***
Спал он долго, на следующее утро встав скорее согласно животному инстинкту, чем необходимости. Осознание того, что теперь натура зверя будет все сильнее брать верх и вынудит однажды совсем забыть, что он был когда-то человеком, заставило вздрогнуть. Инстинкт, однако, уже управлял им, требуя обойти владения после вчерашнего нашествия крестьян. Монстр поднялся и, прихрамывая и тяжело дыша, неторопливым шагом отправился наружу. Белый снег уже успел замести следы людей; одинокой маленькой группой стояли слуги, верней, тот хлам, что от них остался: тележка-карета, кованый канделябр, часы, метёлка... Он сгрёб их всех в охапку и оттащил вовнутрь. Никого теперь не спасти; пусть их вид вечно напоминает ему о прошедших днях. Пусть будет даже станет ещё больнее от вида упущенных возможностей; теперь — слишком поздно и ничего не страшно. Зверь хлопнул дверью и вышел наружу вновь. Огляделся. Валялись кругом обломки шпилей, черепица, куски камней, и он обходил завалы, внимательно смотря то под ноги, то наверх, опасаясь, что его пришибет какой-нибудь запоздало решивший сорваться камень или кусок штукатурки. Замок, впрочем, стоял как прежде, вполне уверенно и твёрдо, и не грозил обвалиться на голову, как сутки назад. Всё застыло в белом безмолвии и безвременье. Горькое зрелище навевало тоску, и принц постоял так с опущенной головой, прислушиваясь к свисту ветра и к своим чувствам. И услышал стон. Нет, стонать, ему, конечно, хотелось очень давно, а может, он и стонал мысленно от горя всё это время — но этот голос определенно принадлежал не ему. Он доносился издалека, со стороны высокой груды обломков. Чудовище насторожилось, продвигаясь вперед. Так и есть: под завалами из кусков каменных мостов и декоративных скульптур был кто-то живой, кто-то, кто хрипел и стонал прерывисто и тихо, из последних, как видно, сил. Судя по низкому тембру — мужчина, что, в общем, не могло не радовать Чудовище: девушек отныне он, наверное, не смог бы перенести на дух, слишком уж сильна была досада от неудачи с Белль. Он кинулся к кургану из кусков гранита и известняка, оттаскивая их в сторону и пытаясь извлечь того, кто был погребен под ними. С трудом приподняв тяжелую каменную плиту, он вздрогнул и чуть было не уронил её обратно на бледное перепачканное пылью и серой грязью лицо: то был Гастон. Он самый. Несостоявшийся соперник в борьбе за сердце Белль, подлый и самодовольный. "То есть такой же, как ты!" — ехидно напомнил голос в голове. Адам не был даже уверен, что он принадлежит именно ему: может, этот голос совести — ещё один дар той злой феи? Повиноваться ей теперь не было никакого резона, но он всё-таки аккуратно сдвинул в сторону тяжелую плиту, придавившую тело Гастона к земле, поднял его и отнес внутрь замка — неведомо зачем, поскольку одному, без слуг, вылечить его не представлялось возможным. Можно было бы просто отправить неудачливого охотника обратно в деревню, но замок и близлежащий парк были заколдованы, а значит, он не сможет покинуть этот магический круг. И никто не может — кроме пришлых со стороны, но те более сюда не сунутся, это точно. Все их лошади, как назло, тоже разбежались. Проклятье! Зверь коротко рыкнул и отправился за дровами, чтобы затопить камин, оставив Гастона на широком старом диване. Он успел вернуться, затопить камин, даже согреть воду и содрать с Гастона остатки рубахи, чтобы промыть глубокие ссадины и ушибы, когда тот очнулся. Вид монстра, склонившегося над ним с влажной тряпкой в лапах, был так дик, что тот бы вновь упал в обморок, если бы не лежал и так. Он вздрогнул и тихо ахнул. — Зверь? Это ты? — Как видишь, — неприветливо и невнятно пробурчал тот, оттирая его от грязи и пыли. — Оставил бы меня там... умирать. Я и так, кажется, почти умер от холода и боли, пока лежал там ночь. — Я тоже чуть не умер, — огрызнулся зверь. — Да? И на что я тебе сдался? — Сам не знаю. — Будешь играть со мной в кошки-мышки, мучить... Зверь досадливо дернул ухом и не ответил. По безобразной звериной морде никак нельзя было угадать ответ: она казалась ему бесстрастной, как маска в театре. Гастон тоже замолчал, равнодушно давая себя обмыть и лишь изредка шипя от боли, когда вода попадала в раны и порезы. К ужасу от осознания того, что он находится наедине с монстром, постепенно, по мере осознания, примешивался другой. Своего тела ниже пояса он практически не чувствовал. Ноги не слушались и, собственно, он не мог, как ни старался, сдвинуть их хотя бы на сантиметр. Это было страшно, но он живо утешил себя, что раз уж удалось ему выжить, рухнув с такой высоты, то может, и тут всё наладится. Отогревшись, Гастон почувствовал вновь сонливость и вскоре уже храпел. Зверь, накинув на него какую-то старую шаль, ушел из замка. Инстинкт неотвратимо манил его в лес сотней запахов, нетронутой целиной снега и предвкушением свежей крови кролика или куропатки. Удивительным и далёким в эти мгновения казалось ему то, что ещё сутки назад он жаждал смерти. Боль, по крайней мере, физическая, почти прошла, сменившись бодростью и желанием бежать, выслеживая добычу. Адам опустил голову вниз, осматривая себя. Нет, всё тот же зверь, вечный оборотень без признаков человека. Он оглянул себя со стороны в чистом зеркале старого пруда и на секунду опешил, когда заметил, что раны от пуль Гастона почти исчезли. Финальный подарок феи? Теперь он и умереть не сможет, и лишь каяться целую вечность об одной розе? Он зарычал и бросился вперёд, в черные кусты. Тонкие ветки хлестнули по морде, отрезвляя и заставляя переключиться на слежку за добычей.***
Вернулся он поздно вечером, когда давно светили звёзды, ещё раз убедившись, что замок его не выпустит и не даст уйти чересчур далеко. При каждой попытке покинуть окрестности парка и выйти за пределы царства вечного холода он понимал, что идет обратно — нет, не против своей воли, но тропинки сами поворачивали назад, деревья сцеплялись ветками и стволами, на пути к деревне возникали то груды камней, то обрыв большой высоты. Гастон успел сползти с дивана, но далеко продвинуться к побегу ему не удалось: нижняя часть тела, особенно ноги чуть ниже колен, оставалась неподвижной и расслабленной, отказываясь слушать приказы тела и мозга. — Лежи, дурень! Успеешь ещё наползаться. — Меня, кажется, парализовало. Ноги ниже колен — я их не чувствую! Они даже не болят! Я не могу встать сам, — в панике простонал Гастон. — Заткнись и прекращай ныть! — Зачем, чёрт возьми, ты вытащил меня!? — А я тебя не держу! Можешь возвращаться в свою деревню и составить конкуренцию Агате в сборе милостыни, поскольку прежние дружки тебя, думаю, покинут! — презрительно фыркнул принц Адам. — Лучше бы ты убил меня. — Может, отлежишься. — Надеюсь, — прошипел злобно Гастон, отворачиваясь к стене и утыкаясь лицом в подушку. Адам вышел, оставив его наедине со своими горестями, а также пошел на компромисс со своей гордостью, твердо пообещав себе, что завтра, когда этот мерзкий тип отлежится, он покажет ему, кто тут главный — или пусть валит на все четыре стороны! "Если сможет, конечно, куда-то сам уйти!" — ехидно напомнил опять голос совести.