Дом заполонили чужаки, нельзя стоять на месте, но как далеко можно убежать в темноте?
Когда Котаро открывает глаза, он снова лежит на своей кровати, остывшей кожей срастается с холодной тканью подушки, комкает пальцами простынь и нащупывает клочок бумаги. Он узнает на записке свой почерк, но никак не может вспомнить, когда именно её написал. Нацарапанные в спешке буквы сквозят пережитым страхом, складываются в фразу, рожденную с первой секундой рассвета. Котаро написал эту записку в бессознательном состоянии, оставил заметку о прожитой ночи, чтобы напомнить самому себе, что всё это действительно было и ещё не закончилось. — Лесу ты нужен сломленный. Наступает время ночного обхода, и Котаро отправляется исследовать комнаты, заменять похищенные лампочки и собирать разбросанные по полу страницы из дневника наблюдений. Записи о результатах исследований почвы, образцы изувеченных растений, пробы воздуха, и всё говорит только об одном — Лес умирает, гниет и дышит спазмами, из собственных останков складывает эпитафию. Котаро наклоняется за очередным листком и так и замирает с вытянутой рукой, заметив лёгкое движение кончика бумаги. Он чувствует, как по полу скользит едва ощутимый сквозняк, которому неоткуда взяться в доме с запертыми окнами. По телу тонкими иглами прокатывается озноб, и Котаро направляется в следующую неосвещенную комнату, тянется дрожащими руками к цоколю и дёргается от различимого в тишине шороха, словно шуршат сваленные в кучу сухие листья. Котаро вкручивает лампочку, щурится от загоревшегося света и улавливает краем глаза растворившийся силуэт. — Включенный свет не спугнет мертвецов в твоей голове. Темнота копит в себе чужеродное-гиблое-обозленное, свет их прогоняет, но он же их и зазывает обратно, и Котаро слышит, как они тянутся к нему со всех сторон, подкрадываются и щекочут оголенную шею свистящим дыханием. Котаро делает шаг вперед, потому что в Доме нельзя останавливаться, нельзя задерживаться-впутываться-сливаться, он идёт по коридорам, включает свет и следит, как темнота разбегается и прячется под плинтуса. — Лес уже пустил корни под твоими рёбрами. Котаро замирает в одной из комнат, цепляет взглядом глубокую трещину в стене, кладет на неё руку, и Дом болезненно вздрагивает от прикосновения. Котаро успокаивающе водит ладонью по оставленному Лесом шраму и прислушивается к звукам снаружи. Он слышит отчетливый звук хлопающих крыльев, но в смертельно больном Лесу давно нет птиц, и Котаро устало трёт воспаленные глаза. Дом застывает и встречает рассвет в немом успокоении. Возможно, над Домом ещё можно взять контроль.Не зажигай свет — они сразу тебя обнаружат, не гаси свет — во тьме они становятся сильнее.
Дом не позволяет, не щадит, не открещивается, терзает самого себя за допущенную слабость, за мимолетное милосердие к своему последнему жильцу. Лес въедается в стены Дома, царапает виски хвоей, заталкивает в глотку колючие корни. Дом заходится кашлем, грохочет дверьми и слезится с потолка, роняя на лоб проснувшегося Котаро ледяную каплю. — Обреченные должны вытравить из себя обременяющее сострадание. Котаро хватает с прикроватной тумбочки потертый блокнот, чтобы на утро было откуда вырвать листы для записок, и по расшатанной лестнице спускается на первый этаж, где у каждой стены притаился лесной чужак, и все они терпеливо ждут, пока Лес преподаст Дому урок, не атакуют, но нашёптывают угрозы. — Лови кожей сквозняк, пока её с тебя не содрали. Дом бьется в судорогах, пытается мерцанием ламп сморгнуть с себя всё чужое, давится сухой листвой и жалобно скрипит входной дверью. Котаро оборачивается на ворвавшийся в душные стены холодный ночной воздух, выжидающе вглядывается в обрамленный дверным проёмом мрак. Но никто не входит, и Котаро понимает — это приглашение. Выйти в Лес ночью — идея сумасшедшего, но безумие гостит в доме Котаро уже пятую ночь, поэтому он глушит все мысли в голове и переступает порог. Лес умирает, и Котаро видит это собственными глазами: вывернутые обугленные коренья, обожженные стволы и обломанные ветви, с которых на отравленную землю капает ядовитый сок. Здесь никогда не было пожаров — Лес выжигал себя сам, его выворачивало, ломало, скручивало жгучей болью от корней до листвы. Всё цветущее-дышащее-живое постепенно гибло в муках, и Лес из последних сил успевал их заразить, осквернить собою, потому что отныне он мог принять только таких, как он сам — неживых и страдающих. И здесь кроется одна из главных тайн Леса — он обращал своих жителей в скитающихся мучеников не во имя их спасения. Лес просто боялся умирать в одиночестве. Котаро не помнит, сколько времени проходит с момента, как он потерял из виду Дом, и теперь плутает по затянутым туманом заброшенным тропам и спотыкается о трухлявые пни, изредка нарушая мёртвую тишину чавканьем болотной жижи под его ногами. — Нельзя долго ходить по ночному Лесу. Котаро резко останавливается, словно сам пускает корни в промерзшую землю. Мягкий, но строгий голос звучит совсем рядом, и Котаро медленно оборачивается и замирает в изумлении. Он видит тёмный силуэт, по которому словно кистью мажет лунный свет, высвечивая черты бледного лица, острые и притягивающие, тонкую шею и контур хрупких ключиц, по которым хочется провести пальцем, что непременно предательски дрогнет. — Откуда ты… — голос Котаро обрывается, потому что некто поднимает на него свой внимательный взгляд, и Котаро видит в этих глазах отражение Леса, ещё живого, дышащего и шумящего, подрагивающую водную гладь ещё не иссушенной реки, бескрайнее сумрачное небо, готовое вот-вот разразиться затяжной грозой. Если Лес и собирал перед смертью свои осколки, то Котаро точно знает, где он их спрятал. — Лесной ужас сведет тебя с ума, возвращайся домой, — слишком светлое и нежное создание… — Боюсь, что именно там он меня и поджидает. — Лесные мученики, что живут сейчас у тебя, просто искали приют, — …смело и дерзко вспарывает белым одеянием… — То есть, мне не нужно их бояться? — Ещё как нужно, — …чёрное-непроглядное-жестокое. — Они убьют тебя, как только утратишь бдительность. Котаро улыбается. Если и принимать новость о собственной смерти, то именно от такого посланника. — Кто ты? — Котаро хочет знать, у кого ещё хватает смелости и сил сиять чистым светом на оскверненной и неисцелимой земле. — Лес умирает, а я — его надгробие. Над их головами в скорбном завывании проносится ветер, и Котаро поднимает взгляд к черному металлическому небу — такому же отравленному, как и всё под ним, изуродованному трещинами и коррозией. — Я так давно не видел звёзд, — задумчиво признается он и вздрагивает, потому что неизвестный черноволосый странник оказывается вдруг совсем близко и тянет к нему руки, и спадающие рукава оголяют тонкие запястья, украшенные сплетенными из ветвей браслетами. — Хочешь посмотреть? Котаро успевает лишь растерянно кивнуть, и его лица касаются прохладные ладони, закрывая широко распахнутые глаза. И Котаро видит небо. Безбрежное и бездонное, оно мчит на шумящих потоках сверкающие звёзды, поющим течением разносит их россыпи по мягким облакам, и небесные оттенки сменяют друг друга беспрерывно, словно по воде пускают акварель из поднесенной к краю холста кисти. Звёзды кружатся, складываются в фигуры, узоры и символы, выныривают из потока и срываются вниз, и Котаро опускает взгляд следом за ними, чтобы не упустить из виду место их падения, но видит только сухую траву. Котаро в недоумении моргает, и перед глазами возникает Дом, возвышается над ним чёрным безмолвным силуэтом, зовет к себе слабым светом горящей в прихожей лампы. Котаро слышит за спиной уносящийся звук хлопающих крыльев, резко оборачивается, но не обнаруживает никого, только чувствует на губах имя, которое никто ему не назвал, но точно вколол под кожу и пустил по венам.На небе нет водных потоков, а звёзды не умеют танцевать и никогда не выживают при падении. Но в Лесу точно есть некто живой, чьё имя я не забуду даже с наступлением рассвета. Скажи, ты точно не был сном, Кейджи?
