Красный, синий, голубой

             Спрашивают редко, хотя я всегда чувствую — у собеседника и нутро, и наружность чешутся от жажды этого вопроса. А второй вопрос: «Совсем-совсем ничего не видите? А сны?» Бесят. Уступают место в трамвае, как будто я безногий. В кафе официанты общаются не со мной, а с тем, с кем я пришёл: «Что будет ваш друг?» Как будто я немой. А принеся кофе или суп, только меня предупреждают: «Вот, осторожно, он горячий!» Как будто я ещё и тупой.       За пять лет темноты я, конечно, привык, огрубел. Но поначалу меня это ранило. Сейчас я просто разворачиваюсь и ухожу. Хлопаю дверью. Развернул трость и…       — А ты уверен, что я привёз тебя именно к твоему дому? — услышал я позади себя. Чёрт! Вдруг что-то сжалось в горле, перемкнуло. Простукиваю вокруг себя: асфальт, у бордюра наледь, за ним мёрзлые кусты акации. Похоже, что я у своего дома… Да и пахнет зоомагазином, что на первом этаже оккупировал просторную квартиру. — Я шучу, — произнёс шутник. — Доставил точно по адресу.       — Уезжайте! — процедил я как можно зло. Он, видимо, усмехнулся, хлопнул дверцей. Раздался звук мотора и шелест шин. Тёплое металлическое тело исчезло. Я подождал ещё немного и только после этого пошёл домой.       Мама, как обычно, заходила недавно. Я чувствовал её терпкие духи. На краешке ванны — мокро: опять она что-то мыла. Да и зимние ботинки куда-то подевались — не иначе уже убрала. Но она делает вид, что соблюдает условия договора — типа не опекает меня: не оставляет контейнеры с пищей, не звонит ежечасно, не переглаживает кипу белья и одежды. А я делаю вид, что не замечаю её ежедневных приходов, знаю, что маму не переубедить. Она никак не может поверить в то, что я могу жить один. Не может понять, что мне нужно жить одному, быть независимым, чтобы уважать себя, не сломаться, чтобы продолжать жить.       Я упал на диван, даже не снял куртку. Измучен я этой работой: в голове, в груди чужие грехи и болезни, плечи ноют, ноги гудят, пальцы немеют. Прав Виталя, выжимает из меня соки чужая боль. Хорошо, хоть сегодня довезли до дома…       Я опять вернулся в мыслях к последнему клиенту. Теперь мне он не казался уже каким-то особым. Ну, фонит его тело чем-то красным. Так ведь это чисто субъективное, моё восприятие, и оно может быть неистинным. Вон девушку массировал недавно, по всему спинному столбу краснота и опасность, жгло и выматывало. А девица вполне нежная и вежливая, никаких даже дурных слухов о себе не оставила. Ну, напряжён клиент, не доверяется. А с чего он мне, постороннему человеку, сразу должен отдаться? Ведь наверняка Виталя напел, что я чувствую проблемы не только опорно-двигательные. Ну, имел человек дело с оружием. Так, может, он военный, в какой-нибудь контртеррористической операции участвовал, даже ранен был. Ну, спросил меня про слепоту. Трудно было ответить? Веду себя как истерик.       Надо успокоиться. Пусть я навлеку негодование соседей, но иначе никак…       Сажусь к моему пианино. Жаль, что невозможно сделать звук в наушники.       Прелюдия номер один Джорджа Гершвина. Номер три. И «Саммертайм»…       Думаю, что Бэлла Валентиновна была бы страшно недовольна ритмом, демпферой и, как она говорила, «погружением». В воскресенье нужно заняться его же, гершвиновским, «Сильным желанием», или, чёрт знает, как там оно называется. Странно, что инструмент даёт отдых пальцам… Наверное, потому, что в нём нет той человеческой сути, что наполняет жизнь болью. Здесь я сам творю жизнь.       Бум-бум-бум!       Соседка стучит. Хочет покоя. Хочет тишины, а тишина равна темноте. Нужно разогреть котлеты в микроволновке, поставить на зарядку телефон, принять душ и спать. Темнота к темноте.       