Мой пленник

Гастон заозирался по сторонам, начав неожиданно для себя нервничать при виде крови. Казалось бы, отмщение свершено, и место их с принцем Адамом встречи можно преспокойно покинуть, но поди ж ты, нет. Странная, удивительная вещь — он понял, что не может уйти просто так. Да, враг был повержен, гастонов позор — смыт кровью, но... "Но зверь-то всегда возвращался и пытался помочь тебе, — возразил ему антагонистический внутренний голос, — пусть неловко, неаккуратно, но всё-таки! Смазывал твои синяки и ссадины мазью, притаскивал еды, менял тряпки". А он, Гастон, возвращаться не собирался. Принц молчал, уткнувшись в подушку, не то в беспамятстве, не то в попытке уснуть и забыть обо всем. Он сдвинул ноги, но кровь все же сочилась: темно-красное пятно расползалось по простыне. Гастон углом пододеяльника вытер его промежность, снова заставив раздвинуть бёдра. Принц всхлипнул тихо, вздрогнул, пытаясь ускользнуть, но под тяжелой рукой Гастона замер снова. — Тихо-тихо! Я только посмотрю. Смотреть, впрочем, было особенно не на что: снаружи небольшая трещинка, а трогать принца изнутри снова он не решался. — Ладно! — сказал он, убеждая скорее себя, чем его. — Ничего, не сдохнешь. С этим вердиктом Гастон поднялся и направился к выходу. Червь сомнения подгрызал его мысли и подтачивал твёрдую уверенность в том, что всё сделано как надо. В спор вступила всегдашняя гастонова бессовестность, шептавшая ему: "Брось зазнавшегося принца и уходи, уходи прочь, забудь уже обо всем раз и навсегда!" — он привычно послушал её, напоследок похлопав принца по спине, коротко бросив "оставайся!" и покинув замок раз и навсегда. Ну, то есть так ему сперва показалось. Вернулся бы он на самом деле или нет — вопрос спорный, можно сказать, неразрешимый, ибо подойдя к границам парка, переходившего в густой лес, Гастон понял, что фея на него обозлилась. Он был бог весть каким психологом, но наткнуться на невидимый барьер, не пускавший в деревню, и не понять того, что фея не желает его возвращения, было бы слишком даже для не отягощенного глубокими познаниями Гастона. — Агата, чёрт подери! — выругался он взбешённо. — Что тебе ещё нужно!? Ответа, естественно, не последовало, а лес оставался глух и непреодолим перед его попытками с разбегу достичь заветной тропы в глубине чащи. Ничего не оставалось, кроме как ответить себе самому. — Да-да, я понимаю, — продолжил он, издевательски копируя голос феи-нищенки, — мы должны смириться с текущим положением, полностью перевоспитаться, стать благоразумны, вежливы, честны, благородны, великодушны, и все в таком роде... Вызвать любовь и уважение другого человека. Только одна загвоздка: где же девица Белль? А, фея!? С кем я, по-твоему, должен этим заниматься? С его мудейшеством принцем Адамом? Ась? Фея молчала. Может быть, даже злорадствовала, — этого он не видел, но вполне допускал, и взбесился ещё сильнее. Что теперь ему тут делать? Сдохнуть на пару с ним? "Так, постой, — сказал Гастон мысленно, — может, это и есть её план? Она потеряла всякую надежду на их перевоспитание и потому заперла их здесь (безо всяких девушек, ради которых хотелось бы исправиться), — чтобы они либо стали пай-мальчиками, несмотря ни на что, либо грызлись до последнего, как пауки в банке, в финале поубивав друг друга?" Он обследовал весь периметр парка и леса, куда мог добраться, но лазейки в этом кольце не было. Фея вновь заперла их наедине, как видно, не на шутку разозлившись. Можно было бы уговорить Ее выпустить хотя бы принца, но здравый смысл подсказывал ему, что прямо сейчас соваться не следует. "Ну и пусть! — убеждал он себя. — Поживу тут с недельку, пооколачиваюсь вокруг, постреляю оленей, а после сделаю вид, что всячески раскаялся, и позову фею. Благо, ружьё у меня с собой, с голоду не умру..." Неприятное предположение, но, кажется, единственно верное. Сделав пару кругов по периметру немаленького дворцового сада, густо заросшего кустами, он понемногу утихомирился и устал. Со всех сторон подкрадывались сумерки, солнце скрылось за верхушками деревьев, сильно тянуло холодом. Стоило поискать выход более вдумчиво, но сейчас хотелось