365 сказок

В городе ещё сияло солнце, но с запада подступали низкие снеговые тучи. Поднявшийся ветер уверял, что не пройдёт и пары часов, как каждая улица окажется захваченной снежным вихрем. Эмма придерживала высокий воротник пальто замёрзшими пальцами и шла, чуть пригнув голову, спасаясь сразу и от ветра, и от яркого, почти слепящего света. На плитке под ногами тут и там лежали листья, отороченные инеем, как дорогим кружевом, и Эмма смотрела на них с печалью. Ей чудилось что-то незнакомое в очертаниях, что-то утраченное, будто бы она на самом деле знала — это оставленные кем-то письмена, которые она забыла, как читать. Проходя мимо магазинчика, где торговали подержанными книгами, она краем глаза заметила собственное изломанное отражение в витринном стекле. И сразу остановилась, как будто на самом деле увидела не себя. Такое случалось в последнее время всё чаще. Эмма повернулась к витрине и вгляделась в выложенные там ряды пыльных книг, точно пытаясь отыскать, отчего же на этот раз ей привиделся кто-то другой. Кто-то, кутавшийся в похожее, но не такое же точно пальто, кто-то, имевший схожую, но не такую же точно фигуру. Книги молчали, молчала витрина, только ветер ударил Эмму в бок, напоминая, что уже скоро обрушит на город настоящий снегопад. Нужно было спешить домой. Эмма резко дёрнулась в сторону и почти побежала. Улица, что буквально несколько минут назад была полна прохожих, опустела, ветер гнал по плиткам опавшие листья, и Эмма видела в них спешившие куда-то строчки ненаписанных стихов. *** «И печалится ветер об осени, что ушла за холодным дождём, Досчитать постарайся хоть до семи…» Эмма отбросила блокнот. За окном уже кружился снег, а она в очередной раз уверилась, что совершенно разучилась писать стихи. Если прежде ни ритм, ни рифма не вызывали у неё трудностей — строчки точно приходили сами собой, заполняя сначала сердце, а затем переливаясь на страницу блокнота, то теперь ей приходилось мучительно долго подбирать слова, прежде чем те складывались в скучную и банальную фразу. Обрывки, двустрочия, недописанные четверостишия заполняли страницы нового блокнота, как опавшие листья. Эмма несколько раз порывалась выбросить весь блокнот целиком, но останавливалась в последний момент. Она всё ещё надеялась, что когда-нибудь ощутит прежний подъём и сумеет дописать хоть что-то. «Палой листвой покажутся дни, Ветер коснётся ласково плеч…» Эмма качнула головой и отвернулась к окну. Она никак не могла отражаться там, но в единственный и очень краткий миг различила на стекле схожие очертания. *** Ночью Эмма проснулась от шороха. Сначала она никак не могла понять, в чём же дело, откуда возникает навязчивый звук, такой странный и настойчивый, пока не повернула голову и не увидела, что на столике шелестит страницами блокнот, точно кто-то задумчиво перелистывает, выхватывая строчки взглядом. Окно было приоткрыто, хотя Эмма совершенно точно закрывала его, на подоконнике танцевали снежинки, и Эмма видела, что совершенно одна в комнате, но в то же время понимала — есть кто-то ещё. Ей стало жутко. Возможно, нужно было подняться и плотно закрыть створку, повернуть ручку, запрещая ветру забираться в квартиру, но ужас сковал Эмму, не давая ей двинуться. Такое тоже стало случаться всё чаще. Вот последняя исписанная страница блокнота перевернулась и замерла в воздухе, как будто бы кто-то держал её за уголок. Даже с постели Эмма видела размашистую, выписанную особенно отчётливо «Д», начинавшую строчку. Она помнила, что именно там написала. «Дни уходят за днями, не страшно, не слышно, На окраине города выспела вишня, Ароматом пьянит, так и просится в руки. Я — такая же вишня, умираю от скуки. Этой осенью вместе мы с ней облетаем, Ветер листья уносит, обращая их стаей, Дни уходят за днями, не слышно, не страшно, Мне вчера попадалась в Таро только Башня…» Что-то было не так с ритмом, что-то в строчках нарушалось и теряло гармонию. Эмма бросила стихотворение, как многие до этого. И больше всего её напугал образ Таро, всплывший словно сам собой. Эмма помнила, что написав название аркана, вздрогнула, и оттого у буквы «я» появился причудливый хвостик. Страница с этими строчками всё трепетала, не собираясь опускаться. Эмма мысленно начала умолять её. «Мне вчера попадалась в Таро только Башня…» — беззвучно повторялось у неё в голове. Эмма совсем не любила Таро, у неё не было своей колоды, отчего образ казался чуждым и странным, однако она не могла не написать этой строки. Теперь же стихотворение точно смеялось над ней. «Не смогла