Мне перестали сниться сны-картинки, сейчас это сны-движения: я куда-то иду, бегу, устаю, пытаюсь ухватить кого-то, с кем-то говорю, трогаю что-то, прислушиваюсь или, наоборот, затыкаю уши. Когда впервые был «громкий сон», проснулся и долго не мог понять, что уже реал. Испугался. А сегодня вдруг давно забытая картинка. Почти. Мне снился дракон, как будто из какого-то аниме, с синим гребнем и красными глазами и сросшимися бровями… Бред. Может, и не видел, а только знал, что он таков. Дракон обвивал меня чешуйчатым тёплым телом, дышал в затылок и шептал: «Хорош-ш-шо, ш-ш-што ты не видиш-ш-шь меня». И запах пороховых газов от чешуи… «Тош-ш-шно».       Проснулся в поту. И ждал долго пиликания будильника. Тошно.       Лёха Корзун не подвёл — заехал за мной, как и обещал. Красота!       — Прикинь, в газетах написали про то, что нам вчера Гредин рассказывал, — болтал Лёха по дороге. — Оказывается, этот чувак, которого убили в их борделе, артист. Типа он в этой «Голубой устрице» в образ входил, собирался играть какого-то отвязного пидора… Ага! Так мы и поверили! И расписали: и талантливый-то, и обаятельный, и благотворитель весь из себя! При таком отце как не быть благотворителем?       — И кто у нас отец?       — Так режиссёр же! Который придворный идеолог, он все последние блокебастеры снял… Ну, «Шутник» про психа-оппозиционера, это он снял…       — М-м-м… — Я понимающе поддержал беседу.       — Чёрт… Прости, не подумал, — сник Лёха, — кстати, в этом «Шутнике» сыночек его играл. Я, когда увидел его фоту, вспомнил. Тело у него, конечно, зачётное: треугольник такой ярко выраженный, шея, фанера, трёха*, все дела… ну, то, что на фоте было видно. По-любэ, парень, не пляжник. Такой купидонистый мажор с белыми зубами и наглым глазом.       — А что пишут про убийство?       — Пишут мало. Что убит парняга. Подробностей — нема. И пишут, что в случае с «Голубой устрицей» — это второй раз. Про первый раз: только то, что там тоже был фактурный пидор, завсегдатай клубешника.       — Так и пишут?       — Не-е-е. Без пидоров, молодой человек «похожего типа». Месяца четыре назад.       — Серия?       — «Правоохранительные органы ведут следствие», «от комментариев отказываются». Но нам нечего бояться. Видимо, убивец — знатный гомофоб.       — А может, он повёрнут на скульптурности тела? Мы же не знаем, как там над ним надругались.       — Написали, что умер от кровопотери.       — Капец.       — Да, никаких ножевых в жизненно важные органы, выстрелов и инъекций.       — Витале нужно хотя бы на время прекратить ходить в этот клуб.       — Я тебя умоляю! Виталя в безопасности! Он смешной. Этот убитый мажор — красавец. А Виталя курносый, и бровки домиком. Не знаю, как объяснить… жалкий он внешне. Да и внутренне… Вот я тебя сейчас забирал, обратил внимание. Мужик у вас во дворе кого-то ждал на «тойоте». Такой пидорский китайский узелок на башке, виски бритые, бровь рассечена шрамом, высокий, узкобёдрый, но крылья** на месте. Вот кому бояться надо. Не купидон, конечно, но красотун.       — Может, он не гей.       — Гей! Эге-гей! Кроссы у него серебряные, блядь!       — Верный признак?       — Вернее некуда! Нормальный мужик блёстки на ноги не нацепит, да и такой обтягон на жопу тоже… — Лёха разошёлся.       — Не на морде же блёстки.       — А это, кстати, даже удивительно, что не на морде. Прикинь, у него на указательном пальце такая фигня, как коготь, кольцо на все фаланги. И на соседних пальцах тоже кольца… И кто он после этого?       — И как ты разглядел всё это?       — Так он прямо у твоего подъезда стоял, курил, облокотившись на машину.       Почему-то стало не по себе.       — Да, я почуял запах сигарет… На обеде приходи, помассирую ещё.       — Обязательно.       И день покатился своим чередом. Всё те же клиенты, та же боль или просто «для здоровья», Виталин чай, Лёхина подошвенная, наш усыхающий на глазах начальник, соль в воздухе, ломота в спине… Вечером нашлось время полежать. И заснуть…       Холодное, железное на подбродке, на шее… А-а-а! Хватаю… Рука. Крепкая, на пальце железо. Протез, что ли?       