Котаро просыпается и обнаруживает, что из его спальни пропала дверь. Взгляд упирается в серую поросшую плесенью стену, от пола до потолка исцарапанную неизвестными символами. Котаро поднимается с кровати и настороженно осматривает комнату, заметно вытянувшуюся и опустевшую. Дверь отыскивается с другой стороны, от деревянного косяка в разные стороны расползаются по стенам трещины. Нельзя оставаться на месте. Котаро отпирает новую дверь (и откуда только в кармане взялся ключ?) и выходит в коридор. Он привычно обследует комнаты, недоумевает, почему всё кажется таким незнакомым, пока не осознает, что ничего этого раньше и не было. Дом меняется. Разрастается опухолями-комнатами, сам себя душит сплетениями коридоров и лестниц, сдавленно шипит, когда в его стены въедаются новые двери. Лес не может поместиться, Дом не может сопротивляться, а Котаро не может спасти никого из них. — Спаси лучше себя самого. Голос уже не пугает — только отзывается секундной дрожью в коленях. Он входит в одну из появившихся комнат, протирает рукавом лампочку и вкручивает её в старый покосившийся светильник, как вдруг за спиной с грохотом захлопывается дверь. Дом не позволит его недооценивать. Котаро тянет руку к дверной ручке и тут же её одёргивает, потому что в запертую дверь начинает кто-то ломиться, яростно-ненавистно-оскорбленно, и Котаро отходит назад, пока не упирается в стену. Он медленно опускается на пол, обнимает колени и не сводит глаз с трясущейся двери, мысленно заклиная свет не выключаться. Но в Доме ни в коем случае нельзя обнажать свои страхи. Лампа стреляет в пол искрами и гаснет. Котаро не дышит, оказавшись в кромешной темноте, затем вскакивает с пола и натыкается на что-то холодное, скользкое и жалящее. Котаро шипит и хватается за плечо, второй рукой тянется к светильнику, но пальцы дрожат и не сгибаются, и лампочка из них вываливается и разбивается об пол. — От тебя тоже останутся одни осколки. Котаро снова оседает на пол, обхватывает своё запястье и считает пульс, и даже в собственном сердцебиении слышится какой-то угрожающий ритм. Невыносимо, мучительно и необратимо. А ещё отчаянно хочется выйти в Лес. Дверной замок щёлкает на рассвете, и Котаро закрывает глаза.Лесные твари упиваются учащенным пульсом. Чтобы выбраться из кошмара, нужно найти на той стороне что-то, ради чего захочется проснуться.
— А разве на той стороне что-то есть? Котаро стоит на пороге Дома, светит лампой в ночную тьму, поджидающую-заточенную-затягивающую, белым шумом в голове пытается заглушить доносящийся с третьего этажа грохот (откуда третий этаж вообще взялся?), отчаянно надеется рассмотреть вдали знакомый силуэт. Что-то настойчиво удерживает его от шага вперёд. — Лес не потерпит на своей земле живых, так что тебе нечего там искать. Котаро слышит, как этажом выше по полу со скрежетом проезжает кровать. Вряд ли она спустится ниже, но кто знает, не сменит ли опять Дом расположение комнат, и тогда Котаро может оказаться прямо под ржавыми колёсами взбесившейся мебели. И кто знает, возможно, он кинется под неё сам. Котаро так и не находит в себе сил шагнуть в темноту Леса, опирается на дверной косяк и спускается вниз, сворачивается клубком и проваливается в шаткий сон прямо на пороге. На рассвете он открывает глаза и обнаруживает на своей голове венок из живых полевых цветов.Что тебя породило? Моё воспаленное сознание или предсмертная агония Леса?
Котаро с тревогой смотрит на хлопнувшую перед его носом дверь и чувствует, как немеют его пальцы. Дом на этот раз запер его в ванной, оставив наедине с мерцающей треснутой лампой и монотонным звуком разбивающейся о дно ванны капли. Котаро замечает, что из крана капает тот же ядовитый сок, что стекал из обломанных веток. Зараженная кровь Леса теперь течет по трубам-жилам Дома. Котаро тянется перекрыть кран и нависает над ванной, и в этот момент раскаленная лампочка лопается с оглушительным хлопком, предательски гася свет. Котаро испуганно озирается и вскрикивает, когда внезапно чьи-то костлявые опутанные водорослями пальцы впиваются в его плечи, тянут в ванну, в которой плещется неизвестно откуда взявшаяся мутная болотная вода. Котаро давится собственным криком, в панике хватается за бортик ванной, упирается коленями в холодный кафельный пол. Одной рукой он пытается сбросить с себя цепкие пальцы, изворачивается и выгибается всем телом, расплескивая воду и гнилую жижу, но руки настойчиво продолжают утягивать его к себе. Котаро поскальзывается на свалившейся на пол тине и падает назад, а руки тут же вжимают его в дно, и он в ужасе распахивает глаза, видит, как болотная муть скрывает от него потолок. Затылок упирается в дно ванны, и Котаро захлёбывается мерзкой жидкостью, судорожно дёргается, делает рывок вверх и выныривает на поверхность, и его истошный и перебитый рваными вдохами вопль ударяется в стену его собственной спальни. Котаро задыхается, мечется взглядом по старым обоям, скомканной простыни и набухшим на руках венам. Сотрясаясь всем телом, он садится на кровати, выдернутый из губительного кошмара, не способный ровно дышать и нащупать свой пульс. Сны нереальны — и отвратительный привкус болотной тины всё ещё чувствуется на прокусанных губах. Сны нереальны — плечи всё ещё ноют от впивавшихся в них пальцев. Сны нереальны — и с ночной рубашки капает на пол вода.Болотная тина горчит слезами одиноких утопленников, которых никто не ждал на берегу.
