Пять чувств

Заметив, что задремал второй раз за вечер, Ланда решил, что пора все же завершить рабочий день, и закрыл лежащую перед ним на столе папку. Было настолько поздно, что, скорее всего, во всем штабе СС в Париже только в его кабинете до сих пор горел свет. Они с Хельштромом в течение нескольких часов размышляли над одним особо сложным случаем, но так и не пришли ни к какому решению. Он взглянул на своего коллегу, который сидел на втором кресле в том же кабинете, и заметил, что его всегда прямая спина сгорбилась. Только сейчас Ланда заметил, что глаза Хельштрома закрыты, но руки, лежащие на рабочем столе, по-прежнему сжимают папку с документами. Ланда немного нахмурился и даже на какое-то мгновение забеспокоился, но затем увидел, насколько расслабленно выглядит Хельштром и как размеренно он дышит. В какой-то момент после того, как они перестали говорить и с головой ушли в работу, он, должно быть, провалился в сон. Как только Ланда понял, что ему не о чем беспокоиться, его посетила гораздо более приятная мысль: если Хельштром спит, он может смотреть на него и не бояться быть пойманным. Целую неделю, прошедшую после их поцелуя, Ланда был как на иголках, будучи не уверенным в том, что Хельштром будет делать, осознавая, какую власть имеет над Ландой. Этот мальчишка был слишком манящим, когда, наслаждаясь очередной сигаретой, одаривал Ланду взглядами, в которых читалось осознание собственного превосходства, постоянно напоминая ему таким образом, что прекрасно знает о его желаниях, но не намеревается ничего с ними делать. И поэтому Ланда не собирался упускать такую редкую возможность свободно смотреть на него, ничем не рискуя. Он медленно поднялся со своего кресла и прошелся по комнате, стараясь ступать так, чтобы звук его шагов не разбудил заснувшего коллегу. Взглянув на Хельштрома поближе, он улыбнулся – тонкие губы немного приоткрыты, веки непроизвольно подрагивали. Он точно спал. Это явно был не неприятный сон, ведь иначе он не дышал бы настолько размеренно, и Ланда задался вопросом, что может сниться такому человеку как Хельштром. Он осторожно взял документы, которые сжимали пальцы Хельштрома, и отложил их в сторону, сопротивляясь соблазну прикоснуться к его рукам. Его влечение становилось практически болезненным в такие моменты как этот, когда объект его сокровеннейших желаний казался таким близким, но в то же время по-прежнему недостижимым. Он чувствовал себя Танталом, умирающим от жажды, но не способным дотянуться до воды у самых его ног. Но однажды он почувствовал его, не так ли? Он был удостоен одного-единственного момента блаженства, но лишь для того, чтобы затем наслаждение вновь от него ускользнуло. Ланда вздрогнул, вспомнив их короткий поцелуй, и изо всех сил постарался не смотреть на губы Хельштрома. Его взгляд скользнул по идеально выбритому подбородку Хельштрома, затем поднялся выше, к его волосам, зачесанным назад и зафиксированным с помощью этого ужасного воска. Именно это всегда заставляло Ланду думать, что Хельштром пытается скрыть свою моложавость, опасаясь, что в противном случае его никто не воспримет всерьез. Воск не доходил до шеи Хельштрома, и волосы там были удивительно красивыми. Они казались мягкими, как у ребенка, и прежде чем Ланда смог осознать, что делает, его пальцы уже ласкали кожу Хельштрома. Он знал, что рискует, но какое это имело значение сейчас? Хельштром бы ни за что не поцеловал его, если бы не был абсолютно уверен. Даже если Хельштром проснется, эта ситуация не расскажет ему ничего кроме того, что ему уже известно. Кончики пальцев Ланды горели от этих осторожных прикосновений, и он едва смел касаться волос на этой тонкой бледной шеи. Ланда всегда считал шеи особенно эротичными - хрупкими, изящными, мягкими. Прикосновение к чьей-либо шее казалось ему таким же интимным, как поцелуй. Когда Хельштром не проснулся от его прикосновений, Ланда ощутил чуть больше уверенности. Кончики его пальцев вырисовывали маленькие круги у основания головы Хельштрома, чередуя это с короткими мягкими поглаживаниями. Он попытался представить, как выглядит Хельштром без воска, каково это - зарываться пальцами в его волосы, когда они полностью мягки и чисты. Ранее тем же вечером Хельштром расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и ослабил галстук, и рука Ланды осторожно скользнула вниз, проникая под рубашку, чтобы коснуться верхней части спины, ощутить заостренные лопатки. Хельштром был даже тоньше, чем Ланда предполагал, и мысль о том, что настолько хрупкий человек может обладать такой властью над ним, возбуждала его еще больше. Когда его рука вновь поднялась выше, на этот раз с другой стороны его шеи, Хельштром неожиданно открыл глаза и взглянул на Ланду с выражением триумфа охотника, который провел в ожидании несколько часов и наконец поймал свою добычу. Рука Хельштрома двинулась быстро, словно змея, но для Ланды эти секунды прошли словно в режиме замедленной съемки. Длинные пальцы обхватили его запястье и немного выгнули его, но даже боль была желанным напоминанием о его беспомощности. Потеря контроля над ситуацией была для него настоящим освобождением, ведь иначе ему пришлось бы остановиться самостоятельно. А это было последним, чего он хотел прямо сейчас. И было совершенно неважно, что он смог бы легко одержать верх над Хельштромом - его мозг уже давно не мог даже допустить подобной мысли. Ни один из них не сказал ни слова, когда Хельштром поднял свободную руку к лицу Ланды, аккуратно