совсем другого — согреться, поужинать и завалиться спать. Подстрелив очередного случайно выпрыгнувшего из-под ног кролика, на собратьев которого до этого не обращал внимания, Гастон вернулся в замок. Там, увы, было ничуть не теплее, чем снаружи, и пришлось хорошенько повозиться с растопкой камина, прежде чем удалось добиться заветного тепла и восхитительного запаха поджаривающегося на огне мяса. Он устало плюхнулся на рассохшееся кресло, обитое засаленным бархатом, и уставился на языки пламени. Свет от камина с трудом разгонял тьму на крохотном, не более четырех-шести квадратных метров пятачке главного зала — в остальном же там было пусто, черно и тихо. Свистел негромко ветер снаружи, потрескивало старое дерево, обломки старого стула, но принц в своей спальне наверху не подавал никаких признаков жизни: ни шагов, ни стона. Впрочем, с чего ему стонать? Вот он, Гастон, и впрямь был ранен, а этот что? Тьфу. Неудачник. Поужинав крольчатиной и запив её на свой страх и риск дождевой водой, Гастон впал в благодушное расположение духа. Подняться, что ли, к принцу? Нет. Пусть полежит, поймет, каково быть в его шкуре, одному, страдая от боли. Уснул он быстро, а проснулся на рассвете — в угловатом старом кресле затекла спина и ноги. Камин потух, стало куда прохладней, и он, содрав одну из портьер, непрестанно чихая от пыли, устроился на кушетке, достаточно длинной для того, чтобы можно было вытянуться в полный рост. В следующий раз он встал уже за полдень, солнце успело подняться высоко. Размявшись и закусив остатками вчерашнего, он поднялся-таки наверх. Видеться с Адамом не очень-то и хотелось, и он шел туда с определенной надеждой на то, что тот убрался, например, тоже поохотиться или просто прогуляться, и в спальне окажется пусто. Но нет: принц лежал в прежней позе, уткнувшись в подушку. Так и лежал со вчерашнего дня полуголым, даже не оделся. Сорочка порвалась, но его это, как видно, не заботило. Принц укутался в одеяло и неприязненно посмотрел на Гастона. Тот стоял на прежнем месте, никак не собираясь уходить. — Пошел прочь! — Ого. Собрал в кулак остатки гордости и решил показать мне, кто тут главный? Не выйдет. — Гастон уверенно подошел к нему и опустился рядом. — И вчера я тебе это доказал. Разве нет? Принц поднял голову от подушки, полуобернувшись. Веки были чуть припухшими, глаза блестели. Это было почти мило, будь принц девушкой, он одарил бы его своим фирменным утешительным поцелуем, но сейчас просто погладил по плечу. — Пошел вон! — прикрикнул тот снова, с выражением брезгливости отодвинувшись. — Нет, принцесса. И знаешь, почему? Фея снова заперла нас наедине. — Да? И что теперь? Ты даже не можешь выйти из дворца? Или можешь? Вот и отлично. Выметайся из моей спальни, будь добр, — злобно прошипел Адам. — Дать тебе спокойно предаться меланхолии и душевным терзаниям по утраченному? — Откуда только таких слов нахватался? — саркастически спросил принц. — Не беспокойся, бывал в столицах, — самодовольно ухмыльнулся Гастон. — Так вот. Нам нужно как-то выбраться отсюда, но чёртова фея ни за что не откроет нам тропу, что ведёт наружу, если мы не встанем на путь исправления... или вроде того. Поток его красноречия иссяк. — И как, есть идеи? Гастон развёл руками. — И у меня. Или ты, чёрт подери, думаешь, что я не обошел весь лес на тысячу раз? — Но мы должны делать хоть что-то, не сидеть же здесь просто так!? — Ты можешь делать всё, что хочешь. Единственное одолжение: не трогай при этом меня. Потому что я не вижу смысла выбираться. Это у тебя снаружи ждут распутные девицы, ближайший трактир и жирный дружок, соскучившиеся по тебе. Меня там не ждёт никто. Не вижу смысла даже в том, чтобы вставать с кровати. Он опешил. Вот, значит, как оно: надеяться придётся только на себя. Ведь Адам давно отчаялся. — Если так, удивлён, как ты ещё не сдох. — Сам поражаюсь. Принц вновь распластался по кровати, уткнув лицо в подушку. — А теперь вали! Аудиенция окончена, — раздался его глухой голос. Гастон хохотнул, но послушно вышел. Всё ясно. Рассчитывать ни на что не приходилось. Значит, попытается исправиться сам. В голову пришла идея, подкинутая