За спиной снова грохочет Дом, завывает и ревёт в склизких лапах непрошеных гостей, впереди замер в обманчивой тишине Лес, и самое невыносимое сейчас — стоять в нерешительности на пороге между ними. Но сегодня ночью Котаро намерен уйти в Лес. До этого он вкрутил лампочки во всём Доме, чтобы на свет горящих окон вернуться обратно. — Тебя встретят здесь впившимися в горло клыками. Котаро игнорирует предупреждение, наматывает на шею старый шерстяной шарф и переступает порог, и в спину ему звучит презрительное-разочарованное-насмешливое: — Хочет проснуться, глупый, всё никак не поймет, что никогда и не засыпал. На этот раз долго бродить по пустынным тропинкам не приходится, знакомый силуэт виднеется за сломанным поваленным деревом, и Котаро облегченно выдыхает. — Я тебя искал, — неуловимый озорной блеск в глазах цвета осенней листвы. — А я тебя ждал, — глаза напротив отвечают отблеском росы на вытянутых стеблях озёрной осоки. В груди Котаро распускается что-то непозволительно живое. — Откуда ты взял настоящие цветы? — упоминает он венок из недавней ночи. — А откуда на небе звёздные океаны? — Кейджи склоняет голову набок, и за то, как он смотрит и как приподнимает уголки губ, Лес теперь их точно не пощадит. Если и придется умирать, то Котаро хочет, чтобы в этот момент Кейджи непременно держал его за руку. — Ты видишь слишком много плохого, ты сойдешь с ума, если тебе не помочь, — Кейджи делает шаг вперед, а его голос в ночной тишине Леса кажется чем-то до дрожи сокровенным. Он закрывает Котаро ладонями глаза, как в прошлый раз, и Котаро видит жёлтый исписанный древними рунами полумесяц, в изгибе которого жмутся друг к другу две совы. Полумесяц покачивается на неторопливом безмятежном течении заоблачного ручья, и совы расслабленно закрывают глаза, убаюканные небесной колыбелью. Видение рассеивается, но Кейджи всё ещё рядом, и Котаро чувствует, как соприкасаются их рукава. — Дом сейчас кишит лесными чужаками, но в Лесу наверняка их ещё больше, — голос Котаро звучит неуверенно и обрывается вовсе, потому что Кейджи осторожно берет его за руку и высвобождает из рукава запястье. — Как ты выживаешь среди них? И почему я их ни разу не видел? — Им было велено не нападать, — спокойно объясняет Кейджи, оплетая запястье Котаро браслетом, похожим на один из его собственных. У Котаро подрагивают пальцы, а затем по телу растекается лёгкий озноб, когда глаза Кейджи оказываются вдруг совсем рядом, и Котаро тонет в них вместе с лунным светом, а затем вздрагивает от мрачного остужающего голоса: — Ты видишь перед собой их вожака. Когда Котаро снова оказывается у входа в Дом, он чувствует странный комок в горле и согревающее сплетение тонких ветвей на запястье.На небе звёздного океана точно нет, но мне кажется, что я слышу его под твоими ресницами.
Мерзкое выворачивающее ощущение чего-то склизкого и извивающегося выдирает Котаро из предполночной комы. Паника просыпается раньше, заботливо обвивает горло, и в полусознании Котаро видит на своей груди клубок змей. — Осторожно, не спугни свой страх, а то они не успеют им насытиться. Котаро рывком сбрасывает с себя шипящее-удушающее-ядовитое, сваливаясь с кровати на пол, и отлетевший клубок впечатывается в стену и растекается по обоям кровавыми ошметками. Котаро пытается выровнять дыхание и думает о качающихся на полумесяце совах, моля собственный разум успокоиться. Но в сознание пробирается Лес и сеет там свои отравленные семена. Спрятанных в мыслях сов разрывает на куски, качнувшийся полумесяц покрывается ржавчиной и разбивается на осколки. Котаро чувствует, как белки его глаз затягивает красными нитями, и на лбу выступает испарина. На подкашивающихся ногах Котаро выбегает из спальни, мчится к лестнице, по ступенькам которой ползут трещины, врезается в хлынувших на него чужаков, кривится от каждого жалящего соприкосновения с ними и торопится к выходу. Ему нужно в Лес, найти Кейджи и захлебнуться в его руках мучительной надеждой, что они вдвоем ещё могут спастись. Дверь отпирается с трудом, до кровавых ссадин на руках, и Котаро вырывается наружу, с жаром глотая струящийся ночной воздух. Он несется в заросли высохших кустарников, мечется взглядом по туманным сгусткам, пока не вылавливает в одном из них силуэт. Котаро кидается прямо к нему, тянет руку — и хватает пустоту. Котаро в недоумении оглядывает свою руку, озирается по сторонам и видит знакомый силуэт уже вдалеке. Задыхаясь и спотыкаясь, он мчится к нему, но и он так же ускользает от него во мрак. Котаро захлёстывает душащая паника, каждый вдох дается с трудом и отзывается колющей болью, но он продолжает гнаться за призрачными фигурами, до хрипа выкрикивая имя. Иллюзиям нет числа, и у Котаро мутнеет перед глазами. Лесу стало известно, что оставшиеся выжившие нашли спасение друг в друге. Лес оскорблен, что кто-то смеет быть счастливым на его костях. Лес намерен погубить Котаро его же слабостью, и когда тот, шатающийся и охрипший, плетется к очередному фантому, призрак оборачивается настоящим осязаемым чужаком. Котаро застывает в немом ужасе. У лесного чужака слоится покрытая рубцами и язвами кожа, глазное яблоко выкатывается из глазницы, делает круг вокруг головы и вваливается обратно, а в разинутой с утробным рыком пасти видны беспорядочно проросшие многочисленные клыки. Лесное отродье кидается на Котаро, и тот пятится назад, запинается и летит вниз, ударяясь затылком о торчащие из земли твёрдые как камень корни. Глаза затягивает матовой пеленой, и последнее, что видит Котаро, это то, как несущаяся на него тень вдруг валится в сторону, словно что-то сбивает её с ног. Ему мерещится ещё одна тень, тонкая и хрупкая, и Котаро теряет сознание под доносящийся до него истошный рёв. Когда он приходит в себя, он лежит рядом с Домом с ноющей болью в затылке. Котаро осматривается по сторонам и на раскинувшемся рядом мертвом кустарнике видит обрывок белой ткани с одежды Кейджи.Страшно спасаться бегством в собственном доме и не узнавать в нем комнаты, но страшнее оказалась мысль о том, что я всё-таки тебя выдумал.
