365 сказок

Проснулся я от невнятного бормотания, и первой мыслью было — когда же я вообще успел заснуть. Казалось бы, только устроился в кабинете перед рабочим столом. И ведь на самом деле я не был склонен к тому, чтобы вот так внезапно отключиться и забыться дремотой. Бормотание звучало где-то неподалёку, но в кабинете никого не было, я прислушался, чтобы разобрать хоть слово, голос казался мне смутно знакомым. Пришлось действительно затаить дыхание, чтобы услышать: — Как же это, пожалуй, неприятно — прийти в неурочный час, как нехорошо, как даже… гадко. Вот точно, самое подходящее слово для того, кто подошёл не вовремя, — раздался чуть скрипучий смех. — Да-да, подходящее для подошедшего, как смешно… Я резко поднялся из-за стола. У меня не осталось сомнений, кем был мой гость, и в то же время, как и прежде, я ничуть не помнил его имени или лица. Но манера речи, странный смех — это определяло его куда лучше текучих телесных форм. В этом, похоже, и содержалась его суть. Я вышел из комнаты, мы почти столкнулись в коридоре, цепкий взгляд скользнул по мне так явно, что я его почувствовал на коже. — Прошу прощения, — начал было я, но он тут же приложил палец к губам. — Что вы, что вы, не тратьте на меня звук своего голоса, лучше тратьте чай. Да, тот самый, что с брусникой и медовой ноткой. Мы вместе спустились на кухню, и я, конечно, принялся заваривать, подготовив для него круглую глиняную чашку, совершенное несовершенство. — Знаете ли, сколько всего успело произойти, — говорил он, пока у меня кипятился чайник. — Я побывал и тут, и там, и где-то ещё. Столько всего увидел, поучаствовал, можно сказать. Например, вот Левиафаны, вы ведь о таких слышали, а кое с кем и общались, так они сейчас затеяли весну. Это удивительно. В их мире весны не бывало уже столько веков, тысячелетий даже… А я стал свидетелем. Чудо, чудо… Чайник выдал струю пара из носика, и я залил сухие чайные листики, пересыпанные брусникой, кипятком. По кухне поплыл соблазнительный аромат. — В такой чай никакого сахара не нужно, — почти шёпотом сообщил мне мой гость. — О чём я? О левиафановой весне, да. Вам бы там побывать, мой друг… Когда мы успели стать друзьями? Я вспомнил только, что этот же самый говорливый гость сам советовал забыть себя. Больше того, в том было нечто зловещее. Неужто ему так понравился чай? Но в этот раз я точно знал, что следует хранить молчание, я для этого существа — человеком-то его назвать было сложно — был наподобие ожившей мебели, а может, сцены, где он отыгрывал в спектакле одного актёра. — Вот так, вот так, уже, пожалуй, заварилось, — напомнил он мне вдруг. — Недавно был такой курьёз, вам должно это понравиться. Дракон съел сердце королевы, а та осталась жива. И как же она изменилась! Её безутешный супруг отправился добывать у ящера отнятое, но то, конечно, давно уже переварилось. Трагедия. Королевству осталось недолго. И хотелось бы спросить, но я остановил себя. А гость мой, поймав мой взгляд, хищно усмехнулся. — Дракон — это интересно, верно? Драконом может быть кто угодно. Совсем кто угодно. Отчего-то родилось внутри меня странное чувство, что на этот раз дракона я принимаю в собственной кухне, но всё же именно драконом этот гость не был. Его мятущаяся и изменчивая сущность была иной. И сколько бы я ни размышлял об этом, я не мог ни уловить её, ни назвать. Наверное, ко мне не заходил никто, опаснее этого существа. Однако я не испытывал страха или опасений. — Что касается драконов, — он поставил чашку, намекая на вторую порцию. — Приходилось мне видеть совершенно причудливые вещи. Но вот есть мирок, такой древний и захудалый, что ли, где драконы отчаялись настолько, что вросли в бренную землю. Для такой реальности стоило бы писать пророчества, которые, как одно, начинались бы со строки: «Когда дракон восстанет, пыль земли