Под ивой

Тень навевала приятную прохладу. Сквозь листву пробивались игривые лучики солнца и пригревали шерсть, рисуя узоры неги и покоя. Ковёр свежих трав стелился мягким ложем, а песни ветра и птиц убаюкивали. Сложный букет ароматов, витавших в воздухе, рассказывал о тихой пасторали лугов, о деревьях и небольшой речушке. Ну, почти тихой пасторали. В кустах, в четырёх прыжках с наветренной стороны, шебуршались трое пони. Сначала он пробовал не обращать внимания, пребывая где-то меж сном и явью, однако громкие перешёптывания всё равно мешали. Он вздохнул и, приподнявшись, прислонился спиной к стволу дерева. — Выходите, щенята, я вас слышу. Шебуршание прекратилось, куст безмолвно застыл. Ситуация усугублялась. — Я не обижу. Выходите, выходите, пони-щенята. Вспыхнуло разгорячённое обсуждение, и спустя миг из густой листвы показались трое щенят пони. Он присмотрелся к ним краешком глаза, слегка повернув голову. Одна – светло-жёлтая с малиновым; вторая – белая с розово-сиреневым; третья – оранжевая с фиолетовым. Они нерешительно приблизились и уселись в паре прыжков от него. — Чего это вы в кустах делали? — он окинул их взглядом и прикрыл глаза. По земле зашаркали копытца. — Извините, дяденька, мы просто таких, как вы, никогда не видывали, — ответила та, что пахла фруктом. — Любопытные щенки, ага, — кивнул он. — Мы не щенки, мы жеребята! — прозвенел тихий и тонкий голосок; вторая благоухала ароматами цветов. — Ну, любопытные жеребята. Мне без разницы, — он махнул лапой. — Не будете надоедать, если отвечу? Они сгрудились, немного пошептались, и цветочная продолжила: — Нам очень-очень интересно, — краткое молчание. — А правда, что вы алмазный пёс? Он вздохнул: сейчас он ответит, подымется крик, и прибегут рассерженные пони. Между двумя последними событиями, может, даже выйдет улучить чуток времени, чтоб ещё понежиться в теньке. Он приготовился к воплям. — Да, правда. Троица громко ахнула в унисон, а потом... Чего-то не хватало – громких криков и топота копыт. Он приоткрыл глаз: трое пони-щенков никуда не делись. — Вы... вы нас украдёте? — белая, пахнувшая цветами, заговорила первой. — Нет, я просто лежу тут под деревом, — он открыл второй глаз и поглядел на троицу. — С чего б мне это? — Мне сестра рассказывала, как её три года назад украли, а вы теперь говорите, что алмазный пёс, и... — белая шаркнула ножкой. Его уши встрепенулись. — Ты сестра Воющей? — Воющей? — Да так, не бери в голову, — отмахнулся он. Он тщательно обдумал положение дел. Навлекать гнев Воющей не то чтобы хотелось – тогда прощай покой, да и стая не одобрит. Видать, придётся развлекать этих щенят. По крайней мере, приятная обстановка к тому располагала. — И вам всего-то интересно, краду ли я ще... жеребят? Очередное перешёптывание. На сей раз начала жёлтая, пахнущая фруктом: — Меня Эпплблум звать, а вас? — Бейли. — Я Свити Белль! — прощебетала цветочная. — А я Скуталу! — оранжевая... пахла вольным ветром полей. Он кивнул, вновь прикрыл глаза, подставил щёку тёплому солнечному лучику. Опять зашаркали копытца. Вдохнув слишком резко, он зашёлся приступом кашля. Вдруг его облепили три пары ног. — C вами всё хорошо? Может, нам врача позвать? — А водички не хотите? — Вам по спине похлопать? — Или... Он замахал в ответ на град вопросов лапой, другой прикрывая рот. Затем, как только чуть отпустило, откинулся спиной на ствол и сделал глубокий вдох. — Не берите в голову. Такое случается, когда ты старый, — заверил он щенят сиплым голосом. Три пары глаз, почти вплотную, уставились на него с явной тревогой. И всё его раздражение будто лапой сняло. — Вам врач точно не помешает. Кашляете совсем жутко, — белая снова выразила общее мнение. — Не бери в голову, говорю, — он небрежно отмахнулся. — Это всё возраст. Щенята отступили и расселись кружком. — А сколько вам? — фруктовая склонила голову набок. — Такое невежливо спрашивать, — насмешливо фыркнул он. — Простите, дяденька, — пони потупила взгляд. — Шучу, шучу. Куда мне на такое обижаться – в моих-то годах, — он в очередной раз закрыл глаза. — Я копал десять глубоких сновидений, сейчас