Котаро открывает глаза на этот раз не в спальне, а в одной из старых комнат, которую он узнает по зеленоватым выцветшим обоям. Эта комната была в Доме всегда, Котаро точно в этом уверен, вот только выглядит она подозрительно пустой. Света лампы недостаточно, чтобы осветить всю комнату, и Котаро тянется к люстре с треснувшим плафоном, вкручивает лампочку и жмурится от вспыхнувшего яркого света. Спустя несколько секунд он открывает глаза и с удивлением обнаруживает появившейся в углу синий сундук — не чужой, а его собственный, набитый невероятно важным хламом. Котаро трёт глаза, не открывает их какое-то время, после чего видит ещё одну появившуюся вещь — маленький шкафчик со стеклянными дверцами, через которые видны аптечные весы, различные склянки и баночки. Котаро расставлял их сам лично и в известном только ему порядке, как и развешивал на стене засушенные в рамочках листья, также появившиеся из неоткуда. Котаро становится не по себе. Он и не почувствовал, что каких-то вещей не хватает, а теперь, когда они появились, не может поверить, что мог о них забыть. — Всё когда-нибудь забывается, если оно о себе не напоминает. Голос впервые звучит не угрожающе, а с некой упрекающей тоской. — Ты — самый забытый человек на свете. Котаро вздрагивает от раздавшегося где-то внизу звука разбившегося стекла. В комнате гаснет свет, забирая во тьму все вернувшиеся вещи, и Котаро боится вновь о них забыть. Котаро выбегает из комнаты в коридор и натыкается на прокатывающееся мимо перекати-поле, полоснувшее его по ногам тяжелой колючей ветвью. У Котаро нет времени даже на то, чтобы скривиться от боли, потому что к нему уже движутся сошедшие со стен тени, дерганные-ломанные-прожженные, вскидывают перебитые руки и стонут неразборчивыми проклятиями. Они идут на зашкаливающий пульс, и Котаро отступает назад на немеющих ногах, опирается на стену и уносится прочь по коридору. Он сворачивает в сторону лестницы, но её вырывает из стены прямо перед ним, и Котаро успевает прикрыться от полетевших в него гвоздей, но не успевает убрать ногу с верхней ступеньки, и поэтому он летит вместе с лестницей вниз, срывается и падает на пол, проезжаясь щекой по чему-то острому. Котаро шипит от жгучей боли и осторожно ощупывает под лицом битое стекло, осыпавшееся на пол из оконной рамы. — Поток вспоротых кошмаров ничто не остановит. Котаро прижимает руку к рассеченной щеке и бредет к выходу, и пусть Лес и сегодня смеется над ним и подбрасывает иллюзии — умереть среди призрачных фигур Кейджи кажется сейчас истинным благословением. Силуэт виднеется сразу недалеко от Дома, и Котаро останавливается в ожидании подвоха, и тогда силуэт направляется к нему сам. Рука на щеке подрагивает, когда Кейджи подходит совсем близко, и Котаро с резью у горла смотрит на оборванный подол его одежды. — Дай посмотреть, — ровный голос царапает заупокойную тишину Леса и вынуждает повиноваться, и Котаро убирает с распоротой щеки окровавленную ладонь. Кейджи подносит руку к ране, касается невесомо, словно оглаживает птичьим пером, и Котаро чувствует, как проходит пульсирующее жжение, и кожу словно холодит дуновением прибрежного ветра. Рана затягивается, а исцеляющее прикосновение никуда не исчезает. — У тебя в глазах спрятан октябрь, — Кейджи задумчиво наклоняет голову набок, и Котаро находит эту привычку очаровательной. — Помнишь, в календаре когда-то был такой месяц? — Помню, — Котаро вздыхает и прикрывает глаза от занывших воспоминаний. — Но я больше всего любил апрель. По Лесу тянется неопределенное предсмертное время года, неизменное и вышедшее за рамки календаря. Не будь Лес болен, они, возможно, как раз стояли бы сейчас под апрельским дождем. — Жаль, что в Лес больше никогда не придет весна, — Кейджи с тоской оглядывает безжизненный пейзаж. Котаро хочет возразить, потому что это весеннее-цветущее-оживающее пульсирует внутри него прямо сейчас, словно под кожей пробужденные цветы оплетают продрогшую за зиму древесную кору. — А ты тоже скучаешь по снегопаду? Котаро внутренне усмехается. Он только что воображал весеннее-оттаявшее, и тут же его утягивают в зимнее-заснеженное, и он думает, что именно такие контрасты, испытываемые из-за Кейджи, до сих пор удерживают его среди живых. — Я скучаю по всему, что когда-то делало Лес прекрасным. И Лес может быть прекрасным даже сейчас, пока он хранит на своей земле Кейджи. — Хочешь увидеть? — привычный наклон головы и сверкнувшая в бездонных глазах хитрость, и Котаро улыбается и ждет, когда глаза накроют чуть теплые ладони. Спустя мгновение он видит кружащие перед ним снежинки — крошечные, но бесконечно величественные в своем изяществе и причудливости форм. Котаро медленно поднимает голову вверх, не упуская прикосновение, и видит, как высоко над ним из трещины в ночном небе аккуратными горстями сыпется снег. Котаро поднимает одну руку, чтобы поймать падающие снежинки ладонью, и чувствует кожей каждый их лучик, каждое переплетение неповторимого хрустального узора. Видение исчезает, Котаро открывает глаза и видит перед собой Кейджи, на щеках которого снежинки не тают. — А знаешь, что хотел увидеть я? — спрашивает он, так и не убирая с лица Котаро ладонь, а только спуская её чуть ниже и оглаживая пальцем скулу. — Твою улыбку. Котаро давно не улыбался так лучисто и искренне. Он закрывает глаза и срастается с желанным прикосновением, пока спустя рассыпанную на вдохи и выдохи вечность не слышится звук уносящихся крыльев.Скажи мне, что не только на лицах мертвых не тает снег. Скажи мне, что живые тоже могут рассказать, сколько секунд в вечности, потому что она стучит в их венах.
Котаро рисует на запотевшем зеркале снежинки, пока в запертую дверь ванной ломится кто-то разъяренный и жаждущий крови. Рука вздрагивает на каждый удар, и снежинки выходят кривыми и перечеркнутыми, и Котаро раздраженно стирает рисунки ладонью и вглядывается в свое отражение. Багровые круги вокруг воспаленных глаз, где красные змейки-капилляры прошивают белки по краям, взлохмаченные хуже обычного торчащие вверх волосы и дикий затравленный взгляд — неприкаянное безумие, укутанное в тёплый шарф. Собственный вид не пугает Котаро, но он остывает внутренностями, когда в зеркале видит за своей спиной Кейджи — фарфоровое истерзанное спокойствие с залитым кровью застывшим лицом. Похолодевшую кожу будто ошпаривает кипятком, и Котаро оборачивается, но за спиной никого нет, и он запуганно вглядывается в подрагивающую темноту, пока из неё не выныривает нечто такое же тёмное, но осязаемое и тяжелое, впивается руками в горло и прижимает спиной к раковине. Оно наклоняется над лицом Котаро, не различимое по форме и размеру, и его клокочущий голос звучит у самого уха: — Вам двоим ни за что не спастись. Это не тот голос, что всегда звучит в Доме, распадаясь на осколки эха прямо в голове, а совсем другой, исходящий именно из этого порожденного мраком существа, бурлящий прямо на дне его разъедаемой тёмной сущности. — Мы обязательно спасемся, — хрипит Котаро и сам не понимает, откуда в нем столько уверенности и веры в эти слова. — Нас защитит Дом. Существо заходится отвратительным выворачивающим звуком, отдаленно напоминающим смех. — Как ты можешь всё ещё доверять Дому, когда ты вторую ночь не можешь даже найти в нём свою спальню? Котаро нечем возразить. Дом разросся до такой степени, что спальня затерялась где-то за бесчисленными дверьми-паразитами, и не хватит ночи, чтобы все их отпереть, и Котаро, затерявшийся и обессиленный, вторую ночь подряд забывается рассветным сном, привалившись к лестнице. Руки-тиски отпускают горло, и Котаро откашливается, сползая вниз на кафельный мокрый пол. Существо, в последний раз усмехнувшись, отступает и направляется к запертой двери. — Куда прячутся ночные кошмары, когда приходит рассвет? — бросает ему вслед Котаро, ощупывая под шарфом красные отметины на своей шее. — Под твою подушку, — отвечает пропитанный желчью голос, и тень сквозь закрытую дверь утекает наружу. Котаро снова заходится хриплым кашлем, кутается в шарф и обхватывает себя за дрожащие плечи, пока в искалеченный Дом настороженно вползает рассвет.Я хочу защищать тебя до последнего вздоха, хочу стать твоим Домом, твоим Лесом, твоим октябрем, твоим апрелем, твоим заснеженным и твоим расцветающим. Но я всего лишь очеловеченная простуженная бессонница, излечить которую может только смерть.
