Больше шансов уже не будет

Murray Gold – Doomsday no doubt - don't speak Evanescense – My Immortal Mandy Moore – Only Hope Taylor Swift – Back to December Rascal Flatts – What Hurts The Most Татьяна Буланова – Опустела без тебя земля Память-это, то, чем обычно живут люди. Я жила ее отсутствием.

"Планета Земля. Здесь я родилась. И здесь я умерла. До моего девятнадцатилетия ничего не случалось. Вообще ничего. А потом я встретила человека, которого зовут Доктором. Человека, который мог изменять лицо. И он забрал меня из дома в своей волшебной машине. Он показал мне все время, весь космос. Я думала, это никогда не закончится" © Роза Тайлер.

В руках у Розы лежали изрядно потрепанные, старые, пожелтевшие от времени листы бумаги. Бумага, уже лет тридцать назад ставшая предметом роскоши и считавшаяся антиквариатом с того самого дня, когда ее производство запретили в связи с «нецелесообразностью использования природных ресурсов» и полным переходом в цифровое измерение. Простые бумажные листы? Древесная целлюлоза? Разве она может иметь такую ценность? Ценность несоизмеримую с бездушным холодным посланием через всемирную сеть? Разве может оно заставить чувствовать? Письма делает письмами далеко не бумага. Написанное порой обычным карандашом на обрывке, клочке, вырванном из тетради дороже всяких букетов и колец с бриллиантами. Кривой, но такой до боли знакомый, родной почерк. Перечеркнутые, неправильно подобранные слова вызывающие невольную улыбку. Загнутые уголки, неразборчивые закорючки, ошибки — специальные и механические. И, наконец , смысл. Слова, слова, слова — не пустые, не пафосные, не вычурные, а простые, тихие, понятные, принадлежащие только адресату и отправителю, у которого нет иной возможности побыть рядом. Ведь письма пишут только тогда, когда разговоры либо становятся бессмысленной тратой времени, либо люди не нуждаются в них, чтобы слышать друг друга. Но, однозначно, их пишут лишь тем, кто небезразличен, будь то враг или любимый. Слова складываются в строки, строки в абзацы, абзацы в мысли, невысказанные в лицо. Они дают редкую возможность побыть в уединении. Не видеть глаз, не встречаться лицом к лицу, но все-таки верить написанному. Оставаясь наедине с чистым листом, трудно быть равнодушным или циничным. Ведь именно в письмах живут наши души. В комнате царил полумрак. Едва заметный теплый свет лился от маленького включенного торшера, стоящего на прикроватной тумбочке. Тишину нарушало только негромкое сопение спящего мужчины. Через не занавешенное с вечера окно в спальню лунным светом и россыпью звезд на небе проникало синее дыхание глубокой ночи. Роза сидела, облокотившись на резную деревянную спинку кровати, молча вглядываясь в пустое пространство перед собой. Стрелки настенных часов медленно приближались к отметке: «4». На постели были разложены плотно исписанные листы. Его письма. Спящего рядом и улыбающегося во сне. Улыбка не может состариться. Лицо, на которое словно натянули сетку из глубоких морщин, и надели маску из легкой, не проходящей усталости. Глаза, их неутомимый и незатухающий блеск. Мудрые, глубокие, бесконечные. Озорные, искрящиеся порою даже хитростью, лукавые и такие любящие с самого первого взгляда. Она любит, когда он улыбается. Любит видеть, как умеют смеяться его глаза. Обожает его заливистый, почти детский смех. Всегда любила и будет любить. По крайней мере, ей так казалось. Раньше. До сегодняшнего дня. Вплоть до сегодняшней ночи. Все, что делало его им, совершенно особенным в ее глазах, принадлежало не ему. Роза дрожащими руками поправила прядь седых волос мужа, упавшую ему на глаза. Вдруг навернулись непрошеные слезы. Почти плача, тихо всхлипывая, Роза счастливо улыбалась. Закрывая рот ладонью, чтобы не дать рыданиям разбудить его, сладко спящего