Мой пленник

Гастон презрительно усмехнулся, но, спустившись на кухню, все же послушно сервировал поднос на двоих: немного мяса, яблоки, бутылка вина из старых запасов. Он с удивлением обнаружил, что необходимость позаботиться о принце ничуть не раздражает. Это было почти... приятно? Вот уж чего охотник ни за что не ожидал бы от себя — до сих пор забота была прерогативой Лефу, его платой в обмен на возможность прикасаться к телу Гастона. А с Адамом они поменялись ролями. "Но погоди-ка, — сказал себе он, — выходит, что Адам дрессирует меня? Хорош, нечего сказать. Вот она, королевская кровь, привычка к власти... Что ж, посмотрим, кто кого. Ни одна принцесса не сможет повелевать мной!" Принц Адам, оставшийся в спальне, был в общем-то далёк от подобного коварства. В нем говорили скорее жалкие остатки прошлых манер, но натура зверя и изначальное себялюбие делали своё дело. Этот отвратительный огромный дурно пахнущий мужик дважды унизил его своей грязной похотью, а втройне обиднее Адаму было осознавать, что без него он попросту не выживет. Охотиться в человеческом облике было Значительно труднее, чем в зверином, с быстротой его бега и мощностью сильных лап. Он тогда уже ждал мысленно смерти от голода и лежал, готовясь к ней, но тут в замок ворвалось это сущее наказание — Гастон — и прекрасный план тихо расстаться с жизнью, лёжа в постели, пошёл прахом. Все, все назло ему! Принц нахмурил тонкие тёмные брови, но тут же против воли улыбнулся, вспомнив о Гастоне. И когда тот поднялся наверх с подносом еды, то Адам встретил его с самой обольстительной из своих улыбок. Алые губы, которые, бывало, так хорошо складывались в презрительную гримасу, послушно брали мясо с его рук и облизывали пальцы Гастона, и это было ещё удивительнее, чем застрелить самого страшного и дикого зверя в лесу. Он впервые понял, каково это — не убивать понравившуюся добычу, а приручить ее. Они закончили ужин, и принц склонил голову на его плечо, засыпая. — Скажи, ты скоро оставишь меня здесь одного? — Никогда. Обещаю. Ну, хорошо, эти двое нашли общий язык, но что же наш верный Лефу? Точнее, не наш, а гастонов, конечно же. Без ненаглядного он чувствовал себя потерянным. Деревня, казавшаяся ему ранее райским местом, средоточием золотистого солнечного цвета, хорошеньких мордашек и отличнейшего пива в таверне, теперь казалась ему полной самых мрачных и неприятных физиономий, и разве что Том, Дик или Стэнли, встретив его одинокий взгляд в никуда, интересовались, как там его Гастон и когда вернётся. Лефу заливал печаль кислым вином, немного даже похудел с тоски и бесконечно ходил ко краю леса — все ждал его. Внутрь лес не пускал. По крайней мере, сильно вглубь. Походить по опушке средь желтых листьев у самого его края — пожалуйста, а вот дальше... Ни в какую! То были, конечно, происки феи, Лефу это точно знал. Не знал лишь, где теперь искать Гастона. Ну, нет, знал, естественно, но боялся худшего: того, что в финальной схватке с Чудовищем выиграл не он. Не его любимый. И жизнь от этого становилась ещё тошней. Нет, решительно невозможно! В одно вовсе не прекрасное, а самое серое в мире утро он все же решился на крайнюю меру — отомстить зверю. И пусть это будет стоить ему жизни, но он лучше уйдёт вслед за Гастоном, чем долгие годы будет вспоминать своего охотника и жить без него! Лефу гордо вскинул голову перед зеркалом, закинул на плечо ружьё, хоть вовсе не был мастером в стрельбе, и предусмотрительно собрал корзинку с обедом: вдруг плутать придётся долго? Заветной тропинки, что завела Гастона и Мориса когда-то к замку, сперва не было. Лефу прошёл по дороге на Париж и раз, и два, и изучал ее с упорством следопыта, но так и не нашёл таинственной развилки, того тёмного угла, откуда начинался путь к обители зла. Вдоль все шли глухие, непролазные совершенно заросли, а затем тропинка становилась шире — и за следующим же поворотом превращалась в широкую и светлую, но такую скучную парижскую дорогу. Лефу вздохнул, утирая пот. Ничего в этой жизни не даётся ему даром! У кого-то все есть: у Гастона — внешность и сила, у Чудовища — богатство и замок, а вот ему не досталось ничего... Он бы заплакал, если бы не знал, что делу слезами не поможешь: придётся, видно, лезть в глухие заросли. Ну и ладно! Пусть он порвёт одежду, пусть потеряет по дороге ружьё, но хоть докажет самому себе, что сделал все, что мог, — и Лефу начал штурмовать вставшие стеной перед ним чёрные кусты. Поднырнул под первый, получил по лицу хлесткими ветками от второго, споткнулся об корни под третьим, кубарем прокатился в овраг, начавшийся под четвёртым, и упал на кучу сухой коричневой листвы. Уже по ту сторону от широкой дороги. А под ногами его вилась узкая, еле видная сквозь листья и лесной мелкий мусор тропинка. Снизу тянуло холодом, пролетело даже несколько крупиц снега, и Лефу чуть было не подпрыгнул от счастья: ветер этот был явный предвестник замка. А значит, он на верном пути. Не теряя ни секунды, позабыв отряхнуться от паутины и сухих листков, тяжело сопя, побежал он вперёд. И надежды его были вознаграждены: за сизой туманной далью показался высокий чёрный шпиль, а затем ещё и ещё один. Замок стоял на месте, хоть и стал