Дом трещит по швам, рвётся-расслаивается-сотрясается, под потолком отрываются обои, ползут вниз и опадают на пол, оголяя стены, на которых кишит-стрекочет лесное полчище. Дом больше не принадлежит своему хозяину, не принадлежит даже самому себе. Котаро сидит неподвижно на коленях, смотрит, как медленно и тягуче с горящей свечи стекает на пол воск. — Ты тоже больше себе не принадлежишь. Рука как-то сама дёргается, вскидывает свечу и опаляет ею отслаивающиеся сухие обои. Котаро от растерянности не успевает зажмуриться, но вспыхнувшей огонь его не ослепляет, потому что зараженные стены не горят, а откинутая свеча мерно катится по полу, подрагивая пламенем и не погасая. Котаро подбирает свечу онемевшей рукой, ошарашенно смотрит на застывший по её краям воск и на неуязвимое пламя, подносит к нему руку, дотрагивается до огонька пальцами, но ничего не чувствует. — Зараженные не умрут, пока Лес им не позволит. Прозвучавший в голове стеклянный голос будто задевает в ней какой-то спусковой механизм, и Котаро слышит выстрелы, нескончаемые и оглушающие, чувствует, как пули вылетают и рикошетят с обратной стороны черепа. Среди хаоса рождается мысль, и Котаро поднимается на ноги и выбегает из Дома. Внутренний обстрел сменяется монотонным гулом, а свеча в руке не гаснет даже от порыва ветра. Котаро осматривает Дом со стороны — несмотря на то, как его выламывает и выворачивает изнутри, он совсем не изменился снаружи, стоит посреди Леса всё тем же привычным силуэтом, будто это не он скрывает в своих стенах бродячих безумцев. Котаро поднимает свечу вверх, и руку сводит и выкручивает, но Котаро уверенно идёт к подножью Дома, по первый этаж заваленному иссушенными листьями. — Котаро, — гул в голове обрывается и сменяется густым беззвучием. Загнанную дрожащую бессонницу берет за руку непоколебимое исцеляющее спокойствие. — Дом не горит, Кейджи, — жалобно тянет Котаро в свете колыхающегося пламени свечи. — Изнутри его не поджечь, возможно, мне удастся снаружи… — Ничто не уничтожит Дом, пока Лесу не наскучит игра, — холодным тоном прерывает его Кейджи, одновременно успокаивающе поглаживая по руке. — Разве это всё реально? — вскрикивает Котаро, и Кейджи вздрагивает при виде обрамленного кровяными подтеками отчаяния на его лице. — Это ведь всего лишь лес, пусть и почти мертвый, но это просто лес, а в нем стоит обычный дом, построенный ещё моими предками. Я живу в этом доме с самого рождения, а теперь он меня ненавидит. Почему Дом ненавидит меня, Кейджи? — Потому что у тебя, в отличие от него, ещё есть шанс на спасение, — в фразе слышится непрозвучавшее “и спасу тебя именно я”. — Я даже не знаю, реален ли я, — обессиленно шепчет Котаро, затуманенным взглядом прослеживая, как Кейджи обхватывает его держащую свечку руку. — Ты реален, поверь мне, — тоже шепчет Кейджи, задувая пламя свечи и глядя прямо в глаза. — А ещё реально вот это. И Кейджи его целует. Потухшая свеча выпадает из дрогнувшей руки, растекается по земле жидким воском и тут же каменеет. Котаро переплетает пальцы Кейджи со своими, не слышит никаких выстрелов, гулов и голосов, закрывает глаза и не видит никаких видений, а сердце впервые заходится ударами не от страха и бега по бесконечным коридорам, а потому что ему хорошо, чертовски и непозволительно хорошо для этого проклятого и забытого дождями места. Когда Кейджи отстраняется, Котаро открывает глаза и видит в его помутневших глазах клубящийся туман над дрожащей водной гладью. — Я знаю, что Лес боится умирать, — ровный голос у Котаро совсем не получается. — И я боюсь умирать тоже. Кейджи ловит зрачками лунные блики и произносит на сорванном вздохе: — Выживи, пожалуйста. Запыхавшаяся вечность застывает в одном мгновении, и даже рассвет на этот раз запаздывает.Никто не знает, что у хранителя Леса глаза могут застилаться туманом, что его сердце может биться пойманной напуганной птицей, а его губы чувствуются на твоих собственных усыпанными снегом лепестками. Никто не знает, кроме меня.
Дом в ярости, в бешенстве, задыхается в неистовой агонии, раскалывается обломками осыпающейся штукатурки и мечет их Котаро в лицо, швыряет его об стены и выдирает из-под его ног половицы. Дом мстит Котаро за то, что тот хотел его сжечь (или за то, что всё-таки не смог?), загоняет в углы и нападает, поддевает прячущиеся инстинкты и выуживает их наружу, заставляя хладнокровно обороняться и уклоняться отдельно от распоротого сознания. На бегу Котаро заворачивает в маленькую кладовую, опирается на стену, чтобы хоть немного восстановить дыхание, заодно оглядывается в поисках чего-то спасительного. Он прихватывает с собой небольшой ножик и мешочек с солью, затем снова бросается в бегство. В Доме нельзя стоять на месте, нужно двигаться вперед, догоняя секундную стрелку — Котаро помнит это правило, да ему и не дают забыть. Когда он бредет по этажу, потому что на бег уже нет сил, за ним начинают одна за другой взрываться лампочки, норовя выстрелить раскаленными осколками ему в затылок, и он из последних сил прибавляет шаг. Где-то в Доме включается граммофон и заходится отвратительной искаженной мелодией, в звучании которой слышится что-то демоническое. Котаро запирается в одной из дальних пустых комнат, встает в её центр, трясущимися руками безуспешно пытается развязать мешочек, чертыхается и вспарывает его ножиком, затем аккуратно высыпает вокруг себя круг из соли. Наивная попытка уберечь себя таким способом смешит его самого, а Дом же словно весь мгновенно замирает в заинтересованном ожидании. Какое-то время Котаро остается внутри круга, не шевелится и вслушивается в подозрительное затишье, после чего всё-таки решает выбраться и делает шаг. Котаро покрывается мурашками, потому что переступить дорожку из соли он не может. — Ты уже давно сам стал частью Леса. Котаро обхватывает голову руками и оседает на пол. — Такой же неупокоенный, поврежденный и обезумевший. Время в судорогах откашливает изогнутые окровавленные секундные стрелки, и Дом снова наполняется звуками и присутствием неживых. Котаро сидит в центре соляного круга и одержимо режет вокруг себя ножиком пол. Ближе к рассвету в комнате с грохотом распахивается окно, и ворвавшийся внутрь уличный воздух сдувает соляную дорожку, высвобождая Котаро, но тот лишь устало поворачивает голову в сторону окна, жмурится от тянущегося к нему луча и роняет голову на поджатые колени. Вскарабкавшийся в комнату рассвет освещает вокруг Котаро пол, весь по кругу исцарапанный именем “Кейджи”.Я видел, как они делали из моих оголенных нервов струны и играли на них реквием по моему больному рассудку. И мои натянутые нервы звучали, как расстроенные скрипки.