рядом, она медленно откинула одеяло, незаметно выскользнув из постели, и невесомыми шагами направилась к огромному окну. Ее шаги смягчал большой красный ковер. В камине все также потрескивали догорающие поленья, с которыми лениво играл огонек. Блики от искр, мелькающие на абсолютно гладком белом полу. Высокий потолок и много свободного пространства. Два больших кресла напротив камина. Стеклянный журнальный столик на кованных железных ножках украшенных различными узорами. Письменный стол и полнейший, но систематизированный беспорядок, царящий на нем. Свисающие паутиной, легкие фиолетовые гардины на окне. Две тумбочки по обеим сторонам от огромной кровати. Коричневые двери с золотыми ручками. Туалетный столик с трюмо, где было аккуратно расставлено все, начиная с обычных духов и кончая замечательной вазой, сделанной из цельного куска нефрита и украшенной россыпью рубинов, изумрудов, белых сапфиров и других не менее драгоценных камней, сложенных в красивый орнамент. Мозаику из разных, всевозможных роз. Эти розы складывались в портрет молодой улыбающийся девушки-блондинки лет двадцати пяти. Ее карие глаза горели янтарным блеском. Великолепная ручная работа. Его свадебный подарок. Ваза, где каждое утро появлялось по одной белой розе. Со дня их первой встречи ее каждый день встречала не банальная чашка кофе, а свежесрезанная белая роза. Она будила женщину своим благородным ароматом. Просыпаться не от солнечных лучей, играющих на лице, а от запаха цветов: что может быть прекрасней? Когда взгляд Розы упал на эту вазу и на улыбающийся ей сквозь пелену лет, портрет самой себя в молодости, Миссис Смит пришлось сильнее, чем раньше прикусить нижнюю губу, чтобы не заплакать в голос. Еще раз осмотрев спальню потухшим взглядом, весь интерьер которой, был лишь спроецированной на пустое помещение иллюзией, она заглянула в зеркало. Странно и страшно, наверное, осознавать, что может сделать с некогда красивой девушкой старость и как беспощадно время. Время действительно неумолимо и жестоко. Ей ли этого не знать! Роуз беззвучно рассмеялась, критически рассматривая свое отражение. Короткие седые волосы, которые уже не имело смысла красить. Мешки усталости и прожитых лет под глазами. Выпирающие кости, обтянутые сморщенной кожей. Впалые щеки. Губы, потерявшие красноту и ставшие бледно бежевыми. Пожелтевшие зубы и темные пятна на лице. Обычно она не всматривалась в зеркала. Но сегодня сделала редкое исключение. Резким движением Роза поднялась с низкого стула, стоящего рядом с трюмо. Все еще держа руку у рта, она медленными беззвучными шагами подошла к огромному окну. За ним было неподдельное ночное спокойствие. Полностью окутать мир темноте мешали Луна и бесконечные звезды, светящие надеждой даже сквозь холод и одиночество. Сегодня была особенная ночь — и дело тут даже не в удивительной тишине или мерцании звезд. Сегодня она вернется к нему, но прежде надо вспомнить. Это — ее последнее испытание. Будет трудно, никто и не говорил, что вспоминать легко. Больно? Вполне возможно… Все в ее жизни было нелегко, но от этого становилось только интереснее и ценнее… Роза, не без труда, забралась на широкий и удобный подоконник. Подтянула под себя ноги и обняла колени. По ее лицу стекали слезы. Губа уже была прокушена до крови. До рассвета оставалось несколько часов, ночь практически закончилась. А вспомнить нужно было еще так много. Целую жизнь. Некогда Мисс Тайлер, ныне Миссис Смит всматривалась в блестящее триллионами огней неизвестных галактик, небо. В небо, которое он обещал ей подарить, но так и не подарил. Он никогда не выполнял своих обещаний. Никогда. Роза смотрела на Луну, не отводя пустого взгляда и пытаясь различить в ее серебряном свете неясные образы своего прошлого. Рядом с ней лежала маленькая книжечка в кожаном