Видимо, я спросил это вслух…       — Нет, не протез, это фаланговое кольцо, коготь. Испугался? Прости. Если устал, то я просто довезу до дома…       — Эдгар?       — Да, это я.       — Нет-нет. Я вас ждал.       — Я уже давно на «ты».       — Раз так, то ты мне позволишь потрогать твоё лицо?       — Нет проблем.       Он берёт мои руки за запястья и подносит их к своему лицу. Кожа грубая, щетина, скулы высокие. Брови широкие. Да, на одной брови шрам и бугор.       — Представил меня?       — Нет. Зачем ты сегодня приезжал к моему дому?       — Не поверил, что кто-нибудь приедет за тобой. Не переживай за меня, мне не внапряг, я недалеко живу.       — Зато мне внапряг! — пробубнил я. — Раздевайся, ложись.       Он опять хмыкнул. Зашуршал одеждой, клацнул ремнём. Его нисколько не смутил факт разоблачения. Самоуверенный придурок!       И опасный.       Опять красное на шее, на плечах мышцы гудят, ругаются. В грудном отделе боль. Но он напрягается, терпит, но не даётся.       — Нужно расслабиться, — шепчу я и нажимаю сильнее.       Вдруг шорох, движение мышц, и мою задницу обхватывают горячими руками.       — Руки убери! — грозно приказываю я. Он сжимает мои ягодицы и отпускает их, вытягивая руки вдоль тела. — Ещё раз! И это будет последний раз, я крикну ребятам в зал.       Он не ответил, только опять хмыкнул. Он хмыкнул, а у меня паника: какое-то дрожание в груди и холод в висках, слишком уж собственнически он заграбастал мой зад, при этом совсем не смутился. Надо будет сказать, чтобы не приходил больше, что мой массаж для него — трата денег и бла-бла-бла.       Он меня опередил:       — У меня совсем не болела спина после вчерашнего массажа. У тебя необыкновенные руки. Завтра я не приду, можно послезавтра?       — Мне кажется, вам, Эдгар…       — Давай на «ты».       — …вообще не нужен массаж. Я это чувствую, боль не уходит.       — Что ты ещё чувствуешь?       — Ну… — Я завис: говорить — не говорить?       — Говори.       — От тебя исходит опасность.       — Опасность для тебя?       — Опасность вообще. Опасность в руках. Застарелая, связанная со… смертью. На левом плече — огонь, кожа горит — может, татуировка?       — Есть такое, — тихо сказал он.       — Там какое-то мерзкое животное. А в среднем отделе позвоночника тебе должно быть больно…       — Поверь — это так. Больно.       — И ещё… Двойная жизнь, или даже множественная. Шум у основания черепа, как будто много голосов, целый хор. Какофония страха…       — Шум? Ты его слышишь?       — И болевая точка на большом пальце. Это какая-то психическая травма. Это связано с ранением. И ты заперт: не выпускаешь, удерживаешь, защищаешь своих демонов. Синий — там, где лопатки, красный — на шее. Только в ногах «неправды нет».       — Хм… — В этот раз хмыканье не козырно-бравое, а угрюмое. Я развернулся к раковине и включил воду.       — Так что тебе не ко мне надо…       — А к психиатру! — неожиданно иронично высказался Эдгар. — Там я уже был, не помогло! Собирайся, карета ждёт. — Я услышал скрип стола, шорох одежды, вжик молнии, клацанье пряжки. Странно, я ожидал, что после такого «диагноза» клиент либо вознегодует, либо замкнётся. И ретируется в любом случае.       — Плохая идея — возить меня до дома, — пробурчал я, вспомнив обиженное пыхтение Гредина утром. — Виталю лучше отвези, он тоже не близко живёт.       — Думаю, он сам справится. Собирайся!       Стремление к комфорту пересилило все «против», я юркнул за ширму, переоделся, кинул в сумку телефон, затолкал простыни в корзину для прачечной, проверил, выключен ли «магнит», забрал из ящичка деньги и направился на выход. Интересно, видит ли Виталя, что и сегодня я сажусь в машину к Эдгару?       