ему последней тирадой принца: в деревеньке его ждало много соблазнов, в которых он мог погрязнуть, оставаясь по-прежнему самодовольным, жестоким, развратным, местами даже подлым. Стало быть, надо показать Агате, что не очень-то ему и нужна эта жизнь снаружи, и он сможет жить и здесь, внутри, спокойно и мирно (не считая, конечно, кроликов и косуль, которых будет постреливать). Можно даже будет попытаться наладить мирные отношения с принцем, хоть тот и изображал смертельную обиду. Но должно же было в нём остаться что-то человеческое? Поговорили они в кои-то веки вполне мирно, без мордобоя. Тут, конечно, на руку играло то, что принц стал гораздо слабее, но всё-таки! Он вернулся в замок ближе к вечеру, застрелив, как мечтал, косулю, и не без труда затащил её тушу внутрь, на кухню. На плитах пола расплылась кровавая лужа, летели ошметки шерсти и плоти, пока он свежевал её. Грязно, конечно, но как иначе? После этого впервые в жизни он решил вымыть пол и зацепил процессе гору немытой посуды, неловко повернувшись. Она упала на пол с грохотом; медный тазик громко и гулко зазвенел. Принца в опочивальне это, как видно, не трогало, поскольку он даже не спустился вниз поинтересоваться тем, что такое здесь происходит, и был, очевидно, верен своим обещаниям. Собственно, Гастону стало даже немного жаль его. И впрямь, безнадёжное существование! Наевшись, он решил тихонько проверить, как у того дела, тем более, что принц не должен был спать после недавнего тарарама. Рассохшийся паркет немилосердно громко скрипел, а в спальне слышалось тихое шуршание и... чавканье? Как будто бы что-то грызли. "Ухитрился-таки кого-то поймать?" — недоверчиво подумал Гастон. Он украдкой заглянул за дверь. Принц сидел на кровати, уже успел торопливо спрятать что-то за спину. Он быстро заметил его, обернулся, и Гастон впервые заметил встревоженный взгляд и огромные серо-голубые глаза. А вот рот... Рот весь был испачкан красным. — Постой... — он приблизился. — Ты что, что-то ешь? Сырым? Принц бросил что-то сквозь зубы, видимо, "Убирайся!" — но охотник и не думал повиноваться. Он, быстро подойдя, вывернул ему руку из-за спины. В ней не было ничего, но чуть дальше, за подушкой, валялось безжизненное тельце крупной крысы со свернутой головой. — О Боже...— выдохнул Гастон. — Доволен? Убедился, что твою добычу я не ворую? А теперь оставь меня в покое. — Господи, да мне не жаль вовсе! Я наоборот пришел предложить тебе... — Обойдусь без твоих подачек. Уходи! И тонкая худая рука указала ему на дверь. — Нет уж! — перехватил он её, нависнув над принцем. — Здесь я хозяин! — Адам попытался вырваться, заелозил, и Гастону пришлось покрепче ухватить его за плечи, чтобы своенравный принц не одарил его, чего доброго, пощечиной. — И я запрещаю тебе заваливаться ко мне, как в родной бордель! — А я запрещаю тебе есть всякую дрянь. — Тебе что, жаль каких-то несчастных крыс!? — Мне тебя жаль. Последнее он произнес с трудом. — Ох, только не изображай, будто ты в одночасье проникся ко мне нежными чувствами. — Это элементарное сочувствие, а не... Не то, что ты подумал! — поднялся он с неохотой, — Низко ты пал, принц Адам. Королева-мать, пожалуй, разрыдалась бы, увидев, до чего дошел её сын. — Для чего ты читаешь мне проповеди? Ах, я понял. Хочешь отыграться. Но только вот я ничем не болею и в заботе твоей не нуждаюсь. Опять же, ты гораздо скорее выиграешь в глазах феи, если не будешь поступать как я, — и Адам отвернулся, вновь, как показалось Гастону, изобразив глубокое презрение к нему, черни и простолюдину. — Ну ты и наглец. Хочешь, чтобы я приносил тебе еду на подносе и тазик для умывания каждое утро во имя собственного спасения? Так вот: не дождешься! Гастон силой повернул его к себе, а затем подмял под себя, встретившись взглядом вплотную, лицом к лицу. Ощущать под собой это стройное строптивое тело было почти возбуждающе. Собственно, в глубине своей души он уже соскучился по деревенским соблазнам, и природа требовала своего. — Знаешь, я тут подумал, что не очень-то и хочу назад. Раз уж я пришел, то зачем уходить? Может, и нет никаких чар, просто ноги сами ведут меня к