365 сказок

Ветер принёс целую груду открыток, и я с самого утра перебирал их, раскладывая в ровные пачки. Они прибыли из разных миров, маленькие и большие, цветные, чёрно-белые, нарисованные акварелью. Рассматривая одну за другой, я задавался, пожалуй, единственным вопросом — как же так вышло, что все адресованы мне? Поначалу мне казалось, что я знаю, кто отправитель, но затем и тут меня одолели сомнения, так что к вечеру я оставил все на рабочем столе и вышел на балкон, стремясь отдохнуть от причудливых изображений и всё-таки поймать за хвост разбегающиеся мысли. Ветер пока не унялся, шумел по крышам, носил лепестки, тягал за косы едва распустившиеся деревья. Он был нездешний, этот ветер, но при том не чужой. Наблюдая за ним, я позабыл, что меня тревожило. Очнулся позже, когда закатное солнце блеснуло последний раз в окнах домов и угасло. Пришла ночь, а у меня не было ответов, не было даже мыслей по этому поводу, только ворох открыток и всё… Улыбнувшись, я облокотился на перила и вгляделся в небо. Может, оно знает? Уж точно видело… Или звёзды могут ему нашептать. — Хэй, — кто-то неожиданно тронул меня за плечо. Оглянувшись, я увидел девушку, лицо её казалось знакомым, но из памяти постоянно ускользало имя. — Привет, — откликнулся я. — Я — с ветром, — пояснила она, и отчего-то стало спокойнее. — О чём задумался? — Об открытках, — ответил я и тут же понял — она из тех, кто парит на воздушной волне, не странница, а нечто другое, сёрфер. — О, сегодня такой день, почтовый, — склонив голову набок, она усмехнулась. — Что тебе интересно? — Почему я и от кого. — От никого, — и теперь она запрыгнула на перила, поболтала ногами. — Так бывает. От никого. Почти как от всего мира сразу, но… Кажется, я её понял, однако с таким ответом первый вопрос утратил смысл, и я ничего не стал уточнять. — Зато они не исчезнут, никто не попросит их назад, — заявила мне сёрфер. — А другие разве исчезли бы? — удивился я. — Порой случается, когда уходит почтовый день… Вот как сейчас, — она выхватила прямо из воздуха письмо и протянула мне конверт. — Это — тоже твоё. Простой конверт, где стояло только моё имя, было даже немного страшно открывать. Однако я вытащил из него сложенный вдвое листок бумаги. Вместо слов на нём были только странные знаки. Кажется, я улавливал смысл, и всё же не вполне. Она же наблюдала, продолжая улыбаться. — Иногда послания странные. — Да уж, — я сунул письмо в карман. — Впрочем, можно привыкнуть, если это происходит часто. — Можно, но почтовый день редкость, — она посмотрела вниз. — И мне скоро пора улетать. Ветер собирается прочь. — Что ж, счастливого пути. Мы встретились взглядами, а потом она исчезла — порыв ветра пронёсся столь стремительно, что и не заметить было, как же именно справляется с ним сёрфер. *** В комнате я вновь пересмотрел открытки от никого и отправил их наконец в коробку. Пускай хранятся там, когда-нибудь снова возьму их в руки. За окном раскинулась ночь, и я почти ни о чём не мог думать, только вмещал её потихоньку в себя, будто она просачивалась по капле. Странные знаки письма захватили, но не заставили размышлять о себе, я не разгадывал, только чувствовал, и в том была определённая правильность. Ближе к рассвету я вдруг встрепенулся, нашёл себя слишком уставшим, но спать не хотелось. И снова хотелось взглянуть на письмо. На этот раз я поставил рядом свечу. Хоть электрический свет подошёл бы для чтения больше. Однако именно живое пламя сделало каждый символ кристально понятным, и я наконец-то прочёл и узнал их все… *** Хрупкой девчонкой она поднялась на крыло — было когда-нибудь это, но вовсе ушло, и золотым небесам не клялась она, нет, просто взлетела и просто ушла на рассвет. Ветром уносится прочь, если где-то печаль, ей-то ни с кем расставаться поныне не жаль. Сердце её золотое совсем не болит, кто-то солгал, что оно заковалось в гранит. Слишком ей просто даётся летать и летать, незачем жить по-другому, скучать и стенать, сердце её золотое за ветром ушло, так это было когда-то, так будет ещё. Имя её растрепалось на буквы насквозь, с именем больше она не играет всерьёз. Но безымянною тоже её не назвать, пляшет она на ветру, почему б не плясать. Ты, когда это прочтёшь, жги получше листок, пусть у письма будет горький и жалкий итог. Ведь улетела она и сейчас навсегда, может, увидишь когда-то, где счёт на года, может, узнаешь в толпе или вскинешь глаза, а на заре её голос раздастся без зла… Может, и писем она принесёт, что ни от кого, может быть, всякое может, не знай ничего. *** Строчки явно говорили мне о той самой девушке, о путешественнице на ветрах. И, похоже, я и раньше встречался с ней, но она из тех, кого никогда не узнать, потому что он всякий раз приходит разным. Я отложил письмо, и бумага вдруг сама собой начала тлеть, обращаясь пеплом быстрее, чем могла бы вспыхнуть. Застыв, я наблюдал за тем, как строчки обращаются в ничто, и не мог даже заставить себя пошевелиться. Скоро лишь кучка серого праха красовалась на столешнице. Я смахнул её в корзину для мусора, почти сожалея, но в памяти строчки ещё звучали, звенели: — Имя её растрепалось на буквы насквозь, с именем больше она не играет всерьёз. Но безымянною тоже её не назвать, пляшет она на ветру, почему б не плясать. Почему б не плясать?.. Я вышел на балкон в ночь. Ветер улетел, в городе стояла тишина, небо раскинулось звёздным шатром. Ветра хранили своих путешественников вечно юными… Можно ли было сказать, что их сердца были лишены забот? Боялись чувствовать? Заключились в гранит?.. Почти не гадая об этом, я закрыл глаза, представляя, каким на самом деле могло бы быть имя у такой лёгкой и стремительной девушки. Впрочем, оно всё равно не приходило, это было бесплодное занятие, а час уж поздний. Между тем на востоке уже проглянули первые отблески приближающейся зари. Я чувствовал их, хоть и не видел. Подавив искушение прямо сейчас перепрыгнуть перила балкона, я всё же ушёл в дом и попытался уснуть. *** Много дней позже ветер принёс мне письмо без конверта. Сложенный корабликом листок, на котором сияли странные символы, выведенные золотыми чернилами. Снова я не смог прочитать их сразу, но, подумав, не стал зажигать свечи. Это письмо заняло своё место на полке, будто бы там всегда оставалось немного пространства для оригами из бумаги для писем. Пусть я никогда не узнаю, что же там на самом деле написано, но, быть может, вот так оно значит немногим больше, чем когда станет пеплом.