Колыбельная о монстрах

And the fires shall burn And the wheel of life shall turn And the dead come back home on Samhain © Inkubus Sukkubus — Samhain

В ночь, когда открывались врата в обитель мертвых, в деревне, затерянной среди густых лесов, не спали — готовились к великой жертве, что принесет благополучие и изобилие на год вперед. Мертвые возвращались домой в эту ночь, и уходить обратно без жертвы они не желали. Подобрав юбки, Дейрдре спешила по первому выпавшему снегу, по хрусткой замерзшей траве к хижине старухи, что ведала будущее. Говорили, что ради своей силы отдала она в юности левую руку, и руны, на которых она гадала, вырезаны из её кости. Так или не так это было, никто не знал, но руки у ведьмы не было, и только пустой рукав платья болтался с боку. Колдунью боялись все жители деревни, но, как только прищучивала их судьба — бежали к ней. Только она знала, что было и будет. Лишь она знала, как обмануть богов. Холодный ветер, извечный спутник зимней карги Бхир, забирался под плащ, хватал Дейрдре холодными пальцами за горло, шептал в уши голосами «недобрых соседей» — «Ты ничего не изменишь, отдай свою жертву, человечиш-ш-ка, ты не можешь противостоять Дикой Охоте!». Но Дейрдре лишь крепче сжимала ворот плаща у горла. Старуха открыла ей дверь сразу, будто ждала. Она была стара, и глаза её почти не видели, и поэтому ведьма повела носом, будто хищник, принюхиваясь к морозному воздуху. Дейрдре стало не по себе, но пути назад у неё больше не было.  — Я знаю, что за совет хочешь ты, Дейрдре, дочь Куинна, — старуха отступила назад, впуская её в дом. — А просящим обычно дается. В доме пахло травами и теплым хлебом, что колдунья испекла для гостей из иного мира. В желудке у Дейрдре заурчало, но точно знала она, зачем явилась. Старуха вытащила затертый тканный мешочек, встряхнула его. На деревянный стол легла руна, и Дейрдре охнула.  — Эйваз, — ведьма провела скрюченным пальцем своей единственной руки по костяной руне, выложила следующую на стол. — Перт. Последней, третьей, легла третья костяная пластинка — пустая.  — Не властна ты над судьбой своего Салливана, — ведьма сгребла руны, спрятала их в мешочек. — Он родился в Самайн, как сейчас помню, и ветра завывали за окном, и Дикая Охота неслась по небу, собирая души людей. В Самайн и уйдет, и душа его навечно будет принадлежать Псам Аннуина. Дейрдре заплакала, закрыв лицо руками. На весну родители назначили их с Салливаном свадьбу, и она считала дни до чудесного дня, когда станет его женой, но теперь ему суждено было стать мужем самой Смерти. Пожертвовать собой ради деревни, которая погибнет без хорошего урожая.  — Есть лишь один способ вырвать Салливана из рук Охотников, — старуха смотрела в лицо Дейрдре, и полуслепые глаза её почти не моргали. — Ты должна ночью явиться в лес и увести его. Он будет кричать и рыдать, но накинь ему на шею веревку и веди, и грози железным ножом, ибо не человек он будет уже, а почти Неблагой рыцарь. И если сможешь увести его домой — то спасешь. А теперь уходи, Дейрдре, дочь Куинна, я и так сказала тебе слишком много. Закрывались на ночь Безвременья ставни, и ветер завывал в дымоходах. Дейрдре ждала, пока семья уснет, и дрожала от страха: вдруг не успеет, не спасет Салливана, не увидит больше его глаз, не поцелует его, не обнимет? Не станет его женой и не родит ему сына, похожего на него — красивого, как рыцарь туатов, и мудрого, как Вотан? Наконец затихла улица, уснули встревоженные жители, затаившиеся в домах, будто мыши в норках. Укутавшись в плащ, выскользнула Дейрдре из дверей, устремилась к лесу, где, ближе к холмам ши, ждал её Салливан, крепко привязанный к дереву. Тенью она пробиралась среди деревьев, легко ступая по хрусткой листве, ковром укрывающей землю, и молилась — лишь бы не опоздать! Ветер свистел и пел, и песня его неслась прямо в темные небеса, призывая Охотников, засидевшихся в холмах, забрать свою жертву. Железный нож притаился в её кармане, веревка жгла ей ладони. Однако Дейрдре верила, что сможет спасти возлюбленного, ведь не зря люди говорят, что любовь побеждает любое зло? Разве не под силу ей победить саму смерть? Но Дейрдре опоздала — увидела, как унесся вместе с гончими псами её Салливан, и виски ему сдавливала корона Повелителя Самайна, а на плечи лег тяжелый плащ, отороченный мехом. Салливана, которого она любила, не было больше, и осталось лишь дитя, родившееся в Ночь Всех Ночей, выросшее среди обычных деревенских жителей и вернувшееся в холмы, к Неблагим своим покровителям. К народу, которому он всегда принадлежал, пусть и наполовину. Теперь он был их. Полностью и навечно. Рыдая, Дейрдре упала в снег, обратила свое лицо к темному небу, в котором слышалось рычание псов ши, и, хотя она их не видела, страшные их завывания не смогла бы забыть хоть до самой смерти. Часто потом ночами ей снились их оскаленные морды - такие, какими они, должно быть, были. Дейрдре не отводила взгляда от мрачных теней, скользящих по небу. Дейрдре плакала.  — Заберите меня! — закричала она, и ветер подхватил её слова и унес прочь. — Заберите меня с собой! Но не нужна была всадникам юная, бесстрашная и глупая дева, решившая, что может бороться с судьбой. Трубя в рог и крича, Осенняя Охота устремилась дальше на юг, сея смерть и беды на своем пути, а для Дейрдре не было с тех пор ночи темнее, чем ночь Безвременья. Говорят, старый Король Самайна, Фингал, ушел на покой в ту ночь, удалился в холмы, чтобы доживать там свой век. Поговаривают, что новый Король Самайна всегда юн и прекрасен, а в других деревнях ему жертвуют деву, что вытянет жребий, и он забирает её с собой. Говорят, если позвать Короля по имени — он придет. Так говорят.