хоупф. Нотариус и по совместительству адвокат. Вы Лин Грей?        Я молча кивнула. Нотариус? Это может быть ещё веселее, чем я думала. Намного веселее.