Доехали быстрее, чем вчера. Опять молча. В машине было накурено, но это не табак — пар. Ещё пахло собакой и каким-то аммиачным средством. Обошлось без тупых шуток… как я сначала решил. Просто — «пока!». Но стоило мне зайти в квартиру, как в дверь стук. Обычно так соседка колотится, та, которая мамин соглядатай. Поэтому я и открыл сразу:       — Тёть Маш? Что случилось…       — Это дядя Эдгар, — вдруг услышал я совсем близко. Растерялся и не сообразил сразу захлопнуть дверь. А меня уже уверенной рукой отодвинули в сторону и прошли в комнату. — Ну, как ты тут живёшь?       — Я тебя не приглашал! Уходи, иначе я крикну соседке и она вызовет полицию.       — Зачем нам полиция? Ого, какой инструмент, старый? — Блямкнули пару нот и такт «собачьего вальса». — Ух ты, какая клава, впервые такую вижу…       — Уходи!       — Не бойся, я ненадолго. Закрой двери, а то в подъезде воняет. — Я почему-то послушался.       — Что тебе надо? — с вызовом спросил я.       — Ничего. Просто мне интересно, как ты живёшь. Я узнал про тебя, что смог. Ты ослеп после тяжёлой операции — последствия наркоза и клинической смерти, то ли корковая, то ли проводниковая слепота. Я запутался в терминах. Операция была после несчастного случая. До этой трагедии ты был перспективным музыкантом. Почему ты не продолжил заниматься музыкой?       — Я продолжил… — Из меня вырвался какой-то сип.       — Нет, профессионально. Есть ведь знаменитые слепые исполнители.       — Не желаю, чтобы приходили смотреть на слепого! — Сквозь сип гордо пробился фальцет.       — Талант массажиста как-то связан с музыкой?       — Нет. Я не играю партию, а просто мну мышцы.       — Но ты же слышишь звуки при этом?       — Чувствую, а не слышу.       — Что это за прибор на столе?       — Ничего не трогай и не передвигай!       — А чтобы почувствовать человека, тебе нужно обязательно его трогать?       — Не всегда, о тебе я сразу подумал, что ты опасен и… и кого-то убил. Но это только мои личные ощущения. — Я вдруг спохватился, меня даже обдало мурашками страха. Зачем я ему это сказал? Здесь, один на один.       Эдгар бесшумно передвинулся к окну, но я знаю, что он там, рассматривает меня. О чём-то раздумывает. Если рвануть к выходу? Успею позвать на помощь? Или лучше что-нибудь уронить, разбить — тётя Маша сразу прибежит.       — Ты меня боишься? — вдруг тихо спросил он. Мне показалось, что он наслаждается ситуацией. Я промолчал. Сделал шаг назад и вправо. Блин, наверняка это жалкая попытка… Резко хватаю стул, бросаю его туда, откуда исходит это красное самодовольное тепло, и делаю рывок к двери. Грохот — с подоконника падает колонка. А я не успеваю даже дотронуться до двери. Схвачен, стиснут, рот зажат горячей ладонью и в ухо змеиный свист:       — Тс-с-с… Лиш-ш-шнее… Тс-с-с… Не бойс-с-я… Я не опас-с-сен… Для тебя. Тс-с-с…       Сердце колотится лихорадочно, желудок скрутило страхом, ноги вдруг омертвели, неспособные и бессильные.       — Тс-с-с… Я с-с-сейчас уйду. Но я должен быть уверен, что ты в порядке.       Я, как мог, кивнул головой.       — Не боишься?       Я замотал головой.       — Молодец. — Вдруг что-то тёплое и мокрое коснулось моего уха. Он лизнул меня? Урод! — У тебя упала колонка, справишься сам?       Я опять кивнул.       — Орать хоть не будешь?       Я замотал башкой.       — Ты мне можешь помочь… Я приду через день. И помни, я тебя не обижу.       Он резко отпускает меня, становится холодно, пусто, нестрашно, тихонько щёлкает дверной замок. Я не слышу его шагов. Интересно, что за татуировка у него на плече? Змея? Стоит ли рассказать кому-нибудь? Но даже если мужики не пустят его в «Максиму», он знает, где я живу, и вряд ли кто-то будет меня пасти…       Даже не стал ничего играть сегодня — руки дрожали и не слушались. _________________________ *Фанера (жарг.) — грудная клетка; трёха (жарг.) — трицепс. **Крылья (жарг.) — широчайшие мышцы спины.