ещё непригляднее и мрачнее, щерился выбитыми камнями, полуразрушенными арками и острыми зубцами парапетов. Но разве могло это остановить влюблённую душу? Лефу рвался вперёд и, верно, с наскока перепрыгнул бы дворцовую ограду, если бы покосившиеся ворота не были и без того приоткрыты. Он бочком прошёл в них и очутился во внутреннем дворе, где, кажется, гостили разом все четыре сезона: под ногами лежал снег, падали с неба его белые резные хлопья, но тут же яркими словно кровь пятнами цвели розы, бордовым и темно-зелёным отливала листва живых изгородей, нежно зеленела кое-где под ногами из-под снега свежая травка, а на деревьях виднелись красные ягоды и плоды. Поплутав чуток по декоративному лабиринту, Лефу вышел ко крыльцу — и готов уже был захлопать от радости: в распахнутую дверь вела цепочка следов, да не одна! Но по крайней мере одни следы были точно гастоновские, широкие, точь-в-точь как у его подбитых гвоздиками охотничьих сапог. Жив, точно жив! Лефу опрометью ринулся внутрь, на секунду остановился в полутемном главном зале: вдалеке, в стороне, где кухня, что-то брякало. — Гастон! Гасто-он! Отзовись! Ты жив? — но вопрос был уже лишним: Лефу влетел в него со всего размаха. — О Господи! Не могу поверить, ты жив, жив! Он уткнулся лицом в его грудь. Тяжелая тёплая ладонь похлопала его по спине. А голос был непривычно тихим, даже с оттенком какой-то нежности: — Здравствуй, Лефу, там, откуда нет возврата. — Да не все ли равно! Главное, что я наконец нашёл тебя... Постой, как нет возврата? Я же ведь прошёл! — Но обратно не выйдешь. — Завтра проверим. Лефу прижался к нему, не собираясь даже отпускать. — Если б ты только знал, как я боялся, что ты ушёл навсегда! Думал каждый день... И я больше никуда, никуда тебя не отпущу, знай. — Я тоже часто вспоминал о тебе, Лефу. — Правда? Ты серьёзно? — Да. Ты меня многому научил. Например, тому, как терпеть чужой несносный характер, да ещё и восхищаться им. Они вышли из кухни и сели на кушетку напротив камина с еле тлевшими углями. Было, впрочем, ничуть не жарко: все тепло уходило сквозь неосмотрительно распахнутую дверь, — и ни одному из них это не было важно. Лефу счастливо вздохнул, ловя взгляд Гастона, но тот оставался тосклив, как осень. — Боюсь, ты сам не захочешь остаться со мной. — Боже мой, почему? С чего ты взял? — Видишь ли, принц Адам... В общем, он здесь. — Чудовище? Так ты не убил его? — Фея расколдовала его, он стал человеком. Но это превратилось в наше с ним наказание: мы ведь не можем выйти. — Точно? Ты пробовал? — Тысячу сотен раз. — Ох. Жаль. Может, у меня всё-таки получится? — И, что хуже, я пообещал себе не бросать его здесь одного. — Может, выйдем отсюда все вместе? — А если нет, будем все вместе здесь жить!? — со злостью вдруг заорал Гастон. — Да, — ответил ему Лефу спокойно и твёрдо. — Я уже сказал, что тебя не оставлю. — Обо мне можешь не беспокоиться лишний раз, а вот его светлости точно не помешает нянька. Лефу пожал плечами. — Не пойму, отчего ты так злишься? Не нравится, что я тебя нашёл? Или из-за принца Адама? — Угадал. Гастон взглянул в его голубые глаза и с мучением произнёс: — Лефу, мы с ним переспали. Он помолчал недолго и снова вздохнул, набираясь сил. — Гастон, я знаю, что ты практически ничего ко мне не чувствуешь. Я не слепой и не настолько туп, чтобы обманываться насчёт того, кого из двух ты выберешь: красавчика принца со своим дворцом или толстого подхалима, которого терпел разве что из одной забавы. Выбор любому ясен. Тут Гастон почему-то вдруг тихо всхлипнул и обнял его, чуть ли не повиснув на плечах, не отвечая ничего на недоуменные расспросы. Отстранившись с неохотой через несколько минут, он с недоверием уточнил: — Значит, вместе? — Значит, вместе, хоть мне и придётся изо всех сил не ревновать слишком откровенно. Но у медали, как оказалось, была и обратная сторона. Адам оказался куда более вежлив, начитан и неглуп, чем можно было ожидать — и все это были именно те качества, которых бедному Лефу, бывало, так не хватало в грубоватом Гастоне. К тому же принц никогда не позволял себе пошлых шуток, ни разу не намекнул ему на его толстую задницу, да и вовсе вскоре оказалось, что обсуждать Шекспира в библиотеке куда интереснее, чем скакать по промозглому лесу в поисках зайца или кабана, и теперь уже Гастону приходилось с раздражённым рычанием выдёргивать одного из двух местных интеллектуалов, чтобы хоть кто-то, черт возьми, в этом доме охотился вместе с ним. И однажды наивный Охотник, боявшийся вражды между его другом и принцем, заглянув невовремя в библиотеку, стал свидетелем самой неожиданной для себя сцены: Лефу, с чувством цитируя какой-то любовный сонет, коснулся несмело рукой тонких пальцев принца, а затем прижал их к губам в поцелуе — и Адам не отдёргивал руку, и даже не посмотрел на него с презрением, нет! Дальше пухлая ручка коснулась его волос, Гастону послышалась какая-то муть про золотистые локоны и утонченную красоту, какой нет равных, и он с еле сдерживаемым рычанием захлопнул дверь. Определённо одному из этих голубков следовало устроить встряску, но вот кому? Может, и вовсе следовало дать по затылку самому себе: ведь это он свёл их, пусть и невольно...