переплете, как ей казалось, давно потерянная. Старая — старее, чем те письма, которые остались лежать на кровати. Ее дневник. Начатый после первого, несдержанного им обещания. И ее не исполненной клятвы: навсегда остаться рядом с ним. Дневник бережно хранился Им в коробке на чердаке, в его кабинете, дожидаясь именно этой ночи, чтобы снова поведать хозяйке о ее забытой любви и невосполнимой потере. Женщина аккуратно взяла его в руки и наугад перелистнула несколько страниц. Нужная запись, не совпадение, ли? Впереди целая жизнь и целая ночь, чтобы ее вспомнить. «Научиться жить без него» — гласил заголовок на старой потертой обложке. Роуз медленно погрузилась в чтение. Лунного света падающего в окно было достаточно. Оставалось только надеть очки. Он ждал. Все эти шестьдесят лет он ждал ее внимательного и чуткого взгляда. Сквозь настоящее, по волнам памяти. «18 Октября. Невозможно научится жить заново, если забыл, что это значит…» «Здравствуй, дорогой дневник. Вот уж никогда бы не подумала, что придется начинать писать всю эту детскую ерунду. Но… Многое уже случилось из того, о чем я тоже никогда не думала. Мама попросила хотя бы попробовать. Не хочу делать ей еще больнее, чем сейчас. Мое вечное молчание их убивает. Моя замечательная семья. Нас уже пятеро! Мама, папа, я, Тонни и Микки. Кто придумал обращаться к дневникам: «Дорогой»? Бред. Невозможно научиться жить заново. Как бы мне не хотелось, я не смогу. Мне не хочется даже учиться. Совсем ничего не хочется. Чего мне ожидать? Знакомого скрипящего звука твоей ТАРДИС? Тебя? А зачем, какая разница? Что это изменит? Ничего. Нет таких вещей, ради которых стоит пережить все, что пришлось мне. Эта история о том, как я умерла, ведь так? Я пишу этот дневник в надежде на то, что однажды — неважно когда, но ты прочтешь его и поймешь, какой же ты болван! Я стала бояться белых стен. Навязчивая паранойя. Необъяснимый страх. Глупо? Согласна. Всего лишь стена или нечто большее? Грань для нашей моей запретной любви. Невидимая, всегда существовавшая преграда, которая вдруг стала реальной и осязаемой. Обычный холодный камень забрал у меня все. Разве не похоже на смерть? Она тоже забирает и прячет дорогих нам людей под гранитные плиты. Только эти плиты черные, а не белые. Но цвет меньше всего имеет значение. Первые два дня я не выходила из своей комнаты. Сидела неподвижно на кровати и сосредоточенно смотрела в одну точку. Не плакала, не замечала времени. Не спала. Молчала. Только молчала. Не отвечала ни на вопросы перепуганных родителей, ни на резкие шутки Микки (он просто не знал, как вернуть меня из бездны обреченности). Шок, оцепенение, безразличие — называй, как хочешь. Все, что я помню, так это одна единственная фраза, которая крутилась у меня в голове: «Он не вернется. Ты его больше не увидишь. Не увидишь. Не увидишь. Не увидишь. Никогда. Никогда. Не увидишь больше никогда. Никогда не скажешь. Никогда не услышишь. Не вернется. Он не твой. Не был твоим. И не будет…» — так слова повторялись снова и снова. День и ночь. Одни и те же. Непрекращающееся, несмолкающие. Не дающие закрыть глаза. А стоило мне их закрыть, сразу появлялась эта проклятая стена. Она не просто вставала перед глазами, она давила на меня. Последние часы, мне даже начало мерещиться, что она и все остальные стены в моей комнате смеются надо мной: «Ненужная. Никчемная. Тряпка. Что он в тебе нашел? Попользовался и выбросил. Избавился, как от хлама и старой дешевой рухляди» — готова поклясться, я слышала их надменный, надломленный, почти кукольный, напускной клоунский смех. Безумие — я была к нему близка. Еще один маленький шаг и некому было бы писать этот дневник. Я испугалась не на шутку и выбежала из «комнаты с говорящими стенами». Смешно. Похоже на живые рисунки, не правда ли? Сейчас