Отзвучавшее

В тот день Гастер сидел в каком-то темном подвале и старательно пытался вернуть себе хрупкое душевное равновесие. Вдыхал густой дым, пахнущий земляникой и едкими специями, слушал заунывное пение под монотонную музыку, от которого тянуло в сон, и отхлебывал рвущий горло коктейль из пущенной по кругу кружки. Здесь, в тесноте, чувствуя боками каждое движение соседей, не различая при этом ничего дальше своих ладоней, он не сильно приглядывался к тому, что пьет, не заметив красных подтеков и белых лепестков, плавающих на поверхности алкоголя. Зато он заметил их, когда сам начал кашлять цветами и кровью. Скорчившись на полу, сплевывая на ладони маслянисто поблескивающие соцветия, он ни на секунду не сомневался, из-за кого умрет, захлебнувшись лютиками. В конце-концов, болезнь поражала лишь тех, кто влюблен. "Ох, Азгор", шептал он, тщательно вытирая за собой все следы, "Мне так жаль" Трудно мыслить, когда горло раздирает от боли, но Гастер изо всех сил старался. У него еще было время - цветы убивали медленно, мучительно, давая возможность добиться ответных чувств или закончить свои дела. О взаимности не могло быть и речи. Вингдингс безумно любил короля; потому и не питал никаких иллюзий насчет того, насколько тот в нем нуждался. Нет, скелет даже не собирался рассказывать ему о болезни, пока еще мог это скрывать. Выслушивать слова сочувствия было бы невыносимо...от любого. Так что Гастер не собирался говорить об этом вообще. В конце-концов, если однажды он не сможет предугадать приступ, все вскроется само собой. Но ученый был осторожен. Он сбегал от общества, едва чувствовал, что боль в груди нарастает и листья скребут горло, и забивался в какой-нибудь темный угол, где мог спокойно выблевать несуществующие легкие с примесью золотых цветов. Его побег даже не выглядел странным - Вингдингс всегда был нелюдим. От Азгора, как всегда, сбежать не удавалось, и Гастер делал вид, что это просто кашель, и что ему совсем не больно, и-- все хорошо, (любимый), все хорошо, (мне так жаль), в с е х о р о ш о, ((обними меня, умоляю)) От Азгора сбежать не удавалось, и Вингдингс кашлял себе в ладони, отворачиваясь от взгляда серых глаз и отодвигаясь от его рук - меньше всего скелету хотелось, чтобы Дримурр тоже заразился этой дрянью. Нет, этого он не мог допустить - каким ублюдком надо быть, чтобы обрекать любимого на такие муки? Муки, которые с каждым днем становятся все сильнее... Уже скоро Гастер проводил в постели несколько часов, задыхаясь цветами, которых стало так много, что ими можно было бы укрыть его могилу. В.Д. лежал, свернувшись клубком, тихонько подвывал и старался не думать о том, что Чара, возможно, умирала так же, и о горькой иронии, которую было суждено постигнуть ему одному. У него было так мало времени. Слишком мало, что бы тратить на работу и пустые слова. Свои последние дни ученый разделил поровну между семьей и возлюбленным, отдавая им всю свою нежность, которая еще осталась в хрупком теле. Гастер чувствовал, как плотно закрепились корни лютиков в его горле, лишив голоса, когда собирал Азгору небольшой букетик. Почему-то сейчас чистые, не несущие смерть цветы казались единственно правильным способом сказать то, что Гастеру сказать было уже не суждено. В Подземелье сложно раздобыть действительно красивые цветы - но скелет старался сделать так, чтобы его подарок был по-настоящему 'теплым'. Четырнадцать веточек белого вереска с вкраплениями мяты. Гастер действительно гордился своим нехитрым подарком и сердцем чувствовал, что это правильный выбор. Свои последние дни ученый разделил поровну между обезболивающими и Азгором. Только эти две вещи еще позволяли ему держаться - притупляющие чувства медикаменты и самое дорогое лицо на свете. Гастер захлебывался разрывающей сердце любовью и разрывающими горло лютиками, жадно всматриваясь в родные черты, зачерпывая их ладонями, словно в этом было его спасение, словно серое небо в глазах могло пролиться живительным дождем, который смыл бы проклятие с его костей, прижимаясь больным телом к теплой шерсти в агонии умирающего, беззвучно шепча, как же он л ю б и т, и смеясь, ничего больше вокруг не замечая, пока зеленые листья прорастали сквозь его ребра и тонкие побеги сжимали душу. Свой последний день Гастер разделил с самим собой, сидя у водопада и выплевывал цветки в бурлящую воду, представляя, как точно так же волны унесут его прах.