закончить? — шептал зловредный голосок. — Не смогла закончить, потому что сама не можешь совладать с образами, которые выписываешь? Так всё это время ты писала стихотворения или они писали тебя?» Эмма представила, что на самом деле вся её комната да и она сама являются лишь слегка искажённым отражением чего-то другого. *** Утром опять выглянуло солнце. Город, укрытый свежим и искристым снегом, казался уютнее и красивее, но Эмма шла, плотно запахнувшись в пальто и не глядя по сторонам. Она почти не спала ночью, и теперь ей хотелось только быстрее добраться до работы, сделать кофе и забыться в расчётах. Мысли о недописанных стихах, о строчках, которые ночью перечитывал ветер, заставляли её тревожно поглядывать в витрины. Отражение повторяло её неловкие движения, шагало по отражённым же улицам, ничуть не напоминая кого-то другого, однако Эмма чувствовала, знала — на самом деле оно только притворяется. У книжного магазина Эмма замерла. Вглядываясь в витринное стекло, она меньше всего хотела знать, что там лежит, что за книги ждут читателей, она пыталась найти искажения, которые заметила вчера. Будто бы именно в этой витрине можно было найти ответ. Налетел ветер, куснул за щёку и кинул в лицо снеговой крошкой. Эмма вздохнула, уже собираясь идти дальше, когда заметила, что на одной из книг лежит карта Таро. Башня. *** Вечером дома Эмма не могла найти себе места. Она вытащила на стол все свои альбомы, листала их, перекладывала, но, конечно, никак не могла понять, что же ей от них нужно. Строчки сливались перед глазами, мерцали, казались полустёртыми, точно все некогда написанные стихи — и те, что были закончены, и те, что остались обрывками — были только ложью. Но Эмма не понимала, почему именно, в чём конкретно она солгала, как так вышло. За окном снова кружился снег, в свете фонарей это было безумно красивое зрелище. Прежде Эмма всегда садилась к столу и писала, писала, несколько стихотворений разом. Она старалась поймать в кружево фраз летящие снежинки, и ей это будто бы удавалось… Нет, ни капли не! Эмма схватила один из блокнотов, тот сам собой раскрылся на середине. «…Он раскрошится в пальцах мелом, И ты взглянешь оторопело, Неужели вот так закончишь, Отчего быть одна не хочешь?..» Эмма вздохнула. В комнате снова был кто-то ещё. Кто-то незримый. Она повернулась. *** На этот раз позади оказалось не отражение. Эмма увидела человека — юношу, так похожего на неё, точно они были близнецами. Испуг прошил по позвоночнику, но тут Эмма заметила, что и её двойник выглядит совсем не уверенно. — Кто ты? — спросила Эмма. — А ты? — вернул он вопрос. — Что ты делаешь в моей квартире? — разом произнесли они. И замолчали. В окно толкался снег, словно намеревался выдавить стекло и затанцевать по комнате. Двойник Эммы вздохнул. — Прости, кажется, это действительно вовсе не мой дом. — Кто ты? — настойчиво повторила она. — Поэт, — отмахнулся он. — Поэт, к которому прекратили приходить строки, — его взгляд наткнулся на кучу блокнотов. — Тоже пишешь? — Это… это безделки, — возразила Эмма, поражённая тем, что двойник её называет себя так, как она никогда бы не рискнула. Но он уже шагнул к столу, будто бы не слышал. Ему в руки попался блокнот с последними — сплошь недописанными стихами. Он читал с напряжённым лицом, и Эмма замерла, почти парализованная странным чувством стеснения. В то же время внутри плескалась жажда быть понятой. — Тут много хорошего, — повернул он голову наконец. Эмма вспомнила: «Оборвались огни фонарей, опустив город в вечную тьму, Я пыталась остаться твоей, но теперь только к ночи я льну. Одиночество будто горчит, терпким ядом отравит виски. Я сойду здесь, наверно, с ума, я, наверное, прогоркну с тоски…» — Мы так похожи, — продолжил двойник. — Или мы на самом деле — один человек? Эмма дёрнулась, как от удара. Ей порой чудилось, что она — не та, за кого себя выдаёт. Что она неполная версия, осколок или обломок кого-то другого. Потерянная строчка в чьём-то стихотворении. И догадка двойника оказалась для неё одновременно неожиданной и очень понятной. Он же шагнул к ней и взял за подбородок. Они были одного роста, и глаза у них были зеленовато-серые, а волосы русые. У них были одинаково скуластые лица, тонкие губы и острые подбородки. Эмма даже заметила, что на левой щеке у него такая же точно родинка. — Быть может, — прошептала она. — Быть может, — эхом повторил он. Окна всё же не выдержали ветра, рамы застонали и поддались ему, раскрываясь и впуская в комнату весь снегопад. Но Эмма не ощутила холода — двойник обнял её, на