мне хватает сил и смелости (а может глупости?) вспоминать о том случае с долей иронии и юмора. Тогда мне, увы, не казалось это смешным. Голоса не отпускали. Они переросли в один единственный созвучный крик: «Ненужная. Никому ненужная. Он не любил тебя!» — я схватилась за голову и закрыв глаза, бежала прочь, не разбирая дороги. Не заметила лестницу и начала падать. Мне было все равно: разобьюсь я или нет. Главное, пустота и голоса исчезнут. Я скатилась лишь на один пролет — меня поймали. Это был папа. Его сильные руки крепко обхватили меня вокруг талии. На шум сбежалась вся семья. Как следствие, помятые ребра и сломанный нос. Микки взял меня на руки, отнес в гостиную и аккуратно, можно сказать, даже чересчур заботливо устроил меня, все еще невменяемую, на диване. Мама молча принесла лед и приложила к носу, откуда ручьем текла кровь. Папа вызывал «Скорую помощь». — В следующий раз, когда соберешься покончить с собой, выбери способ попрактичнее, — закончив разговор по телефону, строго сказал отец. До меня не сразу дошел смысл его слов. Он был чрезвычайно зол. Джекки и то испугалась. Этот Пит Тайлер был другим. Решительнее, смелее, серьезнее, ответственнее. — Но я не собиралась… — прохрипела я. Кровь из сломанного носа заливала мне рот. — Знаем мы, что ты собиралась, а что нет! — прорычал Пит. — Скажи, разве этот, твой Доктор обрадовался бы, узнав, что ты свернула себе шею? Ответь, глядя правде в глаза. — его слова полоснули меня холодом. Но в чем-то он был прав. Не думаю, что тебе бы пришлось по вкусу такое зрелище. — Не знаю, — соврала я не очень убедительно. Сама себе я в любом случае, не поверила. — Я не знаю. — повторила я для большей убедительности. Не помогло. — Что? Посмотрите на нее! — не выдержала Джекки. Ее, и без того не слишком большое терпение, лопнуло мыльным пузырем. Но то, что она сказала потом, заставило меня серьезно задуматься. От Джекки таких слов не ожидал даже отец. — Она не знает. Если ты не знаешь, то я знаю. Знаю и напомню тебе, дорогая. Неужели ты настолько слепа? Ты жила с ним почти два года и не видела, как он на тебя смотрит? Как невольно расплывается в улыбке, отвечая тебе? Как всегда настороженно следит за твоими идеями, порой, и очень даже вовремя, всегда останавливая? Как оберегает тебя, словно ты такая хрупкая, что можешь рассыпаться от простого взгляда? Ты думаешь, я бы отпустила тебя с ним, не будь я уверена, что он позаботится о тебе не хуже меня? Все вы думаете, что Джекки легкомысленная и доверчивая! Спешу вас разочаровать. Он ни разу не нарушил обещание данное мне и всегда возвращал тебя целой и невредимой. И не важно, что он там пообещал — запудрил тебе мозги, как любой типичный мужчина, — Джекки метнула молниеносный взгляд на Пита, слушавшего ее тираду, затаив дыхание. — Главное, что ты с нами. Живая и почти вменяемая. Ты спасла наш мир. Все миры. Твой Доктор может гордиться тобой, что, я надеюсь, он и делает, для его же пользы. Меня не остановит какая-то пустота; если захочу добраться до него, то я это сделаю. Он не спрячется от Джекки. — она погрозила пальцем в воздух. — Доктор, найдет способ. А, если эта тощая задница не появится, значит, мы найдем его! Никто не посмеет разрушить счастье моей семьи. Все Тайлеры и Смиты заслуживают его. Если будет необходимость, я его из ада вытащу, только бы моя дочь была счастлива! — мама выдохлась и замолчала. Она резко обняла меня и прижала к себе, заставив застонать из-за сломанных ребер. Джекки успела мне шепнуть на ухо фразу, которую я никогда не забуду и которую, вероятно, она не хотела, чтобы услышали папа и Микки. «Роуз, помни: любовь можно потерять и обрести снова. Мы с отцом тому самый лучший пример. Но жизнь всего лишь одна. Доктору не понять до конца ее ценности. Ему она наскучила, как ребенку старая