Красный, синий, голубой

             Хорошо помню этот день, простуженный мартом. Трамвай весело вихляло, пробуждая пассажиров от зимней спячки, он драйвово грохотал и гнал необычайно быстро. Пахло уже совершенно майской ширью, высвобождавшейся землёй и гнилью, будущими дождями, ростками горьких трав, переработанной резиной, звонким железом, глупыми надеждами.       Как пахнет надежда? Запах водянистый, еле уловимый, тревожный и легкомысленный одновременно. Этот аромат появляется весной и размывает будничную пыль, возбуждает несуразные мысли, неясные желания…       В нашем клубе «Мaксима» с утра наплыв посетителей: в основном — обострение перфекционизма, люди мечтают о подтянутом теле, ожидая лета. У меня четыре клиента до перерыва, три дамы и один пацан. Восемнадцать лет, нервный, выжатый болью и борьбой, скрученный спазмами. Он пережил сложную операцию, теперь нужно учиться ходить, а мышцы после двухгодичной недвижности бунтуют, гудят, отказываются. Его «делать» особенно тяжело, тем более, что он ко мне после лечебной физкультуры приезжает из реабилитационного центра, там Бадри Тариэлович уже и так все силы и соки выжал. Я-то знаю, пережил это. Теперь переломанному нужно моё тепло, мои руки, будь они неладны. Шум и хаос с первого по шестой позвонок… Что-то твёрдое, холодное, синее в грудном отделе. Почти серое, вязкое, ленивое, сопротивляющееся — в поясничном.       Там, где синее, там и проблема. Значит, нужно много работать. Растирать, разогревать, уговаривать. Чтобы из омертвелости вычеканить что-то живое и мягкое.       Парень сначала как бессильный кусок плоти — равнодушный и окоченевший. Потом он начинает жалобно мычать, иногда пытается схватить мои руки. Ему больно. И мне больно. Но я не мычу, я выжимаю эту синеву, разгоняю кровь, выдавливаю лень. И он говорит в конце: «Спасибо». А его мать как всегда обнимает меня, гладит мои руки. Должно быть, она ещё не старая, от неё пахнет хлоркой. Она всегда говорит о себе и о сыне как об едином целом: «Мы стали спать всю ночь», «Мы уже сами садимся», «Нам назначили новые процедуры». Наверное, так она делит его боль пополам.       Потом пришёл Лёха Корзун: он на выходных был на скалах, надорвал мышцы на икрах, теперь хромает. А фитнес-инструктору не положено выглядеть нездоровым. Конечно, надо ему помочь. Виталя Гредин болтал в углу обо всём на свете и хлебал странно пахнущую пищу из пластикового контейнера — у него обед, а я пробирался к эпицентру боли на сильных ногах Лёхи. Похоже, дело в подошвенной мышце, а не в икроножной. На пальцах, в ладонях покалывает, становится горячо. У меня тоже что-то под коленкой потянуло, как будто рвусь наверх по отвесному камню и удерживаю себя только на одной ноге и кончиках пальцев. Лёха начинает тяжело дышать, иногда дёргает ногой.       — В общем, ужас-преужас! — вещает Виталя. — Сходил в клуб, называется! Весь вечер испортили, падлы. Только я через порог, как меня цап-царап — и в комнатку на беседу. Опер — такой дядя приличный, без всяких стереотипов… Ну, или умело скрывает. Спрашивал, видел ли я в прошлый раз этого мужика. А кто его не видел? Он селеба местного розлива. Гарема, конечно, не имел, но прилипал было море. Челюсть у него, пожалуй, тяжеловата и рот большеват, но кудри! Плечи! Банки на ногах! Как у тебя, Лёх!       — Бля! — вырвалось у скалолаза-неудачника. — Тим, тут больно очень…       — Потерпи, сейчас вытяну… Так что с тем мужиком? Который с кудрями и челюстью?       — Так я ж говорю, убили. Ножом. И в клубе болтают, что не просто так пырнули — надругались как-то… — Виталя траурно затих и прекратил чавкать.       — А следователь — что говорит?       — Кто я ему, чтобы со мной делиться тайнами следствия? Меня спросил, когда его видел и с кем, как он выглядел, когда ушёл из клуба. Записал мои жалкие будни… Мужика того убили ещё неделю назад, как раз после клубешника. Но тело нашли, видимо, только что… Вот суки, такое тело… — вздохнул Виталя и вновь загремел ложкой.       — А ты успел попробовать? Тело-то это? — презрительно спросил Лёха. Он, как и большинство работников «Максимы», не любил Гредина, тот мало того что был голубым, так ещё и не скрывал этого. Раздражала его манерность, его гольфики, налобная повязка и бритые подмышки. Хотя сказать, что Виталя кого-то подвёл, кому-то сделал зло или просто халтурил, никто не мог.       — Пф-ф! Ты бы его видел! Не вышел я ни мордой, ни возрастом! Где я и где он!       — Ну, это к счастью, что вы сейчас в разных местах-х-х… Тима! Чщ-щ-ёрт… — У меня у самого пот покатился по вискам, выжал-таки, освободил больную мышцу.       — Всё, — прошептал я. — Давай ещё на внутренней стороне разотру… Потом в душе горячей водой расслабишь. И ты хоть обматывай голеностопы эластиком, как полезешь на скалы свои.       — Да в этот раз вышло неудачно, практически сорвался к ебеням, вытянул правой ногой. Тим, я твой должник!       — Поболит ещё.       — Знаю, но к вечеру же уже всё будет нормально. — Как-то раз я уже «спасал» Корзуна, тогда у него спину прихватило, он уже опытный. — Как с тобой расплатиться?       — Как-как! Довези его домой сегодня, — встрял Виталя. — Пацан в трамвае болтается в ночи. Тим, я ставлю чайник, ты же всё?       — А когда ты заканчиваешь? — осторожно спросил Лёха. Я-то в курсе, что Корзун в шесть сваливает всегда, вечерние группы не берёт. Личная жизнь, однако! Напоследок я похлопал по бёдрам и икрам Корзуна:       — Поздно! Езжай, я доберусь сам. Виталя какого-то клиента мне припрёт полдевятого… — Я встряхнул кистями рук, отбрасывая чужую боль. Раз, два, три шага вправо. К раковине, нужно подержать руки под тёплой водой, чтобы ушло совсем.       — О! Ты бы видел этого клиента! — почему-то писклявым голосом запиликал Виталя. — Какой чай будешь? Мамуля тебе пирога передала. Короче, бог. Зовут бога Эдгар. Высокий. Голубоглазый брунэт. Плечи — камень, шея — кипарис. Брови густые, почти сходятся. Зубы белые. На подбородке ямочка. Этакий Тимоти Далтон времён мистера Рочестера. Только стрижка, конечно, бьюти-стайл. А-а-агонь! Просто огонь!       — Ну, если стрижка бьюти-стайл, то это точно а-а-агонь! — ворчливо отозвался Лёха со стола. — Бля, как хорошо лежать. У тебя, Тим, всё-таки золотые руки…       — Да, но выжимаете вы из него все соки! Он вам боль снимает, а себе жизнь укорачивает! — патетически провозгласил Виталя.       — Что ж ты сам ему своих папиков подсовываешь? — зло ответил Лёха.       — Эдгар — это первый, кого я «подсовываю», — обиделся Гредин. — И потом, он без инвалидностей. Здоровый и красивый самец. Тимке не придётся вытаскивать из него демонов.       — Зачем ему тогда Тимофей? — стол закряхтел, значит, Лёха решил подняться. — Пусть разминает свои чресла в любой другой богадельне. А Тимка спец по боли.       — Ты в душ идёшь? Вот и вали, — отрезал Виталька. — Тим, нормально всё у тебя? Тебе бы отдохнуть. Может, поспишь?       — Нет, там где-то пирог был от твоей матушки. — Вода чудодейственно снимала с моих рук Лёхины амбиции и гордыню. У него ребёнок недавно родился. А он со своей бывшей сошёлся, тырятся под видом сборов и соревнований. Каша у него в башке, вот и срывы в организме. Именно ноги сдали — идёт не туда, запутался. Давно заметил, что у фактически здоровых людей (инвалиды не в счёт) прихватывает то, что требует внимания. Однажды пришла женщина, руки красивые, умелые, гибкие. Но болят. Говорила, что не может спать, врачи ставили диагноз бурсит, но ничего не помогало. Женщина работала гинекологом. Аборты. Много. Неучтённых. Подпольных. Мне потом снились какие-то бледные девушки и крики. Или писк. «Не то делаете». Но меня не услышали.       Жалобы на шейный отдел наиболее часто. Ревность. Зависть. Мстительность.       Крестец «отвечает» за сексуальные проблемы: либо летальная страсть, либо смертное одиночество.       У Лёхи — ноги. Не тот путь выбрал.       — Тим, может, я лучше с утра тебя забирать буду? — геройски предложил Лёха. — Серьёзно! Я позвоню тебе с утра, договоримся чо-как…       — Хорошо. — Я равнодушен и уже почти лёгок. — Звони.       — Замётано! Я в душ, пока клиенты не понабежали. — Корзун похлопал меня по спине. — Спасибо, Тим!       — Безотказный ты человек… — ласково произнёс Виталя. — Иди, я налил, нарезал. Пирог с рыбой, как ты любишь. А Эдгар… — До столика с ароматным чаем тоже три шага. — А Эдгар… Я просто не знал, как по-другому его заинтересовать. Если у нас выгорит благодаря тебе, я буду самым счастливым человеком.       — Ты это уже в который раз говоришь. — Я блаженно вытянул ноги, усевшись в старое кресло.       — Тогда это были бесплотные мечты, а сейчас… Он заинтересовался мной, понимаешь. Мне уже тридцать. Нужно устраивать свою судьбу. Ещё пару-тройку лет — и на меня никто, кроме худеющих дам, не взглянет. А ты понимаешь, что дамы, при всём уважении, мне ни к заду, ни к переду…       — Ладно. Придёт и придёт. Гони пирог!       