Котаро просыпается под жужжание сломанной мигающей лампы и ждёт, когда на него обрушится потолок. Он прислушивается к Лесу через открытое окно и сперва думает, что донесшийся до него звук хлопающих крыльев ему всего лишь померещился. Котаро выбегает из Дома, осматривается в поисках Кейджи, и звук крыльев раздается теперь за его спиной. Котаро хочет обернуться, но в его плечи упираются руки, останавливая и не позволяя. — Не смотри, — Котаро слишком дорожит этим голосом, чтобы не заметить в нём сдерживаемую дрожь. В голове предательски проносится то самое ужасное видение в зеркале, и Котаро вдруг становится невероятно страшно, гораздо страшнее, чем каждую ночь в Доме. — С тобой всё в порядке? — Котаро почему-то уверен, что ему соврут, но всё равно надеется, что Кейджи доверит ему свои слабости. — В порядке, — бессовестно врут за спиной. — Просто всё становится тяжелее. Кейджи не говорит конкретно, но Котаро не нужны подробности, ему достаточно дрогнувших на его плече пальцев, чтобы всеми внутренностями завыть от невозможности помочь. — А ещё… Ты прости, но мне сейчас не хватает сил, чтоб показать тебе что-нибудь хорошее, что-то, что хоть немного успокоит тебя после пережитого. Котаро хочет развернуться, обнять и прижать к себе, чтобы опять слушать трепыхающееся сердце рядом со своим собственным, и прожить вот так все ночи и все следующие за ними рассветы. А потом Кейджи припадает к нему сзади, и Котаро чувствует его судорожное вздрагивание и понимает, что всё и правда становится тяжело. — Мы обязательно сбежим на двадцать первом рассвете, — обещает Кейджи и кладет голову Котаро на плечо, которому просто невыносимо хочется обернуться, заглянуть в глаза и утереть с щеки слезу, потому что Котаро уверен, что Кейджи сейчас плачет, и это осознание хуже всех прожитых им бессонных сумасшедших ночей. Когда прикосновения исчезают под привычный звук крыльев, Котаро оборачивается назад и опускает взгляд на собственное плечо. В том месте, где Кейджи к нему прижимался, он видит следы крови.Я чувствую, как ноют и кровоточат на мне твои раны.
Котаро открывает глаза под чьё-то сиплое дыхание и медленно оборачивается на тёмный залитый тенью угол. На слабый свет прикроватной лампы выходит нечто сгорбленное, неопределенное и жуткое, его чёрная с рыжеватым отливом шерсть свисает клочьями и волочится по полу, скрывая количество конечностей, а оба глаза срослись в один большой, кроваво-жёлтый и с рванным неподвижным зрачком посередине. Существо движется медленно и прихрамывая, вытягивает вперед одну из своих лап, не покрытую шерстью и изувеченную глубоким шрамом. Котаро вздрагивает. Когда-то давно к его дому пришёл раненый лис. Он тащил по земле окровавленную истерзанную лапу, пачкал ступеньки и жалобно поскуливал. Котаро впустил его к себе, обработал и перевязал рану, напоил молоком и угостил — больше всего лису понравился смоченный сухарик. После этого лис часто навещал Котаро, приносил в зубах веточки с желудями, редкие травы и целебные коренья, утыкался холодным носом в ладонь и обнимал колени пушистым рыжим хвостом. Котаро не видел лиса с тех пор, как заболел Лес. До сегодняшней ночи. Сегодня он, зараженный и измененный, пришёл убивать своего спасителя. Котаро чувствует резь в уголках глаз и смаргивает подступающие слёзы. Оскверненный лис подбирается совсем близко к кровати, болезненно хрипит и не отводит от него свой единственный глаз. Котаро смотрит на него, оглушенный собственным сердцебиением, и со слабой надеждой медленно протягивает руку навстречу. Лис дергается вперед к дрожащей руке и смыкает на ней челюсть. Котаро жмурится от пронзительной боли и не двигается несколько вымученных секунд. Когда он снова открывает глаза, в спальне уже пусто, и он испуганно смотрит на свою руку, не обнаруживает никаких следов прокуса, но всё равно чувствует каждый клык, впившийся до кости. На запястье пульсирует вена, отсчитывая удары, оставшиеся до рассвета.Он вонзился клыками мне в руку, а я вспомнил, как когда-то он вгрызался в подслащенный сухарик и благодарно постукивал по полу блюдцем с теплым молоком.
Котаро выманивает из Дома чудовищный рёв, от которого гудят стены и дребезжат стёкла. На дрожащих ногах он выходит наружу, ступает на вибрирующую непрестанным гулом землю, поднимает глаза и застывает, охваченный ужасом. Исполинских размеров монстр, окутанный в черные лохмотья, возвышается над Лесом, покачивается в стороны и рассекает воздух огромными изогнутыми клешнями. С полого исполосованного рубцами и проросшего ветвями черепа ошметками свисает плоть, глубокая расщелина-рот втягивает в себя воздух и извергает оглушительный рёв, в глазницах плещется чернильная пустота, но Котаро чувствует на себе их взгляд и не может сдвинуться с места. Из ледяного оцепенения выводит раздавшийся сбоку звук хлопающих крыльев. — Не смотри на него, — звучит у самого уха, и каждая нотка в голосе Кейджи — спасительная капля живой воды на неизлечимую рану. Чёрные глазницы затягивают-опутывают-осушают, и Котаро не может отвести взгляд. — Не смотри на него, прошу тебя, — шёпотом повторяет Кейджи, целует в висок и медленно накрывает застывшие глаза ладонью. Котаро вздрагивает на вдохе, когда образ монстра заслоняет тьма, и обхватывает замёрзшими пальцами тонкое запястье. Темнота сменяется видом затянутого тучами неба, по которому медленно, в неторопливом величии проплывает огромный кит. Он ныряет в густые отяжелевшие тучи, ударяет по ним хвостом, и тучи от удара рвутся и льют на землю хлынувшую из них дождевую воду. Кит плывет дальше, оглаживает плавником верхушки многовековых сосен и поёт заунывную песню о своих братьях, которых он потерял в водах небесного океана ещё тысячелетия назад, и его печальный, но до мурашек красивый рёв заглушает леденящий кровь грозный рёв монстра — есть ли иллюзия прекраснее этой? Видение мутнеет и растворяется, когда ладонь вдруг медленно спадает вниз, и Котаро поворачивается вбок и видит, как стоящий за его плечом Кейджи закрывает глаза, качается в сторону и обессиленно падает на землю. Котаро подхватывает изнуренное тело на руки, садится вместе с ним на сухую траву, дрожащей рукой гладит по чёрным волосам. Посиневшие веки подрагивают, и Кейджи открывает потускневшие глаза, смотрит вымученно и виновато, почти не дышит и слабо улыбается. — Это приближающийся монстр отнимал у тебя силы, так ведь? — Котаро обхватывает Кейджи руками, не давая ему упасть на землю и не позволяя окончательно остынуть. — Тебе не нужно было тратить последние силы на меня, Кейджи. Ну почему, почему ты не бережешь себя? Кейджи не отвечает, только чуть слышно всхлипывает, и Котаро притягивает его к себе. Какое-то время они оба не двигаются, соприкасаются лбами и молчат. — Этот монстр — воплощение всего больного и губительного, что наполнило Лес, — тихим голосом нарушает щемящую тишину Кейджи, поворачивает голову в сторону воющего монстра и смотрит с вызовом, с холодным отблеском в проясняющихся глазах. Котаро смотрит на него сверху вниз, словно улавливая его мысли, и непередаваемое душащее желание защитить не дает сделать вдох. — Скажи, ты же не собираешься с ним сражаться? — голос снова подводит, потому что невозможно вынести мысль о Кейджи, который один на один противостоит заслонившему небо чудовищу, порожденному кошмаром, из которого нельзя проснуться. — Лес должен быть упокоен, — на этих словах Кейджи возвращает на Котаро свой взгляд, тянет руку к его волосам, пропускает пальцы сквозь черно-белые упрямо торчащие пряди. — Не смотри на него, слышишь? Не смотри и не вслушивайся в его рёв. И главное — не покидай Дом. Котаро хочет возразить, возмутиться, встряхнуть Кейджи за плечи, чтобы перестал взваливать всё на себя, но не успевает — Кейджи касается пальцами его виска, и в следующий миг Котаро оказывается в Доме, сидящим на полу в прихожей и без Кейджи на руках. Котаро бледнеет, кидается к двери, в отчаянии дёргает ручку и беспомощно застывает. Дверь оказывается запертой снаружи.Зачем ты жертвуешь собой, зачем спасаешь меня? Меня — безнадежную задыхающуюся кататонию, которую никак не может добить ополоумевший Лес.
