Красный, синий, голубой

             Воскресенье. Мама придёт, а меня нет. Поэтому я всех достал, но не успокоился, пока не созвонился со Шведовым. Тот в семь утра долго не мог понять, о чём я ему толкую. Но всё-таки приехал и привёз с собой резкий запах одеколона, который силился перебить перегар. Что ж, вчера развлекался не только я.       После сумбурного рассказа я попросил психотерапевта аккуратно сообщить маме обо всём. Он был единственный, кому я мог бы доверить эту миссию.       И только потом я согласился на «поспать».       Показалось, что провалился в глубокую яму. Выныривал с трудом. Сознание вязкое, мутное.       — Сына, надо покушать… — мамин голос. Она спокойна. Шведов не подвёл.       — Сколько я спал?       — Сейчас уже поздно, вечер.       — Как там Эдгар?       — Борется. Доктор сказал, что геморрагический шок, но обратимый. Есть какие-то осложнения. Он на аппарате поддержания жизни.       — Мама, ты видела Эдгара?       — Нет, меня туда не впустили.       — Его фамилия Зараев, а отчество — Каримович.       — Да, я уже знаю. Это сын Карима.       — Расскажи о нём.       — Я мало знаю. Только то, что он лет с четырнадцати «от рук отбился». Из дома сбегал, хулиганил, бросил спорт, потом подсел на наркотики, в восемнадцать сел. Вроде за распространение… И на зоне был какой-то инцидент. Ему срок добавляли. Карим рассказывал что-то отцу, злился… А как ты с ним познакомился? Мне казалось, парень сгинул.       — Он пришёл к нам в салон. Мам, что висит в багете над пианино?       — Э-э-э… так китайская мудрость.       — Точно?       — Зачем мне тебе врать? Почему ты спрашиваешь? — Я промолчал. Я верил маме. Врал Эдгар, проверял меня. — Сына, ты вообще как? Мне сказали, что преступником оказался твой друг… тот смазливенький — Виталя.       — Да.       — Я его убил.       — Ты защищался!       — И защищал.       — Ты мой герой… А что же с ним случилось такое ужасное, что он убивать начал?       — Я практически ничего не знаю…       — Так! Не знаешь, и не надо. А надо покушать! И не перечь мне!       Я и вправду ничего не знал, только через день, когда встретился с капитаном Маклаковым, выяснил некоторые обстоятельства.       В доме Витали провели обыск и нашли холодильник, где он хранил трупы, когда уходил на работу. Нашли фотографии… Впервые я не жалел, что слеп. Маклаков сказал, что на фотографиях запечатлены «сцены быта»: труп-любовник в ванной, за столом, «смотрит» телевизор, «читает» свежую газету, ждёт суженого в постели… Виталя убивал тех мужчин, которые ему казались красивыми и которые ему отказывали. Он занимался с мёртвыми красавцами сексом, поэтому не хотел «портить» тело, сцеживал кровь. Как только труп начинал разлагаться, оставлял его прилично одетым где-нибудь на улице. Капитан знал обо всех четырёх жертвах, уже после второй убийства были объединены в одно дело и объявлена «серия». Но преступник тщательно мыл тело, пользовался презервативами, избегал видеокамер — не оставлял никаких улик. Жертвы абсолютно не пересекались друг с другом: первый — студент авиационного вуза, второй — приезжий командировочный из Оренбурга, третий — бывший уголовник… Вырисовывалась картина случайности встреч с жертвой. Но с Данилой убийца явно прокололся, ведь его связывала с Павликом Хорем «Голубая устрица».       Именно после убийства Павлика к Маклакову заявился Эдгар. Зараева капитан знал по его «раннему творчеству». Сначала с негодованием отверг предложение Эдгара, но потом увидел, что тот всё равно настырно лезет в расследование, поэтому решил рискнуть и использовать добровольца. Эдгар сказал, что у него перед Павликом Хорем долг и он должен найти того урода, который смог его убить. И так как труп Павлика обнаружили на парковке рядом с клубом, он устроился в клуб работать гардеробщиком, тем более что дело было как раз зимой — такой работник требовался. А штатные сотрудники следственного отдела не высказывали ни желания, ни возможности окунуться с головой в гейский мир. Выглядел Эдгар совсем неприметно: длинная чёлка, толстые очки, сутулился, мешковатая одежда, пластырь на пальце с татуировкой. «Актёр-актёрище!» — восхищался капитан. Да и как раз там появился Данила, который аккумулировал все восторженные взоры на свою персону. Эдгар много «интересного» узнал об обитателях «Устрицы», но предотвратить убийства Данилы не смог.       