Виталя ещё много болтал об этом самом невъебенном Эдгаре, о своей мамочке, об убийстве в их клубе — между прочим, уже не первом. Я пропускал мимо. Потому что надо пропускать, иначе как кость в горле все эти рассказы о красоте и успехе, о жертвах и злодеях.       В пять должен прийти Максим Николаевич, наш директор. В шесть какой-то именитый спортсмен после травмы. И, надеюсь, больше никого действительно больного.       Правда, как обычно, вечером кто-то потянул мышцы, переборщил с нагрузкой. Лёха приводил клиента. Так что скучать и задумываться о жизни времени не оставалось.       Последнего клиента ждал почти с ненавистью, уже сил не оставалось. Никакие деньги не нужны, домой бы, домой, домой…       — Здравствуйте. Я Эдгар. Виталий мне очень вас рекомендовал.       Сразу синий цвет, стиснул со всех сторон, обволок, и кончики пальцев похолодели.       — Что вас беспокоит?       — Ничего особенного. От постоянного сидения за компьютером и в машине спина побаливает. — Гость подошёл совсем близко. Рассматривает меня. Факт. Пахнет какой-то ароматизированной смолой и пихтой. — Просто говорят, что у вас чудесные руки. Хм… и не только руки, видимо.       — Что ж… ложитесь. — Я похлопал по столу. — Раздеваться там. — Я показал в сторону окна, где располагался диванчик. Клиент не сразу пошёл раздеваться, пауза в вечность, во время которой он просто стоял рядом. Пришлось отвернуться к раковине, зачем-то вымыть руки. — Вам общий массаж? Или только спину и воротниковую зону?       — Общий.       — Садитесь сначала. Руки на стол, лбом обопритесь. Буду использовать апельсиновое масло. Что насчёт аллергии?       — Используйте.       Говоришь, шея — кипарис? Ни черта! Чугун, в котором непонятный гул. Опасный звук. Рубец. Ещё один. Напряжение. Двести двадцать. Плечи и вправду каменные, мои пальцы не проталкиваются внутрь. Кручу его головой. Послушен. Расслаблен. Но двести двадцать. Там, где кадык, — красное, жгучее. Надавил за ушами — стон. Как будто не его. Мышцы как струны, гранжево, грязно, нагло ныли, источали то ли страх, то ли угрозу. Но надо работать.       На висках и за ушами волосы очень короткие, жёсткие, на макушке длиннее, собраны в маленький пучок. Скулы широкие. Череп идеально правильный. Но гул. Он не снимается. Он усиливается. В моих пальцах ток. Раз, два, три шага к раковине, нужно смыть…       — Ложитесь.       На спине проблемы в грудном отделе. В лопаточной зоне. Камни, грязь, кровь? Уф-ф… Я устал… Нужно выдавить стон и выявить эту суку — боль. Она ведь есть. Только прячется. Или прячет.       Спина тренированная. Трапеция особенно тёплая и отзывчивая. Позвонки не трещат предательски. Податливы. Но что-то неуловимо беспокойное и даже жуткое прячется под этой правильной оболочкой. На дельтовидной мышце много груза, много чего-то синего, холодного… На предплечьях жарко, у меня начинают болеть ладони. Странно. Ему тоже должно быть больно. Растираю сильнее, сквозь ломоту, сквозь барьеры, сквозь сопротивление.       — Это огнестрел? — осмелился я спросить у притихшего гостя.       — Да, — прохрипел он.       — Вы любите оружие?       — Ну… что его любить… Владею, но не люблю.       — Ясно.       Ничего мне не ясно. Он опасен. Он кого-то убивал! Басовый звук по венам. Он… Он безумен? Гул. Замки по всему телу, нарывы и надрывы. Как тяжело. Я принялся за ноги… Стройные. Не такие сильные, как у Лёхи. Потом будут болеть суставы. Но тут нет неправды и боли. И он дышит ровнее. Спокойнее. Точки на подошве. Его пронзает на большом пальце, но он терпит. Он терпит. Как сделать так, чтобы он больше не приходил?       — Вы устали. — Странная забота о всего лишь массажисте.       — Да, заканчиваю…       Привычные дрожательные, успокаивающие движения по всему телу… Но я ничего не забрал. Он не отдался мне полностью. Эдгар. Какое странное имя.       — Я приду завтра.       Проклятие! Зачем ему нужен массаж? Или не массаж?       — Э-э-э… В это же время?       — Да. А сейчас… собирайтесь. Я отвезу вас домой.       — Домой? — Я поражён. — Спасибо, конечно. Но я и сам справлюсь. За мной приедут.       Придурок! Чего он хочет?       — Не нужно лгать. Я на машине. Мне понравилось. Я могу помочь. Почему нет?       — Э-э-э… — Почему нет? Там Виталя припал к двери, ждёт своего протеже. Надеюсь, я не сильно предам его надежды. — Хорошо.       За всю дорогу ни слова, ни ноты, ни прикосновения. И только в конце пути:       — Как вы ослепли? — спросил Эдгар.       — Спасибо, что довезли, — разозлился я и хлопнул дверью.