Темнота старательно прячет в себе свои прирученные ужасы и любезно позволяет засыпать в счастливом неведении. Но в Доме всё иначе — темноте нужен зритель. Котаро идёт по тёмным коридорам, по пути, выстланному трупами птиц. Раньше Котаро задумывался, куда исчезли птицы, когда Лес начал необратимо угасать и чахнуть, надеялся, что они вовремя успели покинуть гиблые края. Да только их крылья увязли в тягучей цепкой отраве, и они доживали свои мучения, трепыхаясь в зыбких телах лесных тварей. И сейчас они выложены в предсмертное послание, которое для Котаро не нужно озвучивать вслух. Он знает, что умирающий Лес собирается забрать его с собой. — Над нами восходит чёрное солнце. Котаро светит лампой в застывшие птичьи глаза, освещает пол и зажмуривается при виде разбросанных окровавленных перьев. Котаро не хочет быть спасенным, если взамен ему придется смотреть в мертвые глаза Кейджи и сжимать выдернутые изорванные перья в трясущихся руках. — Уже скоро путь живого оборвется. Котаро садится перед запертой дверью, задирает рукав и смотрит на подаренный плетенный браслет. Браслет по-прежнему остается тёплым, и Котаро воспринимает это как доказательство того, что сердце Кейджи ещё бьется.Они зовут меня живым, но живой ведь не только я. Кейджи тоже живой, в нём, помимо его собственной, живет душа целого Леса. И Дом тоже живой, потому что только живые могут так метаться, страдать и обманывать самих себя. Мы все живые, и Лес нас за это не прощает.
— Останься со мной. Кейджи не отвечает. Когда он возник на пороге внезапно распахнувшейся двери, Котаро сперва решил, что Лес опять играет с ним злую шутку. Но когда Кейджи качнулся в его сторону, он тут же его словил и не выпускал из рук где-то час или больше, он точно не знает, только помнит, как сломанное время скорбно скулило над их слившимися фигурами. Теперь Кейджи снова стоит у входа в Дом, а Котаро сидит перед ним, не покидая дверной проем, не отводит от Кейджи глаз и даже старается реже моргать, словно любой мелочью боится его спугнуть и оборвать их драгоценное уединение. — Останься в Доме вместе со мной, — снова просит он, но Кейджи по-прежнему молчит и не двигается, пытаясь загородить собой фигуру завывающего в тумане монстра. Котаро же сидит на пороге своего безумия и приглашает Кейджи в гости. — В Доме ещё хоть как-то можно продержаться, а в Лесу тебе ни за что не выжить, — Котаро задыхается в попытках вразумить-удержать-уберечь и презирает себя за своё бессилие. — Я могу оберегать тебя только снаружи, поэтому я должен оставаться в Лесу, ты же знаешь это. Котаро знает, хотя Кейджи никогда ему об этом не говорил. Просто Котаро в самую первую их встречу понял, что Кейджи принадлежит Лесу, а сам он пригвожден к холодным потрескавшимся стенам Дома. И умереть каждый обязан на своем месте. — Когда Лес умрёт? — спрашивает Котаро, с тревогой глядя на серо-синие круги вокруг усталых глаз Кейджи. — Когда хранитель его души и последний живой покинут его земли. — Почему мы не можем убежать прямо сейчас? — Потому что Лес нас не отпустит раньше срока, — вздыхает Кейджи, которому, вероятно, самому уже давно осточертели глупые и непонятные правила свихнувшегося умирающего. — И мне всё ещё нужно разобраться с монстром. Котаро смотрит на него с порога, опускает взгляд на его разбитые в кровь коленки, виднеющиеся из-под оборванного подола, и ему хочется закусывать губы до крови и выть. “…Когда-то давно к его дому пришёл раненый лис. Он тащил по земле окровавленную истерзанную лапу, пачкал ступеньки и жалобно поскуливал.” На шее Котаро будто затягивается незримая петля. — Я обязательно вернусь, — голос Кейджи прорывается сквозь сгущающийся туман, и Котаро не может проронить ни звука. “…Котаро не видел лиса с тех пор, как заболел Лес.” Кейджи вдруг разворачивается, готовый уйти, и Котаро испуганно дёргается к нему и успевает схватить за руку. — Постой! Кейджи послушно останавливается. Он не сразу находит в себе силы обернуться, а Котаро не находит сил отпустить его руку. В обоих что-то ломается, когда Котаро прижимается губами к холодным пальцам, а надтреснутая тишина никогда ещё так не билась в молящих “отпусти” и “останься” — непроизнесенных, но разрывающих горло. — Сегодня ночью не подходи к окнам, — шепотом просит Кейджи, потому что иначе его голос сорвется или утонет в всхлипах. Взмах крыльев уносит Кейджи в туман, и Котаро ещё долго всматривается в пустоту перед собой. Покачиваясь, он возвращается в Дом, не удерживается на ногах и рушится, ложится спиной на пол и закрывает глаза под холодное дыхание отсырелых досок. Дверь Дома снова запирается.Я хотел бы позвать тебя в свой дом, чтобы греть тебя в объятиях у камина после проливного дождя, или поить тебя ягодным чаем и хвастаться своим гербарием, или ночью стоять с тобой у раскрытого окна и слушать сверчков, или просто целовать тебя до скончания времен. Но я позвал тебя в свой дом, чтобы вместе умирать.