игрушка. Жизнь не заканчивается на потере. Взамен потерянного, обязательно найдется что-то другое. Не всегда лучше. Но и то, что сможет заменить утраченное» — тихо шептала мама, пока обнимала меня. Голоса в голове — неугомонный крик — постепенно становились все тише и тише. Я представила себе твое лицо, если бы ты увидел меня мертвой — страшная картинка. Потом вспомнила твои «старые» глаза. Полные слез и отчаянья. Я ведь действительно спасла мир ценой своего счастья. Что ж, если такова плата за существование вселенной, я готова ее заплатить сполна. Голоса смолкли, но на смену оцепенению и отрешенности пришла невыносимая боль потери и вместе с ней слезы. Я рыдала в голос. Мама продолжала меня обнимать, приговаривая: «Поплачь, от этого становится легче». Не могу сказать, что боль меня отпустила, но в каком-то смысле мне и правда стало легче. Потом приехала «неотложка», и меня забрали в больницу. Ровно через неделю сняли гипс, а еще через одну выписали под ответственность родителей, строгий домашний арест и жесткий постельный режим. За те два дня я заработала нервный срыв, физическое истощение, сломанные нос и три ребра, сотрясение мозга. Стоило тебе меня ненадолго оставить, и я сразу же нашла приключения. Прошло еще около месяца, прежде чем я окончательно восстановилась и даже устроилась на работу. Я делала все, что полагалось обычным людям. Но жить без тебя, я так и не научилась» — Роза дочитала первую запись и опустила руки. Все ее лицо блестело от слез. «Почему это так больно? Вспоминать… Почему забывать так легко и просто?» — едва слышно прошептала женщина, всхлипывая. Она многое приукрасила в этой записи. Все было гораздо хуже. Роуз точно помнила, что ее долго, очень долго мучали кошмары, а здесь об этом ни слова. Ей снился он. Всегда он. Он держал ее руку, крепко сжимал, не давая упасть, не давая выскользнуть, а потом почему-то отпускал. Его пальцы разжимались сами собой. Каждую ночь одно и то же. Он, может, и хотел ее удержать, но у него не получалось. Не хватало сил — ее тянула в пустоту и одиночество неведомая сила, перед которой он был беспомощен. Его лицо, его крики — она часто их видела и слышала, даже когда не спала. Он звал ее. Она хотела, но не могла ответить. Не получалось докричаться — стена была толще, чем казалась. Между ними встала не просто стена — это был вызов. Против них была вся вселенная. Нет, две параллельные вселенные. Так было и так будет всегда. Как же она устала от этого. Ей бы надоело бороться, если бы не извечное упрямство и жесткий характер. Роза снова опустила глаза в книжку и продолжила чтение. Она вспомнит все, чего бы ей это не стоило. Ради них обоих! «24 Декабря. Я ненавижу Рождество!» «Вспоминая тот день через четыре года, до того, как мы увиделись снова, и у меня появился Джон, могу сказать так: во всем этом дневнике не хватит листов, чтобы уместить столько слов «Ненавижу», сколько я повторила за один час тогда. Сочельник. Первое Рождество с тобой — наше новое знакомство. Первое, которое придется встретить без тебя. Папа беззаботно готовится к празднику. Он не знает. Мама и Микки настороженно и скрытно переглядываются, считая, что я этого не замечаю. Хотя, вполне возможно, что я просто делаю «занятой вид». Они помнят. Помнят о вторжении Сикораксов. Помнят и твою слабость после регенерации, и как ты тогда был беспомощен, нуждаясь в заботе и защите. Как я выступила в роли «Маленькой защитницы Земли». Неумелой защитницы, должна признаться. Как ты вернулся, когда был нужен больше всего. Твои коронные шесть слов, которые смогли разрушить империю Гарриет Джонс. Коричневый костюм, плащ, подаренный Джанис Джоплин, новую улыбку, которая, как солнце, согрела мое сердце. Дважды Нового тебя! Жаль, но то рождество не повторится. Хорошее не повторяется. Еще один