Овечка, агница, добрый христианин.
— Подними молоток! Подними его! Уилл до боли сжимает пистолет, направленный на окровавленного Кларка Ингрэма. Залитого не своей, а чужой кровью, пока что — не своей. Жалкое создание моргает глазами, испуганно приоткрывая рот и заглатывая воздух. Как же ты мерзок. Впервые Уилл не чувствует ответственности за то, что произойдёт, только за то, что может не произойти. Сколько месяцев он жаждал правосудия, а сейчас существует только палец на спусковом крючке и дикая, неуёмная жажда. Уилл зашёл настолько далеко в своём желании, что абсолютно бессмысленно лгать самому себе — этот выстрел будет не правосудием, а местью. Ей. — Это будет не то же самое, Уилл. Её холодный, спокойный голос врывается в мир, в котором замкнуты только двое — охотник и жертва, и нельзя понять, кто из них кто. Между холодным дулом пистолета и вымазанным кровью лицом расстояние не больше метра. У него нет шанса промахнуться. — Не то же самое, что убить меня. — Я знаю. Она говорит прямо и уверенно, Уилл отвечает практически шёпотом. В глубине своей души ему известно, что убийство Ингрэма не утолит его жажду; и Уилл не может даже вообразить возмездие, способное принести удовлетворение. Если бы Уилл мог убивать Беделию снова и снова, раз за разом, возможно, одна из попыток оказалась бы последней. Сегодня будет первая. — Ты сделал для Питера больше, чем любой другой, — продолжает Беделия. — Но этот выстрел нужен не ему. Если ты всё же решишься, Уилл, сделай это для себя. Её дыхание так близко, он практически может ощутить её выдох здесь, на своей щеке. Тёплый поток среди морозного воздуха конюшни. Нашёптывающий дьявол, прикидывающийся невинной овечкой. «Сделай это для себя, Уилл», — после этих слов путей к отступлению не остаётся. Чем бы ни окончился этот вечер, у него не будет шансов оправдать свои поступки посторонними факторами и причинами, не имеющими прямого отношения к сути действа. Спасение мира, спасение умирающей девушки или невинного, ложно обвинённого человека. Уилл больше не сможет стыдливо прикрываться тонкой завесой морали, оправдывая своё удовольствие. Он изучающе смотрит на дрожащие губы человека перед собой, и предвкушает наслаждение от момента, когда красная жижа вылетит из затылка Ингрэма и смешается с лошадиной кровью на полу. — Пожалуйста, не надо… — дрожащим голосом умоляет его жертва. Когда ты прикидываешься жертвенным агнцем, пострадавшим за грехи мира, почему считаешь, что я не принесу тебя в жертву, свалив на тебя в нагрузку и собственные прегрешения? У меня их много, поверь, так много, и возжелает быстрой смерти тот, на кого падёт мой выбор. Ты сам назвался жертвой, и это была твоя роковая ошибка. Надевать овечью шкуру и строить невинные глазки, когда только что ты хватался за молоток. Ты так напоминаешь мне её, что из-за одного только этого напоминания заслуживаешь смерти. Если не убить тебя, ты выкрутишься, наймёшь хорошего адвоката и будешь ухмыляться на суде своей открытой улыбкой. Как ухмылялась Беделия, когда сидела на месте свидетеля. Её ехидная улыбка те доли секунды, когда их взгляды пересеклись. А дальше она опять надела маску сожаления. Но Уилл знал — он не мог ошибиться и не заметить. Фальшь Ингрэма была такой грубой игрой на фоне тонкой и изысканной фальши Беделии, её светлых волос и невинных глаз, её тонкой заботы преданного психотерапевта. — Мистер Ингрэм, будьте умничкой, помолчите. Во что ты играешь, Беделия, кого пытаешься спасти — меня или своего неудачливого коллегу? Или ты просто наблюдаешь? Тебе ведь интересно завести волчок и смотреть, как он крутится, ты хочешь знать, куда заведёт тебя рассказанная тобой же история. Что, если я направлю пистолет на тебя? Тебе известно, что я не посмею. Случайный путник, проезжающий мимо фермерского участка, никогда не подумает, что это на вид спокойное место может стать сценой для драмы, достойной пера Шекспира. Напряжение взрывной волной способно вынести двери и окна конюшни, нам втроём слишком тесно под этими деревянными перекрытиями. «Сделай это для себя, Уилл». Рука Беделии ложится на курок ровно в ту секунду, когда Уилл нажимает на спуск. С её скоростью реакции она могла бы перехватить пулю на лету. Окровавленный человек содрогается в рыданиях на полу, обхватывая руками колени. Ты довольна, Беделия? Удовлетворена тем, что я совершил убийство, или удовлетворена тем, что всё произошло