В Доме давно не было так тихо. Всё плохое и тёмное покинуло замученные расшатанные стены, выбралось из углов и щелей наружу и поспешило в Лес на некое ночное представление. — Лесные твари ушли на долгожданные похороны. Котаро лишь надеется, что Лес не утянет Кейджи за собой в могилу. Лес же тем временем лихорадит и выламывает судорогами, Лес корчится от мук и вспарывает землю своими когтями, Лес сотрясается и тонет в душераздирающем вое. Монстра породила темная часть Леса, поэтому все раны, наносимые монстру, Лес чувствует на себе, а близящийся конец только усиливает его боль. Котаро не подходит к окнам, как и велел ему Кейджи, но он не может не ослушаться, когда раздается особенно громоподобный вопль, и Дом сотрясается от расползшегося по земле разлома. Котаро бросается к окну, но тут же отскакивает назад, потому что снаружи стёкла заливает кровью. Котаро не дышит и не отводит взгляд от растекающихся кровавых потеков. Из ступора его выводят раскаты грома, и Котаро завороженно смотрит, как хлынувший дождь смывает со стёкол кровь. — Должно быть, кит задел хвостом тучу, — вслух произносит он, вспоминая последнее видение, лишь бы не столкнуться с мыслью, что с Кейджи могло случиться что-то ужасное. — Только живые могут отвлекаться иллюзиями, чтобы не видеть, как их мир рушится. Впервые Котаро кажется, что голос неизвестного не угрожает ему, а хочет завести разговор. — Если монстр погибнет, то Лес сможет исцелиться? — Котаро пытается не упустить момент и получить ответы на давно мучающие его вопросы. — Лес уже ничто не исцелит, а убить монстра нужно для того, чтобы подарить Лесу вечный покой. — Для чего всё это было нужно? — не унимается Котаро. — Все эти ночи с рассветами, нескончаемое безумие, настойчивое подталкивание к краю без разрешения спрыгнуть? — Лес должен был уснуть, но он хотел сказку на ночь. — А почему именно я? Почему Дом всё это время удерживал меня в своих стенах? — Потому что с последним живым можно было поиграть напоследок, оттягивая приближающуюся и неминуемую гибель Леса. — И Лес затеял всю эту сумасшедшую игру, чтобы было над кем посмеяться перед смертью? — Игру затеял не Лес — игру затеял Дом. — Но почему Дом так поступил? — Потому что я не хочу, чтобы Лес умирал. Котаро удивлен неожиданным саморазоблачением, но бурно не реагирует — слишком устал, слишком привык, да и мыслями он сейчас в Лесу. Он лишь надеется, что Дом сейчас не прикончит его из-за собственной оплошности. Но голос Дома звучит снова: — Я не могу его отпустить, а он — нас всех. Возможно, Дом признался во всем неслучайно. Возможно, он ждал момента, когда останется со своим жильцом наедине и поведает ему свою историю. Старательно сдерживаемые откровения обычно звучат, когда близится последний рассвет. Котаро бросает взгляд на окно и не верит тому, что видит. На горизонте, где Лес на последнем издыхании всё ещё держится за небосвод, за дождевой пеленой виднеется высокий силуэт — слишком знакомый, чтобы Котаро его не узнал. Когда гроза стихает, он может разглядеть омытое дождем и ветром лицо, черные волосы, издалека кажущиеся притаившейся вороньей стаей, и белое одеяние, будто сотканное из речных туманов, в длинных рукавах которого можно было бы спрятать солнце на ночь. Тонкие пальцы мягко касаются острых верхушек деревьев-мертвецов, и так могут касаться только плавники небесных китов — успокаивающе и прощаясь навсегда. Кейджи дарит Лесу не только долгожданное умиротворение — он дарит ему свое прощение, преподносит его к умирающему в залитых кровью руках. А потом Кейджи смотрит на него. Точнее, плавно поворачивает голову в сторону Дома, но Котаро точно чувствует его взгляд на себе, будто Кейджи знает, в какое именно окно нужно смотреть. И Котаро не может выткать в своей голове ни одной мысли, он даже дышать боится, даже не смеет утереть катящуюся по щеке слезу — слишком величественное, необыкновенное и завораживающее душу зрелище. Когда последняя молния вспарывает небо вспышкой, Котаро кажется, что он видит на небе вокруг фигуры Кейджи очертания огромных крыльев.Я видел много рассветов. Видел, как они рождались на горизонте, кричали первым солнечным лучом и разжигали небо своим алым пламенем. Они дарили покой и надежду, смахивали с ресниц обрывки кошмаров, шептали в раскрытое окно обещания о том, что больше никогда не будет душных и беспокойных ночей, а все ужасы сгорели под солнцем и не возродятся даже после заката. Но только сегодня утром мне впервые захотелось заплакать от счастья.
Котаро просыпается в своей прежней спальне, прислушивается к звукам вокруг и впервые за долгое время не слышит ничего. В голове не звучит голос, никто не скребется в дверь, никто не расшатывает ножки кровати, никто по верхнему этажу не разносит тяжелые шаги, никто не дышит над ухом кладбищенским завывающим ветром. Последним ночам положено быть тихими, чтобы ничто не мешало приводить мысли в порядок и не заглушало внутреннюю бурю, да и прощания лучше всего оставлять на хранение тишине. Котаро сползает с кровати и пересаживается за письменный стол, выдирает из блокнота оставшуюся страницу и пишет дрожащей рукой последнюю записку. И это единственная записка, которую он пишет в сознании, потому что на этот раз пишет её до наступления рассвета.Всё заканчивается. Лес умирает. Окончательно, бесповоротно и наконец-то. Я слышу через открытую форточку, как стихают его вздохи, слышу его сдавленные всхлипы, потому что он по-прежнему боится умирать в одиночестве. Но Лес умирает не один. Дом умирает вместе с ним, или даже раньше него, чтобы показать Лесу, что в этом нет ничего страшного. Только Лес ещё не знает, что умирать вторым — ещё страшнее. Но Дом сделал свой выбор, как и в ночь, когда решил предать меня. Я точно знаю, что царящая сейчас вокруг меня тишина — это вовсе не попытка Дома искупить свою вину. Дом действительно умирает, и скрип входной двери, который раздастся в момент, когда я уйду, станет его последним выдохом. И всё-таки я его прощаю. А что до нас двоих — мы просто отправимся далеко отсюда и будем жить на берегу небесного океана.
Котаро поворачивается на стуле, оглядывает в последний раз свою старую спальню и закрывает глаза. Привести в порядок мысли в вывороченной бессонницами и кошмарами голове — совсем непросто, и Котаро тяжело вздыхает, до сих пор не веря в возвратившуюся тишину. Когда он вновь открывает глаза, то видит в центре комнаты взявшиеся из ниоткуда старинные часы в виде совы с расправленными крыльями. Котаро медленно встает со скрипучего стула, подходит к часам, внимательно смотрит в большие жёлтые совиные глаза, горящие над циферблатом. Если долгожданный рассвет запаздывает, то его можно поторопить — вот он, прощальный подарок Дома. Котаро тянет руку к циферблату и поворачивает стрелку, переводя время к часу рассвета. Ритм часов ускоряется, меняется на взволнованно-нетерпеливый, и когда стрелка останавливается у заветной цифры, часы начинают отсчитывать удары, каждым из них вытягивая из-за горизонта солнце. Когда солнечный свет с последним ударом разливается по стенам спальни, Котаро слышит внизу скрип открывшейся входной двери. Котаро спускается по лестнице на первый этаж, проходит мимо книжных шкафов, мимо покосившегося граммофона, мимо исписанных бумажных стопок, гитарных футляров и макетов кораблей, останавливается у двери и делает глубокий вдох. Котаро переступает порог и выходит в двадцать первый рассвет. Дом Котаро — прощенный-благодарный-покинутый, сипло дышит разваливающимися половицами, развешивает липкую паутину по углам и сеет пыль на вымытые кровавым дождем стекла, а в каждой его трещине запрятан стыдливый страх предаваться забвению. Дом отпускает своего хозяина, он засыпает в самом сердце Леса, что вымученно отсчитывает свои последние удары. Кейджи ждёт Котаро снаружи. Он вернул себе свой прежний рост, как всегда склоняет голову набок и улыбается уголками губ, а в его глазах шумят на ветру кроны деревьев, по каменистым оврагам извиваются ручьи, в ветвях гнездятся перелетные птицы. Длинные рукава прячут тонкие холодные пальцы, а белый подол запачкан пятнами крови. Котаро делает шаг навстречу и прижимает Кейджи к себе — до щемящей дрожи, с клятвенным обещанием никогда больше не отпускать, и чувствует второе взволнованно бьющееся сердце рядом со своим собственным. После объятий Кейджи берет Котаро за руку, и они вдвоем смотрят, как из иссеченной разломами земли вырываются два огромных похожих на человеческие руки переплетения ветвей, корней и сухой листвы. Они тянутся вверх, ползут по холодным стенам и с печальным скрипом обнимают застывший Дом. Из рук тянутся зеленые колючие стебли, настоящие и живые, бережно оплетают стены, и среди шипов расцветают бутоны кроваво-красных роз. Дом умирает в объятиях Леса, который догонит его через несколько выстраданных мгновений, и Котаро с Кейджи, не расцепляя рук, скрываются за мертвыми зарослями. В Лесу больше не остается живых.