Мой пленник

Гастон познакомился с Лефу на войне. Всерьёз он его, конечно, не воспринимал, до поры до времени. Забавный женоподобный толстячок сновал рядом, заискивающе улыбался, спасал из всяческих передряг и никогда практически не исчезал из поля зрения, и на войне, где ярче и скорее становится видно, чего человек стоит, Гастон очень быстро понял, что не стоит его отталкивать. Он снисходительно принимал его ухаживания под видом дружеской помощи, иногда бросал многозначительный взгляд, который, вкупе с хищной ухмылкой, заставлял Лефу млеть, но не больше. Время, однако, то тянулось долго однообразными вечерами, то неслось вперед быстрее тех пуль, которые свистели над их головами... Так или иначе, это выматывало, как и длинные походы, и полная невозможность расслабиться. Чертовски холодной декабрьской ночью Гастон, кутаясь в старую шинель и стуча зубами, решил наконец временно наступить на горло своей разборчивости и презрению — да и долгое воздержание от интимной близости на этой войне вносило весомый вклад. — Эй, Лефу! — негромко окликнул он боевого товарища. Тот, несмотря на глубокую ночь, не спал и откликнулся с извечной готовностью: — Что случилось, Гастон? — Замерз я хуже собаки, — он старался говорить негромко. — Иди сюда. Послышалось тихое сопение, мелькнула в свете луны объемная черная тень, и вскоре под боком он ощутил чужое тепло. Хотелось обнять его и прижать к себе посильнее, что он и сделал — не из соображений нежности, конечно. Мало-помалу Гастона перестало трясти от холода. Тут бы расслабиться и уснуть, но тело предательски пожелало ещё кое-чего. Возбуждение горячей волной прокатилось по телу и потребовало своего — и неважно, где и с кем. Спал бы он один — обошелся бы своей рукой, но теперь... Лефу, до этого лежавший мирно и дававший спокойно себя обнимать, наткнулся вдруг ладонью в твердую выпуклость в его паху и негромко захихикал. — Ого... Ты настолько мне рад? Гастону нечеловечески захотелось вмазать ему по носу, чтобы прекратить это манерное хихикание. Он шумно и тяжело дышал. — Заткнись. Просто у меня давно никого не было, ясно? — Понимаю. Помочь? Гастон мысленно хохотнул, а вслух сказал: — Ну, что ж, давай, помоги. Он рассчитывал на то, что тот накроет его член своей пухлой ладонью и постарается сам подрочить ему, но нет, реальность преподнесла ему сюрприз, так как в следующую секунду Лефу с головой нырнул под одеяло, добираясь до его тела и стягивая с Гастона штаны и исподнее. Через некоторое время он ощутил чужие мягкие губы на своем члене: Лефу аккуратно, будто дразня, покусывал его сквозь тонкую ткань, затем, сняв оставшуюся одежду, принялся за дело всерьез. Гастон тихо застонал сквозь зубы, чтобы не перебудить весь лагерь, и с трудом сдержался, чтобы не кончить в тот же момент, когда язык скользнул по головке члена, мягко погладив отверстие, а затем спустился вниз. Тяжелая рука его дорогого Гастона опустилась Лефу на затылок, и Лефу заглотнул его член полностью, понимая намек. Продолжалось это недолго, и менее чем через минуту он излился ему в рот, тяжело дыша, и отвалился назад, на свернутый плащ, заменявший ему подушку. Лефу привстал, обтирая рот пальцем. Затем лег рядом и потянулся к нему: — Ну как? Ты меня даже не поцелуешь в благодарность? Гастон брезгливо отвернулся, впрочем, пробормотав, что безмерно ему благодарен. Вскоре он захрапел, оглашая окрестности подобием тигриного рыка, а Лефу лежал подле него на спине, разглядывая яркие белые звёзды. Казалось бы, разойтись им после этого, сделав вид, что один другого не знает — но нет, почему-то остались они вдвоем и после войны, осев в небольшом городишке посреди дикого непроходимого леса. Гастон соблазнял от нечего делать всех по очереди местных девок, а Лефу непременно отирался рядом, подбадривая своего дорогого друга в редкие моменты неудач. Как, например, вот этот, когда гордая дочурка изобретателя Мориса, Белль, дала ему от ворот поворот, наотрез отказавшись выходить за Гастона замуж. — Кстати, а почему ты, Лефу, так и не обзавелся женой? — спросил Гастон, вальяжно откинувшись в кресле возле камина. Верный слуга и воздыхатель, крутившийся рядом, сразу как-то смешался, замялся и с трудом ответил, что, мол, как-то не получилось. Вопрос был задан исключительно на публику, чтобы ни у кого из достопочтенных жителей не возникло сомнения, что Лефу — просто мальчик на побегушках у местного короля всех трактиров. Гастон отлично знал причину, а самому Лефу вопрос, по размышлении, казался почти издевательским. Его женой, мужем, светом очей и занозой в сердце