понарошку, а, значит, никто ничего не должен. Как тонко ты подводишь меня… к близости. Долгие ухаживания и лестные слова, откровенные метафоры и сдержанные полуулыбки. С развязностью дамы полусвета ты даёшь мне понять, чего именно ты хочешь от меня, и тут же запрещаешь сделать это. Удерживая Уилла за предплечье, Беделия аккуратно забирает пистолет, и протянутая рука остаётся висеть в воздухе невысказанным вопросом. Уилл растерян, в то время как его госпожа смеётся практически открыто, метая в него озорные огни из уголков глаз. Ты хотела подчинить меня — ты подчинила. Её рука повелительно ложится на шею Уилла, и Беделия слегка притягивает его к себе: — Со всеми своими знаниями и опытом, я никогда не могла полностью предсказать твои поступки. При других обстоятельствах их губы, находящиеся в нескольких сантиметрах друг от друга, должны были соприкоснуться, но Уилла не посещают сомнения — её улыбка это не заманчивое желание влюблённой женщины. Усмешка Беделии — дьявольское ехидство человека, в очередной раз обыгравшего мир в своей излюбленной игре. Только когда она разрывает импровизированные полуобъятья и направляется к стойлам, Уилл приходит в себя и вспоминает о необходимости оформлять протокол, описывая формальным языком события сегодняшнего неординарного вечера. Он не забудет упомянуть об агрессивном поведении подозреваемого, а позже обязательно попросит Прайса установить точное время смерти животных. Уилл достаёт наручники и застегивает их на запястьях мужчины, который должен был погибнуть при задержании. Облокотившись на деревянное перекрытие, Беделия беззаботно гладит мягкую белую шерсть единственной выжившей овечки.***
— Я сожалею о том, что позволил тебе остановить себя. Уиллу потребовалось дождаться следующего сеанса, чтобы произнести эти слова вслух. Живёт ли он в мире, где он — ловкий сыщик и актёр — усыпляет бдительность серийной убийцы, либо же в мире, в котором он, Уилл, идёт на поводу у своего заклятого врага? — Жизнь без сожалений вовсе не была бы жизнью. Беделия продолжает выдавать прописные истины с талантом заурядного психотерапевта. На секунду она прикрывает глаза, а когда распахивает их, Уилл читает в ней желание, настоящую, искреннюю страсть. Единственная её любовь — убивать, и поступиться этим наслаждением Беделия способна только ради куда большего удовольствия. Принуждать других к убийству. Облизывая тонкие губы, она предвкушает огонь, разгорающийся внутри Уилла. Её дыхание — словно мехи для этого огня. Беделия готова вбирать всё до последней капли, каждое слово сомнений из уст Уилла, каждое желание, осквернённое грехом. Для дьявола нет ничего слаще подпорченной души праведника, и, если Уилл хочет поймать её, то его душа — лучшая наживка. — Я хочу, чтобы ты закрыл глаза, Уилл, — продолжает Беделия томным бархатным голосом, — и представил себе вариант событий, о котором ты бы не сожалел. Погрузившись в себя, Уилл пробуждается не в момент выстрела, а в тот миг, когда они с Беделией чуть не соприкоснулись губами. Внимание притягивают её губы, расплывающиеся в ехидной улыбке, и кровь, вытекающая из ровного круглого отверстия на её лбу. Уилл отматывает плёнку назад. Беделия стоит на коленях, среди крови и кишок, рядом с выпотрошенной лошадью. Её руки подняты вверх, а глаза демонстрируют саму невинность и полную непричастность к происходящему. Она будто бы хочет показать, что её участие в этой драме — случайная оплошность, которую следует исправить, и Уилл знает, какого рода исправление её ожидает. «Сделай это для себя, Уилл». Палец ложится на курок, и пуля пронзает насквозь её голову, навсегда оставляя выражение боли и сожаления на её лице. Беделия падает поверх мешанины из лошадиных кишок и собственных мозгов, и её идеально белая блуза пропитывается кровью. Бордовая жидкость на её светлых, безупречно уложенных локонах, красным цветом покрывается кружево её бюстгальтера. Уилл ловит себя на резком, болезненном желании. Если предпоцелуйная близость с Беделией не вызывала даже намёка на любое возбуждение, кроме эмоционального шока, то её изящное тело, пропитанное кровью, просто сводит с ума. Он никогда не опустился бы до того, чтобы овладеть ею, уже мертвой, но сама мысль о том, что Беделия может быть мертва, может умереть от его, Уилла, руки, доводит до экстаза. Грязной, выпотрошенной, умирающей, она заводит его так, как не заводила ещё ни одна женщина до неё.