Максимилиан

Arcana – Autumnal Закованные в кандалы и связанные за спинкой неудобного стула руки нестерпимо болят, а солнце слепит и так уже незрячие глаза – и так уже который день к ряду. Перманентно капает вода на его гладко выбритый череп, туго обтянутый белоснежной кожей - и это уже осточертело. Больно. Страшно. Просто невыносимо. Узкая полоса света, которая падает на его обожженное лицо, иссякает, и Максимилиан испытывает оттого противоречивые чувства: ему больше не больно, и это хорошо; с другой стороны свет – единственная его надежда, связь с внешним миром. В темноте становится совсем горько, и Макслю кажется, что со всех сторон его окружают демоны, готовые утащить грешника под землю. Ведь разве он не грешник – неумирающее существо, отвергнутое самим небесным светилом. Он заслужил это, заслужил своей непомерной волей к жизни, и даже меч, обагренный кровью еретиков, не спасет Максля. А вода тем временем продолжает капать, разносясь по пустотам его черепной коробки с грохотом, которому позавидует этот диковинный серый порошок с востока. Минуты растягиваются в часы, а те в свою очередь – в дни, а может и годы. Максль не знает, он совсем сбился со счету времени. Он уже сейчас готов сойти с ума, и только мысль о том, что он таким образом вымаливает свои грехи перед Господом, держит его в этом мире. Отворяется дверь – он даже не слышит этого, но замечает, как в камере появляется фигура, едва освещенная тусклым светом фонаря. Максль безвольно поднимает голову, только чтобы видеть посетителя получше и его глаза распахиваются, затеплившись надеждой. -Настоятель!.. – вырывается у него помимо воли. Но настоятель не отвечает, смотря холодно и без прежней любви к воспитаннику. Сухо кивает, и в камеру входят какие-то люди; среди них Максль узнает тех, с кем делил кров и еду, с кем дружески сражался и кого считал друзьями. -Барт! – кричит Максимилиан, взгляд его мечется меж бывшими друзьями, которые и глядеть на него не хотят. - Якоб! Помогите мне! Друзья, прошу вас! -Замолчи, дьявольское ты отродье! - неожиданно окрикивает его Настоятель. Максимилиан, ошарашенный слишком, замолкает. Шевелит губами, вытаращив на него глаза, но не может и слова против своего благодетеля молвить. Он не шевелится, когда с его груди срывают грубую полотняную рубаху, молчит, когда перед его лицом блестит кривое лезвие ножа. Молодой наивный мальчишка. Внезапное предательство ранит его сильнее, чем меч язычников. Смотря на то, как Якоб, которого Максль прикрывал, пока тот бегал к девкам в деревню, медленно вспарывает ему живот, хотя у самого ужас в глазах, и руки трясутся, Максимилиан не чувствует ничего. Боль приходит не сразу, накатывает волнами, а Максль, будто голос потерял – тяжело и надсадно дышит, да и только. Разрезанная плоть кровоточит, а где-то под ней виднеются органы, судорожно дергающиеся; и сердце, когда острие ножа доходит до груди, начинает биться быстро-быстро, как загнанная в ловушку лань. Настоятель достает из рясы какую-то грязную склянку с желтоватой жидкостью, крайне неприятной на вид и дурно пахнущей. Этот горький, вяжущий вкус Максимилиан ощущает чуть ли не на языке, а в носу начинает жечь. Настоятель выдергивает пробку и без слов выплескивает жидкость Макслю на рану. У того по всему телу пробегает судорога, а по венам, четко обозначившимся под тонкой кожей, словно бы начинает струиться обжигающая ртуть. Максль корчится, хрипит и издает гортанные звуки, но все так же не роняет ни слова. Болевое ощущение сходит, но только чтобы нахлынуть вновь с еще большей силой. Максимилиан не дожидается её пика, малодушно соскальзывая в темноту. И затем его оставляют в покое. Ненадолго. Затем приходят, вновь «обрабатывают» и уходят, оставляя тело израненным, а разум больным, кажется, уже неизлечимо. Он много смеется без причины, за что получает вдвойне. А ему действительно смешно, что он мог так фанатично верить в этих людей и их «великого» Бога. Спустя недели пыток, он приходит к выводу: Бога нет. Его не было и никогда не будет. А если и появится, то он сам его убьет. Вот как вот этих. Беспечность, пришедшая спустя недели покорности пленника, не пошла им на пользу. Руки его немилосердно трясутся, когда он держит в них голову настоятеля, с окровавленной бородой и закатившимися глазами. Не понимает он в этот момент, что испытывает. Он отомстил, да, бесспорно. Но сердце (во всяком случае, то, что от него осталось) сжимается, подскакивая куда-то к горлу. Максль падает в лужу крови и бездумно водит по ней пальцами, напевая какой-то привязчивый мотивчик детской песенки, которую ему пели когда-то в детстве. Настоятель и пел. Он вообще любил детей. И Максля он тоже – любил. "А может просто пользовался," - думается мужчине, когда он, закончив свое неблагодарное дело, присаживается отдохнуть на траву. Солнце заходит позади нескольких бугорков земли, и Максль чувствует себя намного лучше. Как сын, исполнивший последнюю волю покойного отца. Мальчишка, лет четырнадцати отроду, сидит рядом с ним, и на нем лица нет, но глаза вполне решительны. Кто же мог подумать, что этот проказник будет так полезен… -Пойдем, Карл, - зовет его Максимилиан, поднимаясь устало. Оставляя позади обгоревшие руины, он даже не знает, куда идти ему, сироте, без гроша в кармане. Но они же уже мертвы. А значит прорвутся. Совсем не то, что цветы на этих могилах – символ старой жизни, которой больше нет. И не будет. (Год 1410. Максимилиан - 23 года.)