отряхнув с крыл…» Красиво ведь! И пыль земли, пепел… — он задумался на мгновение. — Я там частенько бывал, отличное место для размышлений. У драконов живые глаза, а никто будто и не замечает. Стоило бы опечалиться, но я был слишком настороженным, силился разгадать представшую передо мной загадку. И гость мой резко замолчал, всмотрелся в меня и засмеялся нервно. — Плохо, плохо. Ты меня помнишь. Это было правдой лишь наполовину. Я помнил и не помнил одновременно, но беспокойство, что возникало от этого ощущения, нарастало и мешало слушать, а ему нужен был слушатель, тот, кто безропотно примет все его рассказы, все странные шутки и каламбуры. — Не совсем, — решился я возразить. — А совсем меня запомнить нельзя, — и он встал, закружил по кухне, точно хищник по клетке. — Плохо, плохо, ведь чай недурён, — усмешка на миг осветила его лицо и тут же погасла. Он выглядел раздражённым, зловещим, опасным. Не болтуном, как прежде. — Всё так же не могу отыскать свой мир, — вдруг пожаловался он. — Вспомнить лицо. Сложно, сложно. Как ты запоминаешь свой облик? Отчего вдруг не меняешься, почему настолько уверен, что выглядишь именно так? Вопросы не требовали ответов, только внимания, только тишины. Я почти не дышал, потому что вокруг нарастало напряжение, как бывает в самый последний миг перед рождением вихря. И я не был уверен, что если смерч родится и вырастет на моей кухне, это никак мне не повредит. — Так легко переложить на чужие плечи этот неловкий момент, — говорил он дальше. — Назови моё имя, опиши меня, дай мне меня, — и снова раздался напряжённый смех. — Словно всё можно описать словами. А ведь даже чай — и тот нельзя. Чашка на столе жалобно звякнула. Он же повернулся ко мне. — А ты… Ты даёшь имена? — Когда имею право, — ответил я уклончиво. — Интересно, — и глаза его сверкнули, а потом черты лица изгладились и… лица-то не стало. Ничего не стало, лишь пустое пространство. Улыбнувшись, я качнул головой. — Кажется, мир я нашёл, — раньше я никогда не слышал, чтобы в моём голосе звучало столько уверенности. Так много, что она резко контрастировала с мягким «кажется», прозвучавшим первой ноткой в начале фразы. — Мой? — и на пустом лице нарисовалась ухмылка. — Любопытно. — Да, — сейчас мне казалось естественным говорить. Мы на мгновение поменялись ролями. — Да, ваш мир, любезный мой безымянный гость. Это удивительное чувство, вам оно, должно быть, тоже знакомо. Открывать новый мир. Распахивать очередную дверь, за которой и драконы, и левиафаны, и весна, да мало ли что там, за такой-то дверью, да? — И где же этот мир? Но теперь был мой черёд приложить палец к губам. Я встал со стула и приблизился, а гость мой отшатнулся, но не сумел сделать ни шагу назад. — Открытие происходит не сразу, не внезапно. Все полагают, что начало в двери. Но нет, оно задолго до. В предчувствии, в предощущении, почти в дремотном состоянии. Материя миров сплетается, образует новое полотно, касаешься нитей и… уже знаешь. Двери нет, но знаешь. Я, ничего не опасаясь, положил ладонь на его грудь. Тело под моими пальцами дрожало и гудело, точно на самом деле он был трансформатором, будкой, переполненной энергией, чем-то таким же странным. — Правда именно в этот момент, — продолжал я. — Дверь уже существует. И я могу её открыть. Он — лишённый голоса и своих рассказов — смотрел на меня без опаски и злобы, без любопытства, но с внезапным пониманием. И по едва дрогнувшим губам я прочёл одно лишь слово. «Открой». Мои пальцы нащупали ручку, я нажал её, дёргая дверь резко на себя. И… мой гость исчез. Посреди кухни маячил только дверной проём. Мир, ищущий сам себя, дверь, находящаяся внутри собственного осознания. Странно. Проём разом схлопнулся, потому что я не собирался переступать порога. На столике осталась лишь чашка с недопитым брусничным чаем с ноткой медового полудня.