Дорога из листьев

Выставки работ Роба Гонсалвеса в Торонто всегда посещали толпы народу. Модный художник, да еще и пишущий в характерном для постмодерна жанре «магический реализм», большой город, в изобилии привлекающий туристов и иммигрантов со всех частей света — вот и готов рецепт столпотворения. Шанта не любила толпу, но любила картины Гонсалвеса. Поэтому она пришла к самому открытию выставки, где в ее распоряжении оставался час или два до того, как залы окажутся заполненными многочисленными поклонниками творчества знаменитого художника и откровенно скучающими парочками. Хорошо, если рядом с «Феноменом плавания» никого не будет. Хотя бы сегодня — никого в радиусе трех метров. Пожалуйста. Шанте было без трех дней восемь лет, когда ее отца отправили в колонию за антиправительственную агитацию. Ну или за распространение экстремистских материалов, как настаивало следствие. Ей было девять лет и два месяца, когда неустановленный заключенный вогнал ему заточку в сердце. Ей было почти одинадцать, когда мама попросила беженского статуса для себя и дочери, едва сойдя с трапа самолета в аэропорту Торонто. Вчера ей исполнилось тринадцать, и к этому моменту люди в количестве больше трех человек стали вызывать у девочки смешанное чувство раздражения и тихой паники. Нет, она не страдала мизантропией. К большинству окружающих людей она относилась со сдержанной доброжелательностью, когда они были поодиночке. Но толпа… Толпа — это нечто иное, нежели просто сумма составляющих ее людей. Ее отец, высокий кучерявый брюнет с невероятно ясным и умным взглядом, любил рассказывать про эмерджентный эффект, нисколько ни смущаясь тем, что маленькая Шанта понимала от силы треть. Он так верил в людей, смотрел на них с таким неиссякаемым оптимизмом, что не смог — или просто не захотел? — сделать вывод из собственных слов. Люди по отдельности могут быть добрыми и замечательными. Но становясь частью чего-то большего, частью действующего механизма, они утрачивают свои личностные черты, превращаясь всего лишь в разноцветные шестерни с богатым внутренним миром. Шестерни, всегда готовые перемолоть в кровавую кашу тех, кто опрометчиво решил, что имеет дело с людьми. Шанта миновала несколько стендов с ранними работами художника. Перешла во второй зал и двинулась к противоположной стене, где находился объект ее интереса — «Феномен плавания». Небольшой лесной водоем. Черная вода, незаметно переходящая в столь же черный космос. Небо в облаках, оказывающееся зависшей в пространстве Землей. И девушка, то ли плывущая в воде, то ли парящая в космосе, раскинув руки. С такими же, как у Шанты, черными, слегка вьющимися волосами. «Это я, — подумала Шанта, — в том мире, который был создан для меня. Тишина, одиночество, бездна времени и бездна пространства. Бездна». Шанта подошла ближе. Она уже была готова соскользнуть в ставшее привычным для нее отрешенное созерцание образа, но в этот момент из соседнего зала энергичным шагом вышел нервного вида посетитель и принялся громогласно излагать свою точку зрения устало плетущемуся за ним слегка сутулому пожилому мужчине с изрядно запущенными седыми волосами. — Это не настоящий магический реализм, это просто форма сюрреализма. У Роба Гонсалвеса практически нет никаких элементов волшебной реальности. Все, что у него есть — это химеризм, фрагментация реального мира. Он лишь заставляет зрителя теряться между двумя планами картины. Камни или барашки волн? Математические уравнения или туманности? Занавески или танцующие пары? В отличие от твоего примера с вазой… Как там его? — Эдгара Рубина. — Да, в отличие от примера с вазой Рубина, которая может представать одновременно лишь чем-то одним, человеческими лицами или собственно вазой, в своих работах Гонсалвес показывает, что всякий предмет может демонстрировать двойственность одновременно, без необходимости концентрировать внимание на чем-то одном. Но магизм… Нет, Алекс, никакой магии в этих работах нет — ни на грош. Кроме, конечно, магии его таланта. — А что ты в таком случае называешь магией, Нэш? — Магией? Ну… — Нэш издал краткий нервозный смешок, — магией я называю чудеса. То, что идет вразрез с законами природы. Нарушает закон сохранения энергии, глобально снижает энтропию и все такое. В картинах же, которые мы видим… — Подожди, — прервал его Алекс, — давай представим на минутку, что магия реально существует. Как тогда мы можем отличить магию от того, что ей не является? Шанта, до этого смиренно сдерживавшая раздражение и ждавшая, когда назойливые посетители оставят ее в покое, невольно прислушалась к разговору. Похоже, что разговор привлек и скучавшего неподалеку охранника. Во всяком случае он подошел поближе, старательно делая вид, что ему безразличны разговоры посетителей. — Ты имеешь в виду… — Я имею в виду вот что. Законы природы, которые нам известны, — это просто формулировки, при помощи которых мы обобщаем факты. А факты в свою очередь — это просто результаты наблюдения. Ставим серию опытов, делаем несколько измерений — и выдвигаем гипотезу о том, что на тело, погруженное в жидкость, действует сила, равная весу вытесненной телом жидкости. Потом выводим ряд следствий из этой гипотезы, и каждое из них проверяем новым экспериментом, чтобы убедиться в правильности