тебе? Принц вздрогнул. В его глазах был страх, он смотрел на Гастона как кролик — на удава. Сердце билось сильно — он мог это чувствовать, поскольку лежал на нём. — Что, боишься? Ну, правильно. Бойся, бойся. Сколько раз ты пользовался моей беспомощностью? Я даже ногами не мог двигать. Зато ты сейчас снова раздвинешь свои! Даже если мне придётся остаться здесь навечно! Адам испуганно крикнул "Нет!" — но крик вышел слабым, как птичий писк. "Да, да", — возразил ему Гастон. Он приподнялся, усевшись на нём, чтобы тот не сбежал. Попытки оттолкнуть были такими слабыми, что Гастон про себя решил, что тот и сам не прочь, а сопротивляется лишь для вида. Кто его знает, чего он хочет, этот развратный принц? Он притянул его к себе. — Бьешь слабей, чем девчонка. Может, ты хочешь меня на самом деле — кто тебя знает, принц Адам? А? Хочешь, чтобы тебя трахал огромный деревенский мужик? Тот визжал что-то в ответ, но Гастон, стянув с себя штаны и освободив руки, перехватил его запястья. Разведя его бедра коленом, он навалился сверху. Осталось последнее препятствие, но розовое масло должно было стоять где-то здесь — и оно было рядом, до сих пор открытое, на туалетном столике. Гастон дотянулся до него рукой, плеснул себе на ладонь и щедро размазал по своему вставшему члену, а затем между ягодиц у принца. Тот пробовал сжаться, не давая дотрагиваться до сфинктера, но рука на горле ясно дала ему понять, что зажиматься не надо. Принц подчинился, снова спрятал лицо в одеяло, всхлипывая. — Давай, давай, расслабься. — Он огладил его по бокам и бедрам, надеясь, что грубая ласка даст понять, что Гастон не намерен зверствовать. — Впусти меня. — Нет, нет, не надо. Правда. В какой-то момент он всё-таки расслабился, давая Гастону помассировать его и растянуть изнутри двумя пальцами, обильно смазанными маслом. Но надолго терпения не хватило, и он, устроившись поудобнее и помогая себе рукой, вошел в принца — сперва неглубоко. Затем, вжимаясь, начал неспешно трахать его, продвигаясь все глубже. Собственно, разница в силах и весе между ними была такой, что можно было не обращать внимания на попытки сбросить его с себя. Больше того, можно было сжать ладонями его узкую талию, и смотря на золотистые длинные волосы, представлять, будто он трахает девушку. И не просто девицу, а целую принцессу! Свою принцессу. — Больно... Мне больно, — всхлипнул тот в очередной раз. — Капризная принцесса, — заметил Гастон. — Ну что ж, попробуем более щадящую позицию. Он перевернул его на спину, разведя ноги и поднял его к себе, устроившись между ними. Вариант был более удачным: с каждым его поступательным движением принц взвизгивал, кажется, с откровенным удовольствием, закусив губу. Собственно, принц был такой худой, что он мог даже видеть, как двигается его собственный член внутри него, ощутить это, положив руку ему на низ живота. Это возбуждало ещё сильнее. Глаза Адама были зажмурены, а значит, он хотел отдаться ощущениям полностью. И Гастон был готов поклясться, что тот подаётся вперёд сам — а значит, ему и впрямь нравится быть под ним. Опустив взгляд ниже, он увидел, что тот возбуждён. Член, не такой большой, как у него самого (отметил он с удовольствием) был прижат к животу. — Вижу, что ты тоже меня хочешь, — и Гастон положил ладонь, сжав его член, горячий от возбуждения. Принц толкнулся в его ладонь, подавшись вперед снова, и почти сразу кончил, выплеснувшись несколькими белесыми каплями себе на живот. — Ну, не изображай из себя больше поруганную невинность. Через несколько не слишком быстрых, но глубоких и сильных попыток войти в него до конца он кончил тоже. — Так значит, уходить не собираешься? — Нет, моя принцесса, — ответил Гастон, обнимая его за плечо. — Тогда тащи ужин. — Что? — Разве я не заслужил? Принц прижался к нему сбоку и, лаская, провел ладонью по его груди. Голубые глаза смотрели на него просительно и с недоумением, как у избалованной домашней кошки. — Хитрый, — сказал Гастон, проигрывая в этом сражении. Затем лениво поднялся и отправился вниз. — И не забудь серебряный поднос! — донеслось сверху. Он раздраженно сплюнул, но тут же расхохотался снова.