Закон Мерфи. Воспоминания разъедали меня изнутри. Ощущение сродни тому, когда душу прожигает Вихрь Времени. Но мы все-таки узнали одну хорошую новость. Замечательную, чудесную новость. Мама именно тогда нам и сказала, что скоро Тайлеров будет пятеро! Папа был на седьмом небе. Может, даже и выше. Знаешь, давно хотела спросить: существует ли Седьмое небо? Не знаю, почему меня вдруг это стало волновать. Меня все стало волновать. На смену безразличию пришло странное беспокойство и неугомонность. Нисколько не похоже на меня. Я старалась заполнить свою жизнь мелочными делами и житейскими заботами. Жалкие попытки. Невозможно заменить смысл жизни, когда нет ни сил, ни желания искать новый». — Роуз перевела печальный взгляд от тетради на окно, за которым, на востоке уже были видны всполохи нового дня. Часы показывали половину шестого. Летний день скоро вступит в свои права. Сотрет звезды и перекрасит небо из иссиня черного в пылающую красную палитру. «Должна успеть. Должна. До того, как он проснется» — прошептала Роза. Первый, самый бесстрашный луч порвал ткань ночи и заиграл на лице женщины, делая его молодым и прекрасным. Миссис Смит больше не плакала. Легкая, усталая и умиротворенная улыбка подрагивала на губах. Следующая запись уже была открыта и давно ждала ее. «10 Апреля. Надежда не всегда оправдывается» «Надежда, это мерзкое чувство. Сначала окрыляет, а потом… заставляет разбиться оземь при падении с высоты. Эта запись посвящается нашей последней призрачной встрече. Сложнее всего вспоминать твою, тающую на моих глазах, голограмму. Ты не сказал. Не сказал. «Не успел» — отличное оправдание. Только для меня оно не подойдет. Я тебя никогда не прощу этого. Никогда не поздно сказать, что любишь? Боюсь, бывает ситуации, когда становится поздно. Однажды ночью, во сне я услышала голос. Твой голос, произносящий мое имя. Нежно шепчущий его над моим ухом. Это не было похоже на галлюцинацию или бред. Поверь, я была готова к этому. Голос, зовущий сквозь время, расстояние и границу реальности. Он разбудил меня посреди ночи. «Роуз, Роуз, Роуз» — продолжал произносить голос. Я тебе снова была нужна. Ты звал, и как я могла не последовать за тобой? Пусть даже, если все это было плодом расстроенной психики и помешанного рассудка. Я готова была отправиться за тобой, куда бы ты ни позвал. Как всегда было и, возможно, продолжалось бы вплоть до моего последнего вздоха. Выбор снова нашел меня раньше, чем я его. Будто и не было этих долгих месяцев отчаянья, будто и не было вовсе ничего. Словно ты меня и не оставлял никогда, а разлука казалась такой мимолетной и несущественной. Надежда! Она ко мне вернулась! Страшное время кончилось. Но эта надежда же меня и окончательно погубила. Легче не надеяться, не ждать. Не верить. В чудеса, к которым слишком быстро привыкаешь, путешествуя с тобой. Я поспешила рассказать родителям и Микки. Никто бы не поверил. Никто, кроме них. Они знали тебя и после всего продолжали верить. Верили, как маленькие дети, твоим всегда таким убедительным и сумасшедшим словам. В ту же ночь мы собрались и поехали на твой зов. Я шла за голосом. Таким знакомым, таким родным и любимым, как ты и просил. Шла, не зная, что меня будет ожидать. Слепо надеясь. Втайне тихо радуясь. Летела мотыльком на хрупких крыльях. На слабый огонек вдали. Свет, от которого мотыльку суждено сгореть без остатка. Три долгих месяца бесконечных поисков и путешествий. И, наконец, долгожданная развязка. Во рту до сих пор появляется горько-соленый привкус, когда я вспоминаю тот день. Стараюсь не вспоминать, но меня не отпускают холодные призраки моих страхов. Прошлое никогда не отпустит из своих крепких и цепких объятий. Вот, я стою на белом песке. Морской пляж завораживает своей северной красотой. По лицу хлещут порывы ледяного