был сам Гастон — но тому нравилось поддевать его на публику. Лефу был почти полностью уверен, что такому самовлюбленному павлину, как его Гастон, не могла не понравиться та хвалебная песнь, которую он пропел в его поддержку, но не хотел спрашивать о том при всех. Лишь когда поздним вечером они вышли из трактира и неспешно поехали на ночлег, он несмело спросил: — Скажи, я не перегнул палку? Не сказал лишнего, когда пел? А? — голос предательски дрогнул от нервов, как это и бывало почти всегда, когда он решался спросить о чем-то откровенно своего любимца. Тот, к счастью, ответил вполне миролюбиво: — Ну, разве что так, самую малость. — Ох. Прости. — Дома попросишь прощения... Стоя передо мной на коленях! — И Гастон захохотал, подмигивая и намекая на то, в какой конкретно форме это будет выражаться. Лефу вздохнул и замолчал. Его одолевали не слишком веселые мысли. И чего это он так позарился на Белль, да ещё захотел взять её в жены? Зачем? Девиц, готовых его пригреть на своей груди, кругом полно, да и потом, как же он сам, Лефу? Разве он не готов сделать для него что угодно? За печальными размышлениями дорога кончилась, и они прибыли к невысокому домишке, спешившись, прошли внутрь. Лефу не пожелал зажигать свет, чтобы не привлечь интереса соседей, и раздевались они в полной темноте. Он ждал, что Гастон упав на кровать, тут же захрапит, но нет: тот ничуть не собирался спать (как видно, прогулка на свежем воздухе его хорошо взбодрила) — и подозвал его к себе, как это бывало раньше. Лефу с готовностью подошел, но потом опять замялся и наконец спросил: — Гастон, скажи... — Что сказать? — Скажи честно... — Да что такое? — Тебе противно трахать меня, да? Это всё потому, что я слишком толстый? — Ах, вот ты к чему! — он засмеялся, видимо, решив, что это намёк, и притянул его к себе, шлёпнув Лефу по заднице, а затем по кровати рядом с собой. — Да нет же, нет! Это даже забавно. Раздевайся, ложись сюда. Лефу, конечно, занимал немного другой вопрос, но пожелание Гастона выполнил беспрекословно. Тот шумно завозился рядом, скидывая с себя оставшееся бельё, затем устроился на кровати. — Нет, подожди... Скажи, ты поэтому хочешь жениться на Белль? Я тебя уже не устраиваю? — Ох, просто заткнись, Лефу! Он ещё и сцены ревности мне устраивает, а, каков наглец! Он снова шлёпнул его по заднице, и светлая плоть мягко всколыхнулась. — Я же не спрашиваю тебя: "Что, надоело сосать?" Гастон раздвинул его бедра, пытаясь устроиться удобнее и продолжая возмущенную отповедь: — И ты не понимаешь того, что это — совсем другое. Это... Это как пытаться добиться того, что недоступно, чего у тебя никогда не было... И поэтому это так ценно. Впрочем, он был не слишком искушен в риторике и диспутах, да и вообще в рефлексии на тему своих намерений и поступков, поэтому вскоре замолк, и лишь изредка отдавал лежащему под ним короткие указания. — Раздвинь ноги шире. Нет... Я так не могу. Привстань, — и он притянул его к себе, сжимая по-женски пухлые бедра. Член на волне предвкушения обладать девицей Белль стоял, как копье в ограде городского парка. Он раздвинул ягодицы, нащупал отверстие пальцем... — Гастон, чуть осторожней, пожалуйста. Я просто опасаюсь, что, как в прошлый раз... — Ох, да заткнись ты уже, а! Гастон раздраженно мотнул головой: Лефу сбил его с мыслей о новой пассии, и ему теперь требовалось время, чтобы вернуть мысли в прежнее русло. Тем не менее, хотя он неспешно подготовил его двумя пальцами и вошел плавно, Лефу вздрогнул, судорожно вцепившись пальцами в простыню, и весь сжался. — Ну, спокойно, спокойно, — он погладил его по спине, подождал немного, давая привыкнуть и представляя мысленно свою будущую брачную ночь, после чего толчком вошел ещё глубже, заставляя Лефу застонать от боли и удовольствия одновременно. Через некоторое время он начал двигаться быстрее и быстрее, с силой сжимая его жирные бока и трахая так глубоко, как мог, удерживая на одном месте. Лефу тихо стонал и ахал не хуже девиц из борделя, то подаваясь навстречу, то норовя уползти вперёд. Через две минуты Гастон с сдавленным стоном кончил, прижавшись к нему в финальном порыве и окончательно придавив к кровати. Они полежали так совершенно недолго, после чего он отстранился, вытирая член о простыню, и во весь рост растянулся, уставившись в потолок. — Да. Вот так примерно это и произойдет, когда я возьму в жены Белль. Лефу на глаза навернулись непрошеные слёзы, и он первый раз за всю ночь порадовался, что в спальне темно, а значит, можно избежать ехидных вопросов и очередного смеха над своими чувствами.