Тогда же появилась и версия о том, что маньяк не удовлетворён последним актом, слишком недолго пробыл у него красавец. Психоаналитики предупредили, что он будет искать замену. Эдгар предложил себя, кардинально сменил для этого имидж: причёска, одежда, кольца-браслеты всякие, а главное — поведение. Оно стало демонстративным. Понятно, что тихого гардеробщика в «Устрице» потеряли…       — Как ведут себя голубые, он прекрасно знал, и не только благодаря этой богадельне. Тут опасаться провала не приходилось… — Маклаков говорил об этом без презрения, вспомнились слова Витали о «понимающем следователе». — В первый же день Зараева никто в клубе не узнал, и он произвёл фурор-фурорище. Но всё равно, Бог свидетель, я был против. Чувствовал, что это дилетантство может кончиться ещё одним трупешником. И никакие маячки не гарантируют безопасность. А уж когда он тебя попёр в эту голубятню, вообще ему запретил. Ему, видите ли, нужно, чтобы Тимофей что-то там почувствовал! Дурдом-дурдомище!       Капитан Маклаков частенько вставлял в свою речь такие новообразования в превосходнейшей степени: проблемище, идиотище, дурдомище — то ли дань рекламному тренду, то ли сам по себе такой — человечище. Капитан был интересным человеком, от него пахло собакой, он постоянно зевал, но на усталость не жаловался. Ни разу не высказал беспокойство по поводу моей слепоты, говорил со мной на равных. Все ужасы про убийства он доносил очень эмоционально, но отстранённо, так, как будто фильм пересказывал.       — Там, в его доме, Виталя начал рассказывать мне про мать. Что её кто-то убил… Что выяснили? Хотя бы мать-то не он убил?       — Пришлось связываться с соседями, там Виталю еле опознали, фамилия у него была не Гредин, а Василенко. Но историю эту вытащили. Мать у него была больной на всю голову: сама нимфоманка и из сына какое-то уёбище растила. Он даже в школу в кружавчатых рубашках ходил; кудри ему вила, девчоночью обувь покупала. Учителя, конечно, возмущались, но что тут сделаешь? Им только и приходилось, что защищать пацана от нормальных парней. Один из полюбовничков материных, моложе её лет на пятнадцать, действительно её убил острым предметом в глаз.       — Крючком для вязания, — тихо подсказал я.       — Н-да… В общем, там всё ужасно было, просто кошмарище. Видимо, мать с любовником поцапались и он сгоряча тыкнул первым, что под руку попалось. Утащил её в ванную комнату, а тут пацан из школы пришёл. Эта мразина не придумала ничего лучше, как затащить мелкого в ванную и запереть. С мёртвой матерью… А сам удрал. Виталий провёл в ванной три дня. Пока не пришли из школы и не вызвали полицию… Ему было одиннадцать лет.       Я судорожно выдохнул. В груди комок.       — Убийцу нашли?       — Да. Практически сразу. Мальчика забрала бабушка. Она и поменяла ему фамилию, дала свою. Его лечили, он не мог разговаривать долгое время. Но потом всё нормализовалось. Вроде…       — Видимо, не нормализовалось... — Комок в груди достиг чудовищных размеров. — Выходит, что этот дом, в котором он всё это делал, дом его бабушки?       — Да. Она умерла четыре года назад. И всё, что удерживало его и без того дырявую крышу, рухнуло.       — Всё равно не укладывается в голове, что он смог убить четверых! Четверых здоровых мужиков! И ему никто не помогал? Когда я лежал в багажнике на парковке, то перед похищением слышал, что Эдгар с кем-то разговаривал, флиртовал и даже, по-моему, это… целовался. Может, это пособник?       — Нет, это Дин Антипин. Он и не скрывал, что общался с Зараевым, что хотел его соблазнить. Но не вышло. Антипин, кстати, тоже обнаружил, что Эдгар пропал. Он даже звонил в «ноль два» в ту ночь, но ты понимаешь же, что ему не поверили. Не станет пособник звонить в полицию…       — Просто Дин… Он очень странный, не похож на других… — Я не знал, как этому Фоме неверующему в звании капитана объяснить свои цветные ощущения.       — Дин — суицидник. Его из петли вытащили еле живого, года три назад. Там какая-то любовь запретная, его родители-миллионерищи заперли парнишку, ну вот и добились своего… Сейчас, я понимаю, Антипин хочет острых ощущений… Зараев говорил, что он мазохист.       — Боль как ощущение жизни… — прошептал я. — Вот всё и объясняется.       — Что объясняется?       — Неважно…       — Завтра мы запишем свидетельские показания как положено, так как ты не видишь и подписать «с моих слов записано верно» не сможешь, нужно доверенное лицо, кто удостоверит показания на бумаге и на плёнке.       — Я свяжусь со Шведовым.       С Эдгаром мне повидаться не давали. Благодаря Бадри Тариэловичу я узнал, что не так уж и много крови он потерял, но всё случилось слишком быстро — маньяк использовал какую-то микро-помпу. Эдгару сделали две операции по удалению тромба и уже обещали, что вот-вот…       Я и сам был ещё на больничном, когда заверещал звонок в дверь. На пороге был кто-то знакомый и незнакомый одновременно.       — Привет, Тим! — мужской голос, который абсолютно точно я слышал. — Не узнаёшь? Потрогай меня.       На самом деле такой способ приветствия мне совсем не по душе, почему просто не представиться? Но я вытянул руки: человек худой, пиджак из гладкой ткани, рубашка шёлковая, на шее намотан шарф, даже сквозь ткань чувствую синее… Волосы короткие, вьются. Что это на голове? Повязка?       — Уха-ха! Узнал сейчас?       — Сана? Вернее, Асхан…       — Не называй меня так! — вдруг жёстко ответил гость. — Конечно, в жизни я не ношу платья и парики, поэтому Сана я только в «Устрице». А вне её — Саня. Видишь, как просто!       — Как ты узнал, где я живу? — Сана-Саня обходил мою квартиру — видимо, рассматривал всё.       — О, инструмент… мы непременно должны что-нибудь новое выучить. Как ты к Норе Джонс относишься? Мне Эдгар сказал.       — Ты с ним виделся? — Стало даже обидно, этот гад мне даже не звонил!       — Ха-ха, не дуйся! Просто у меня есть связи. И я как раз пришёл за тобой. Он просил доставить тебя. Едем? Я проведу тебя тайными тропами!       Конечно, я поехал. Мы добирались на машине с шофёром! Спрашивать о заустричной жизни Сани я не посмел.       Доставляли меня действительно «тайными тропами». Нас встретила и провела через запасные лестницы какая-то женщина.       Эдгар лежал в палате один.       — Привет, заяц! — каким-то особым голосом проворковал Саня. — Смотри! Вот и твой спаситель! — Меня потянули дальше. Кровать. Саня громко и сладко чмокнул, не меня — значит, Эдгара. — Я вас оставлю. Только, мальчики: громко не говорить, дышать понемножку, капельницу не ворочать.       — Спасибо, — тихий и сиплый голос Эдгара. — Присаживайся, Тим.       Сана-Саня ушёл.       — Как ты себя чувствуешь? — я.       — Говорят, иду на поправку, — Эдгар. — Жить буду. Благодаря тебе, мой геройский крот! Не представляю, как ты смог… Маклаков был прав, я самоуверенный болван, практически подставил тебя.       — Ты болван, потому что не сказал мне про кулон с тревожной кнопкой.       — Я тебе говорил.       — «Дёрни за верёвочку, и дверь откроется»? Как я должен был догадаться, что это не тупая шутка?       — Тс-с-с… Не злись, мне нельзя ржать.       — Не смешно! И вообще у меня к тебе, гражданин Зараев Эдгар Каримович, есть пара вопросов.— Я сделал ударение на его отчество.       — О! Я даже знаю каких. Да, я знал тебя до того волнующего момента в массажном кабинете. Правда, заочно. Ты был моим кумиром, поэтому когда Вит… Гредин решил меня с тобой познакомить, я сразу согласился. Я тебе не врал, мы с тобой очень похожи. Оба стали жертвами своих отцов-солдафонов. Твой, конечно, был более придурок, даже мой батя это признавал, хотя сам не лютик. Но мой хотя бы мать не бил. В отличие от тебя я бунтовал против его самодурства. Ну как это бывает у подростков: убегал, ночевал у друзей, в притонах, рано начал пить-курить-торчать. Для дури нужны были деньги — и мы с дружками подворовывали. Однажды угнали тачку. Это сошло с рук, так как был ещё сопляком, впервые, отец подключил там кого-то… Но уроком это не стало, наоборот — видя, как бесится папаша, я всерьёз думал, что «бунт на корабле» удался. Глупо, конечно. Наказал сам себя. Ты знаешь, что после закрыли меня, дилера малолетнего. После отсидки вернулся домой, а там событие — только и разговоров, что о тебе… Отец рассказал мне про ту охоту. Он увидел кабана и заорал, но услышал выстрел совсем в другой стороне. Отец был уверен, что ты сознательно застрелил его друга. Помню, что мать сказала тогда: «Давно было пора!» И я с ней согласился. А ты стал моим героем, ты сделал то, что не смог сделать я. Твой бунт оказался гораздо более эффективным. Я даже приходил однажды с мамой в больницу, чтобы посмотреть на тебя.       — Дядя Карим жив?       — Жи-и-ив! Что ему сделается?       — На самом деле я не хотел убивать отца… Всё произошло как… как…       — Не нужно оправдываться. Только не передо мной! И перед собой не нужно, ты уже оправдан.       Я помолчал.       — Зачем ты притащил меня в «Устрицу»? — резко сменил я тему.       — Во-первых, хотел тебя обаять. — Голос стал легче, Эдгар лыбился. — Во-вторых, искал убийцу. Ты мог помочь.       — Как выяснилось, не мог…       — Это была моя ошибка — вести тебя в клуб. Ошибка и удача.       — Расскажи мне о Павле, который Хорь. Тогда ты говорил, что он на зоне спас какого-то «баклана». Тебя?       — Да, ты правильно всё понял. — Эдгар перестал лыбиться.       — Значит, он был хорошим человеком?       — Нет. Он тогда не дал меня пустить по кругу, так как оставил себе. Он так мне и сказал, что «петухами общего пользования брезгует». Я был его собственностью. Но он понимал, что откинется раньше меня, поэтому научил меня защищаться. Ведь какова моя дорожка после его ухода — только под нары, под власть «мамы».       — И что ты сделал, чтоб не это… не…       — Убил одного особо домогающегося.       — Поэтому тебе срок добавили? — шёпотом спросил я.       — Нет, убийство мне не смогли припаять, а братва не слила. Там уважают силу и понятия. Срок был за попытку бежать. И пулевое я тогда же заработал… Когда я вышел, Павлика не видел и не искал. А потом один человечек доложил мне о том, что Хорь мёртв и это дело рук не воров. Я не мог остаться в стороне…       — Да, мне капитан Маклаков рассказал. А кого ты подозревал?       — Всех и каждого. Кроме Виталика. Даже Сану. Он, кстати, единственный, кто узнал меня в негардеробном образе. И ещё… мне кажется, что он меня любит, — последнее вышло у Эдгара удивлённо и серьёзно.       — А ты?       — А я? А я ж тебя окучиваю! — громко заржал пациент и тут же закашлял. — Бля-а-а…       — Врача? — обеспокоился я.       — Нет… всё нормально… Мне нельзя ржать. Пока.       — Меня можешь не окучивать. Дохлый номер! Ты ж знаешь, я д’Артаньян.       — Зна-а-ю. Окучивать не буду, но рядом останусь.       Угрозу быть рядом Эдгар выполнил. Во-первых, он жил у меня какое-то время после выздоровления. Во-вторых, даже когда наконец съехал к Сане, приезжал за мной в «Максиму», опекал, и с ним, как с мамой, было невозможно договориться на «один день в неделю». А в августе, на мой день рожденья, привёз собаку, которую обучали на поводыря, — Лорда. Мне, конечно, пришлось привыкать к овчарке и походить с ней в центр на занятия. Зато теперь я не один и мне совсем не страшен этот мир, моё прошлое, да и будущее. Будущее будет светлым. Не синим, не красным, не голубым, а просто светлым.