ветра. Название залива: что может быть смешнее? Создатель вселенной сам, лично позаботился о том, чтобы нас разлучили. Несправедливо, хотя о чем это я? Жизнь вообще очень несправедлива. Но нам ли этого не знать? Самое время прекратить жалеть себя. Нас обоих. Пора бы привыкнуть и не позволять слезам наворачиваться, каждый раз вспоминая тот день. Конец света, Черный, Судный — в разных странах его называют по-разному. Суть одна. Дожидаясь тебя, я смотрела на море. Бушующий океан. Надвигался шторм, настоящая буря, хаос. Я поняла, что по твоей вине возненавижу шум морского прибоя, крики чаек, соленый запах йода, эту синюю бесконечность… Ты появился, совсем не так, как следовало ожидать. Голограмма, к которой даже прикоснуться нельзя. Ты, как будто призрак из моих снов. Спрашиваю: «Где ты?». Спокойно отвечаешь: «Внутри ТАРДИС». Боюсь спрашивать дальше, тяну время. Ты понимаешь меня без слов. Говоришь с виноватой улыбкой: «Больше мы не увидимся. Я сжигаю солнце, только чтобы сказать прощай». До меня медленно доходит смысл твоих слов. Мы начинаем говорить обо мне. О маме и о пятом Тайлере. Тебе правда интересно — я замечаю это. Но все эти никчемные пустые слова, ненужные разговоры — все не то, это я тоже отлично понимаю. Нет желания сдерживать слезы дольше. Меня никто не осудит. Не за что осуждать, да и незачем. Я сама себе судья. Точнее, не я, а моя любовь. Понимая, что должна рассказать о ней, вдруг забываю все слова, которые так долго жили во мне. Они застряли в горле комом. Ты ждешь и не настаиваешь, а время предательски ускользает. Две минуты и по их истечению больше не будет не единого шанса сказать то, что ты просто обязан знать. Начинаю говорить: «Я… я…» — язык заплетается. Ты снисходительно улыбаешься и продолжаешь грустно смотреть на меня своими глазами неповторимого шоколадного оттенка, с такой теплотой, нежностью и любовью, что последние сомнения покидают меня. Я набираюсь мужества и, буквально стараясь перекричать глухие всплески воды, говорю тебе со слезами на выдохе: «Я люблю тебя…». Рыдания не дают мне возможность рассказать, насколько сильно я тебя люблю. Ты облегчаешь мне задачу и говоришь: «Я знаю…». Смотрю на то, как ты снова улыбаешься. Ты всегда улыбаешься, когда должен плакать. Смеешься судьбе назло. Я закрываю рот руками и просто жду. Дожидаться приговора — не самое приятное занятие. Начинаешь переоценивать всю свою жизнь. Жизнь, которой не было. Жизнь, которую ты мне подарил. Начинаешь говорить и я внимаю каждому твоему слову. «Я так давно должен был сказать. И, если это мой последний шанс сделать это… — короткая пауза — Роуз Тайлер… — на секунду застыл в нерешительности, и эта секунда решает все» — Голограмма растворилась. Две минуты истекли. В гудящем бурей, воздухе повисла жестокая недосказанность. Незаконченность. Было бы легче, если бы ты не начал того предложения. Но ты его начал… А как оно должно было закончится, известно лишь одному Злому Волку. Меня перегибает пополам. Я кричу от боли, настолько это невыносимо. Мама уже спешит ко мне. Бегу ей навстречу. Ее объятия — единственное, что удерживает меня от падения в омут безумия. Я не знаю, как описать свои чувства, даже спустя эти четыре года. Ощущение, будто тебя сверлят тупым раскаленным кинжалом в самое сердце — ничто. Смерть была бы наградой. Трудно поверить, что я это говорю, но все случившееся сделало меня сильнее. Это сделало меня другой. А на смерти ничего не заканчивается. Ты сам заставил меня в это поверить, Доктор. За ней начинается неизвестность, но неизвестность не всегда плохо. На следующий день началась новая эпоха. За концом обязательно следует начало!» — Роза перевела взгляд на пылающий летний рассвет. Он предвещал начало чудесного дня. Новый день, новая жизнь! Но это уже совсем другая история…