гипотезы. Азы научного метода, так сказать. Но что будет, если мы сталкиваемся, гм, с волшебством? Если… Тут он увидел Шанту и замолчал. Его глаза расширились, он отшатнулся и сделал неверный шаг в сторону, пробормотав что-то про «листья». Потом решительно тряхнул головой, с усилием отвел взгляд и продолжил: — Так вот, если факты, на которых мы строим гипотезу, — это факты, демонстрирующие прямое нарушение законов сохранения, противоречащие второму началу термодинамики, нарушающие принцип причинности и так далее? Как мы догадаемся, что это именно волшебство? — Что значит как? Законы нарушаются — значит имело место чудо. — Но ведь формулировка Эйнштейном законов сложения околосветовых скоростей тоже шла вразрез с законами классической механики. А квантовая механика пустила по миру принцип локальности. Почему мы не считаем теорию относительности и квантовую механику разделами магии? — Алекс, ты же сам знаешь, почему. Потому что взамен эти теории предложили другие, более общие законы природы. — А магия, стало быть, не может быть описана никакими законами? В ней нет ни порядка, ни предсказуемости? Эффекты заклинаний и ритуалов невозможно предвидеть? Магические артефакты ведут себя произвольным образом? Боюсь, это идет вразрез с общепринятым образом волшебства. — Может быть и идет. Но все же, а если так? Если магия — это и есть то, что не подчиняется никаким законам, что не может быть предсказано, для чего в принципе невозможно сформулировать никакую теорию, кроме беспомощного «все возможно»? — Тогда, Нэш, типичным примером действия магии в нашем мире является туннельный эффект — краеугольный камень квантовой механики. И все процессы, которые он вызывает: от спонтанного распада атома до флуктуаций виртуальных частиц в вакууме. — Господи, Алекс! Я определенно не завидую твоим студентам. Ты помнишь, как… Нэш и Алекс отошли достаточно далеко, чтобы расстояние превратило их голоса в невнятное бормотание. Шанта задумчиво перешла к следующей картине, носившей название «В пространстве между словами». Магический реализм. Странное название. Немножко пугающее — непонятно почему. Что-то в этом словосочетании вызывало у нее смутные ассоциации с холодным ветром, гаснущими звездами и покрытыми серым пеплом равнинами. Что такое магия на самом деле? Просто другое название для древних ритуальных практик и деревенских суеверий? Шанта почувствовала, как ее кожа покрывается мурашками, несмотря на идеально выдержанный температурный режим в галерее и теплый солнечный день самого начала сентября за окном. Отчаянно захотелось вернуться домой, налить себе горячего чая с кленовым сиропом и забыться с книгой в кресле-качалке, закутавшись в плед. Просто сидеть и читать, пока ночь не окрасит город в контрастные цвета горящих окон и рекламных щитов. Шанта развернулась и покинула галерею, по дороге чуть было не налетев на все того же охранника, бесцельно бродившего у выхода. Тот проводил Шанту долгим подозрительным взглядом. Придя домой она, однако, вместо чая и книги переключилась на более типичное для дочери XXI века занятие — раскрыла ноутбук. Пробежала глазами подборку новостей: об очередном президентском скандале в США, о докладе ОБСЕ по ситуации в Сирии, о просочившихся в прессу планах ДАРПА по разработке портативного рельсотрона, об исследовании в ЦЕРН, окончательно похоронившем надежды на экспериментальное подтверждение гипотезы суперсимметрии. Еще одно сообщение, посвященное ЦЕРН, рассказывало о возможных причинах недавней аварии, вызвавшей почти полное разрушение детектора ИнтерПланк-1, — Шанта вскользь просмотрела его и оставила в открытой вкладке, чтобы прочесть позже. Закрыв крышку ноутбука, она вышла на балкон, где стоял небольшой этюдник с приготовленным заранее листом бумаги для рисования. В отличие от большинства других художественно одаренных детей ее возраста, Шанта питала страсть не к цвету, а к форме. Краскам любого вида она предпочитала мягкие черные карандаши, которые затачивала до остроты стилета. Ее рисунки были насыщены переплетениями тонких линий, выраженными контурами и рельефными деталями. Простая черная линия имела для нее почти сакральное значение, а ее изгибы, изломы и насыщенность, казалось, были тайным кодом, смысл которого понимала лишь она одна. И на этот раз все было, как всегда. Шанта взяла карандаш и заскользила им по бумаге, постепенно формируя образы, которые видела во сне этой ночью. Дымящаяся пустыня. Полуразрушенная башня в отдалении. У ее подножия — человек в длинной черной мантии с капюшоном. Добравшись до небосвода, Шанта умелыми штрихами начала изображать скопление звезд в зените, похожее на гигантские песочные часы, но в этот момент ее отвлекло гудение, донесшееся из комнаты. Потом еще раз. И еще. Шанта отложила карандаш, вышла с балкона и взяла надсадно вибрировавший мобильный телефон, который ранее оставила на столе. Номер был незнакомым. — Слушаю, — в горле внезапно пересохло, от чего Шанта произнесла это чужим хриплым голосом. — Мисс Шанта Розенфельд? — голос в трубке сочился тщательно отрепетированным сочувствием. — Да. — Ваша мать, миссис Мария Розенфельд… — Мама? Что случилось? — Час назад она без видимых причин потеряла сознание у себя в офисе. Сейчас она лежит в коматозном состоянии в Лейкшор Клиникс.