краткий миг оказавшись сильнее и выше. *** Утром Эмма проснулась в другой постели. И квартира была другой. И окна украшали совсем не такие шторы. Всё казалось ярче или светлее, более радостных оттенков. Только блокноты, разбросанные на столе и на полу, были всё те же. Потянувшись, Эмма вздохнула. Сны так смешались с реальностью, что она не бралась судить, что же действительно с ней произошло. Она встала с постели, удивляясь, как же так вышло, что окна накрепко заперты, и тут же споткнулась о раскрытый блокнот. Почерк на страницах она не узнала. «…И в самый мрачный час придёт знакомый гость, Он знает, что тебе дарить, построит звёздный мост. Ты можешь даже отрицать, он это всё снесёт, Но только помни, что…» Никакого ответа, хотя Эмме показалась — она его уже почти нащупала. Проходя мимо зеркала, она привычно вздрогнула — там снова был кто-то, слишком похожий, но совсем другой. «Быть может, мы — одно», — вспомнила она о предположении и прижалась к зеркалу лбом. — Тогда зачем мы разделены? В квартире стояла тишина. *** После ночного снегопада в городе разлилось спокойствие. Эмма шла по заметённым улицам, и с каждым шагом строчки стихов оживали у неё в груди. «Он приходит к тебе, когда нужен какой-то ответ, Он в глаза твои смотрит из каждой витрины, Ты растерянно ждёшь в облаках хоть малейший просвет, Но вы оба по-прежнему вряд ли хоть кем-то любимы…» «Отыскать не пытайся за стуком своих каблуков Горький город и шум непонятного толка. Ты всего лишь печальная тень от скользящих вверху облаков, Ты всего лишь усталая нота, застывшая в горле иголкой…» «Снег не знает ни слова, он песен тебе не споёт…» Эмма вздрогнула. Снова перед ней был тот самый книжный магазин. И она, наверное, уже несколько минут напряжённо вглядывалась в его витрину. Всё те же пыльные книги, всё та же карта Таро... Эмма решительно толкнула входную дверь, разбудив уснувший над ней колокольчик. — Скажите, — произнесла она громко, вспугнув тишину, — что там за… Из-за прилавка поднялся юноша, слишком похожий на неё, чтобы она могла продолжать. — Ты существуешь, — удивился он. — Ты существуешь, — вздохнула она. Он кивнул в сторону витрины. — Что там такое? — Таро, — Эмма поёжилась. — Башня. Двойник приблизился, чуть кивнул и прошёл к витрине. Карта Таро закрывала часть обложки, и только теперь Эмма сумела рассмотреть книгу. Автором была обозначена она сама. — Что это? — прошептала она, внезапно почти лишившись голоса. — Стихотворения, — поднял и книгу двойник. — Очень хорошие. Эмма взяла у него том, руки дрожали. Она не сразу решилась перелистать страницы. «Корабли уходили в ночи через снежную мглу, И тонули их флаги в набрякшей и жадной тени. Я — осколок ушедшего флота, я больше не лгу, Что могу с этим справиться лично сегодня к восьми. Без тебя этот мир стал пустым и печальным почти, Снегопадом закружен, город спит, забывая о нас. Я же жду, что с небес вдруг польются другие лучи, Я же жду, что корабль мой вдруг ляжет на правильный галс. Ничего не найти в темноте, не поймать в ней слова, Я обломок усталой души, позабывшей стихи. Пусть когда-то я точно была совершенно права, Эта ночь говорит — я забылась совсем от тоски». Она помнила, как написала каждую строчку. Почему её написала. — Не понимаю… Двойник стоял рядом, слишком близко. — Ты заблудилась, — пояснил он. — Ты заблудилась в собственных стихотворениях. — Почему? — Эмма чувствовала себя такой беспомощной. — Потому что решила, что совсем не поэт, — и он отступил в неизвестно откуда взявшуюся тень. Мир дрогнул и качнулся. Эмма не успела даже испугаться падению. *** В городе ещё сияло солнце, но с запада подступали низкие снеговые тучи. Поднявшийся ветер уверял, что не пройдёт и пары часов, как каждая улица окажется захваченной снежным вихрем. Эмма придерживала высокий воротник пальто замёрзшими пальцами и шла, чуть пригнув голову, спасаясь сразу и от ветра, и от яркого, почти слепящего света. На плитке под ногами тут и там лежали листья, отороченные инеем, как дорогим кружевом, и Эмма смотрела на них с печалью. Ей чудилось что-то знакомое в этих очертаниях, нечто утраченное, как строчки недописанных стихов. Рукопись, что она прижимала второй рукой к груди, была её безумно дорога. Там жили стихотворения, которые она любила, которыми гордилась. И сегодня было ужасно нелегко заставить себя всё-таки добраться до издательства. Эмма не знала, что её ждёт, а город предвкушал снегопад, и всё казалось таким, точно она уже однажды совершала этот путь. Свет померк, первые снежинки закружились в воздухе.