поглаживая его по щеке. Его пальцы были нежными и, как и представлял себе Ланда, обманчиво хрупкими, но вместе с тем бескомпромиссно сильными. Ухоженные ногти царапнули шею Ланды, когда рука скользнула вниз, а затем, сжав его плечо, медленно толкнула вниз. Несмотря на силу Хельштрома, в его жесте не было ничего насильственного. Ему не нужно было заставлять Ланду опуститься на колени - он лишь предложил ему то, что тот так хотел, уверенный, что ему повинуются. Хорошему офицеру никогда не приходилось повышать голос. Тело Ланды дрожало от напряжения, когда он опустился на пол, его глаза были устремлены на Хельштрома, как и глаза заключенного в комнате для допросов. Он знал, что находится в руках Хельштрома точно так же, как тот человек, с той лишь разницей, что его побуждали не к словам. Его колени отозвались глухой болью, когда они встретились с жесткими деревянными половицами, но этот дискомфорт был ценой, которую он всецело был готов заплатить, чтобы увидеть одобрительную ухмылку на лице Хельштрома. Майор, наконец, отпустил его руку и начал ласкать лицо Ланды, бесконечные длинные пальцы скользили по щетине на подбородке и щеках. Глаза Ланды послушно закрылись, когда кончики пальцев Хельштрома коснулись его век, он добровольно открыл рот, когда они скользнули между его губ. Он жадно целовал его руки и даже всхлипнул, когда пальцы покинули его рот и вновь зарылись в волосы. Отчаявшись дотронуться до него, Ланда наклонился, чтобы поцеловать колено Хельштрома, а затем опуститься ниже, до ноги в кожаном сапоге. Кожа была гладкой под губами и языком, а вкус оказался таким же горьким, как губы Хельштрома. Слезы наполнили его глаза, мешая видеть, и он задрожал в экстазе атеиста, которому было позволено засвидетельствовать божественное. Пальцы в его волосах, до сих пор бывшие нежными, напряженно сжались и заставили его поднять голову, дабы встретиться с наигранно неодобрительным взглядом. Один ботинок скользнул к бедру Ланды, сначала поглаживая его, прежде чем остановиться и плотно прижаться каблуком к ноге Ланды, едва касаясь его паха. Ланда чувствовал себя почти загипнотизированным, когда одна рука оставила его волосы, чтобы расстегнуть брюки Хельштрома. Он облизнул губы в ожидании, и благодарный стон вырвался из его груди, когда ногти впились ему в шею и притянули ближе. Взглянув на Хельштрома, Ланда увидел, что его глаза прикрыты, и маска контроля наконец-то разрушена удовольствием. Он услышал сдавленный звук, похожий на сдерживаемый стон. Он ощущал его запах, чувствовал его вкус на своем языке, ощущал каждое движение его пальцев в своих волосах и усиливающееся давление его сапога на его ногу. Он простонал, когда нога Хельштрома немного продвинулась вперед, потирая его пах через форменные брюки. Удовольствие затуманило сознание Ланды, и следующим, что он мог вспомнить, было то, как он тяжело опустился на пол подле Хельштрома, позволяя голове по-прежнему покоиться на коленях майора и касаясь лицом его члена, чувствуя, как грубая ткань черных форменных брюк царапает его щеку, пока рука практически нежно касалась его волос. Дым щекотал его ноздри, и он поднял голову, дабы взглянуть, как Хельштром посасывает свою сигарету, будучи при этом более расслабленным, чем ему доводилось видеть когда-либо прежде. Его голова вновь опустилась на колено Хельштрома, и он ощутил себя до странного умиротворенным. Его собственный член был по-прежнему до боли твердым, но он не ожидал, что это будет волновать Хельштрома - ведь он уже получил намного больше, чем мог надеяться.Одной мысли о прикосновении к себе, пока у него на губах все еще был вкус Хельштрома, было достаточно, чтобы заставить его застонать; он был настолько благодарен за то, что ему дали, что просто не мог чувствовать себя жалким или обделенным. Было абсолютно тихо, за исключением привычного звука, с которым Хельштром затянулся, а затем выпустил дым. Длинные пальцы ласкали волосы Ланды, как могли бы ласкать питомца, и пренебрежительная нежность этих прикосновений заставила Ланду шумно выдохнуть от удовольствия. Он мечтал только о том, чтобы Хельштром позволил ему оставаться возле его ног немного дольше, и он напрягся, когда Хельштром поднялся со своего кресла. Его рука скользнула от волос Ланды к его подбородку, приподнимая его, и тонкий большой палец вытер влагу с нижней губы Ланды. "Я трахну Вас, когда мы придем домой," - спокойно произнес Хельштром своим низким и прокуренным голосом. Майор вновь затянулся сигаретой, и, когда он взглянул в расширенные глаза Ланды, его собственные глаза были полны презрения. Его нога, все еще в сапоге из гладкой кожи, вновь плавно коснулась паха Ланды, и на его лице появилась усмешка. Его голос был пропитан сарказмом, когда он добавил: "Конечно, если Вы не возражаете, штандартенфюрер". Ланда посмотрел на него с недоверием, прежде чем кивнуть и потянуться к руке Хельштрома. Майор любезно позволял своей руке покоиться в руке Ланды, позволяя ему прижиматься к ней лицом, покрывать ее благоговейными поцелуями, посасывая каждую костяшку, каждый сустав, скользя по теплой коже языком. Зачем кому-то поклоняться идолу, если можно отыскать божественное в человеке? Зачем целовать крест, если можно целовать эти руки? "Прошу..." Это слово было единственным, что он выдохнул в руку Хельштрома между двумя поцелуями. Он не покинули кожу Хельштрома даже в тот момент, когда он поднял на него умоляющий взгляд и увидел усмешку, победную улыбку на лице Хельштрома. "Wunderbar*."