вот уже одиннадцатое. Последнее, наверное. — Глубокие сновидения? А? — ветреная растерялась. — Это когда сны земли превращаются в чудесные самоцветы. Сны совсем маленькие, текут сквозь породу, точно вода, но в некоторых местах они скапливаются и, когда их набирается достаточно, прорастают в самоцветы. Глубокое сновидение бывает раз в три-четыре зимы, камни крупнеют – впору собирать. На миг повисла блаженная тишина, а затем цветочная взвизгнула: — Вы воруете сны?! И моя сестра тоже? Он поморщился: сверлящий крик впился в барабанные перепонки. Ну точно сестра Воющей. Он прочистил уши когтями и только потом ответил: — Не воруем, а собираем. Сны ведь больше не живые. А мы собираем их и чтим, не то что пони – вы их любите только за красивый блеск. — Но у вас тоже камни, в этой вон жилетке, — взяла слово фруктовая. — Где ж тут разница? — А разница есть. Видите ли, нам под землёй снятся мелкие, поверхностные сны, но иногда они сливаются с глубокими и попадают в камни. Самоцветы с нашими снами мы носим при себе. Отыскать такой большая удача. — А откуда вам знать, что в них ваши сны? — Мы это понимаем с первого взгляда. Душой ли, сердцем ли. Он приподнял веки: щенки подались вперёд, разглядывая его жилет. — Не вижу никаких снов, — выдала ветреная. — Это оттого, что вам, пони, снятся сны воздуха и света. Они улетают в небо. Наши же сны – сны камня и почвы, наши оседают в земле. Его охватил очередной приступ, только ещё хуже, чем прежде. Он весь согнулся, затрясся. Помутневшее зрение капельку прояснилось, только когда кашель отступил. Он аккуратно сгрёб щенков, опять на него залезших, и усадил рядом. — Говорю же, не берите в голову. Для моих лет тут нет ничего страшного, — дыхание выровнялось. — Мы не существа чистой земли, в нас есть и ветер, и солнце, но с годами эти крохи растворяются. Наше дыхание тяжелеет, наливается грузностью камня, и, когда свет угасает, мы становимся едины с землёй. Такова природа вещей. Пони умолкли – вот и кончились, наверное, вопросы. Он поёрзал, устраиваясь поудобнее, приподнял нос и принюхался. Сколько историй нёс с собой ветер! Сказки далёких земель, стихи ближайшей рощи, предания о маленьких трагедиях и победах... Солнечные лучики игриво плясали на морде. Тишину нарушила ветреная: — Ну а если вы живёте под землёй, то что ж делаете здесь? Нет, всё-таки не видать ему покоя. — Потому что тут приятно. Я – создание земли, так, но и воздух со светом ещё меня не покинули, — он почесал нос. — Я перекопал весь мир, посеял свои сны, смешал их с пылью и грунтом, но иногда мечтаю о солнце и ветре. Почему б не порадовать себя на старости лет? — А там, внизу, вам разве не нравится? — Грех жаловаться, — усмехнулся он. — Я прожил достойную жизнь для алмазного пса, а когда стану землёй, мало о чём буду жалеть. Счастья так трудно достичь. Он чуть отвернулся. — Я и радовался, и грустил, временами любил... эх. Даже потерял кое-что, — он умолк на пару мгновений. — Я прожил свою собственную жизнь, не чужую, чего ещё желать? Разве что вот покоя, солнца да ветра. Шуршал в листве ветер, вдалеке щебетала песенку птица. — Не понимаю, — c сомнением в голосе ответила фруктовая. Бейли приоткрыл глаза, обвёл троицу щенят взглядом и с улыбкой потрепал малышку по голове. — И правильно, не бери в голову, — он сложил лапы на брюхе. — Не слушайте шамканье старого пса. Вы, малютки, рождены солнцем и ветром. Может, рано или поздно поймёте, а может, и никогда. Уши встрепенулись. Нарастал шум чьих-то копыт – двое пони, похоже, взрослые. Он неспешно поднялся на ноги, похрустел суставами, потянулся, зевнул. — Ну, мне пора. Приглядывайте друг за другом, щенята. — Мы не щенята, мы... — возразила было цветочная. Дикий вопль прорезал воздух, как когти – горную породу: — Свити Белль, беги! Пони сорвались на галоп. Он ещё раз улыбнулся малышкам, помахал на прощание и одним скачком скрылся под толщей земли. Прорыл путь к прежней жизни, к своим пещерам и последнему глубокому сновидению. И воспоминание о кратком полуденном отдыхе под ивой, о беседе с троицей любопытных пони не покидало его сердца.