—Стивен Кинг.
— Вы готовы, Ваше Высочество? — Ещё одну минуту. Озма на несколько шагов отступает от зеркала, ловя в его отражение взгляд ведьмы Севера, стоящей в дверном проёме. Босые ступни покалывает от холода, но надевать туфли Озма не торопиться. — Помоги мне с этим, — говорит она Глинде, протягивая ей массивный золотой кулон с сердцевиной из лунного камня. Застёжка негромко щёлкает, и Озма поправляет украшение пальцами. Её волосы гладко расчёсаны и украшены жемчугом и цветами. Тонкий шёлк платья цвета лаванды скользит по ногам, когда Озма подходит к туфлям и опускает в них замёрзшие стопы. Воздух пахнет гортензией, пудрой и страхом. Озма выдыхает, прежде чем поднять на Глинду взгляд. — Это?.. — пробует она, но замолкает, не закончив, зная заранее, что услышит в ответ. Эта неотвратимость сжимает за плечи, не позволяя расправить грудную клетку. — Да. Вы знаете. Голос Северной — стужа и ветер, какой сбивает лютой зимой с голов людей шапки, уводит с верного курса отчаянных путников и застаёт врасплох неосторожных охотников, забравшихся слишком далеко от дома. В её голосе фатальность медленного умирания в снегах. — Знаю, — соглашается Озма. И расправляет плечи. Дворец наполнен шумом людских голосов и мельтешением снующей повсюду прислуги. Начищены до блеска лампы и колоны, сияют золотом рамы старых картин, а вдоль стен расставлены высокие вазы с живыми цветами бордовых пионов. Их сладкий аромат вызывает у Озмы приступ внезапной тошноты. Сквозь расступившуюся в Тронном зале толпу Озма идёт, высоко подняв голову. Она чувствуют, как скользят по ней чужие липкие взгляды, ощущает их грязные отпечатки подозрений и недовольства, серые угрюмые следы на холодной коже. Озма не разрешает себе смотреть на этих людей в ответ. Лев подаёт ей руку, когда Озма подходит к уступу перед троном, и помогает ей подняться, склонив голову в быстром поклоне. Он отступает назад прежде, чем Озма успевает взглянуть ему в лицо. Скрывается за её спиной и за спинами других стражей, стоящими позади трона. О том, почему он вообще всё ещё здесь, Озма старается не думать. Глинда встаёт слева от неё и холод, следующей за ведьмой Севера неотступно, заставляет кожу Озмы покрыться мурашками. Толпа затихает. Сотни взглядов устремляются в сторону Озмы, тревожные, полные ожидания и невысказанного вслух страха. Их глаза — чёрные, бутылочно-зелёные, гранитно-серые, голубые — блестят сомнениями. Озма выдыхает и обводит зал медленным спокойным взглядом. — Жители Оза! — обращается она к людям, надеясь, что собственный голос её не подведёт. — Мы собрались здесь сегодня по моему указу, дабы почтить память погибших и раненных во время недавнего нападения Вечного Чудища. Я знаю, что многие из вас напуганы и растеряны, но вы не должны бояться. Мы дали Чудищу достойный отпор, мы смогли постоять за себя, за жизни наших близких и за земли Изумрудного города! Чудище трусливо бежало, увидев храбрость и силу наших сердец. Мы одолели его в этом сражении, и я говорю вам, жители Оза, что уже близок тот день, когда мы победим его раз и навсегда. Голос Озмы срывается. Чуть заметно напрягаются ладони Глинды. Чуть крепче сжимает Лев рукоять меча. Собрание ведьм — это совсем не то же самое, что собрания Совета, не то же самое, что приёмы во дворце и светские ужины с Лангвидер. Здесь нет трона и окон, нет начищенных колон и высоких ваз с пионами, нет прислуги и охраны. И Озма здесь не Королева, а всего лишь одна из сестёр, родная им не по крови, но по сути. Она встаёт в круг и протягивает ладони стоящим рядом с ней женщинам. Одной из них не больше пятнадцати, и её рука тонкая и влажная — Озма ухватывается за её ладонь крепче, ощущая кожей тонкие косточки длинных пальцев. Рука второй — шершавая как высушенные солнцем цветы чертополоха — сжимает ладонь Озмы до хруста. Когда ведьмы заводят песню, голос Озмы вплетается в их стройные монолитные голоса так естественно, словно она училась этому с самого детства. Озма не знает ни слов, ни смысла, но колдовство оживает внутри неё. Оно поёт внутри Озмы, и ей остаётся лишь распахнуть губы, чтобы выпустить его наружу. И оно летит, словно выпорхнувшая из заточения птица. Когда звуки первой из песен затихают, и ведьмы расцепляют руки, на зал опускается тьма. Гаснут свечи и сумрак накрывает Озме глаза. Но ей не страшно. Она чувствует каждую из ведьм одновременно — так, словно все они единое целое. Озма ощущает движение их магии под рёбрами, покалывания в кончиках пальцев и зуд в груди, какой бывает, когда чары просятся наружу. Это чувство растворенности увлекает за собой — манящее и соблазнительное, как тёмные воды глубоких озёр. Возможность забыть себя, забыть свои страхи и боль, и горечь. Быть частью чего-то большего. Но сегодня — Озма знает — они собрались здесь не за тем, чтобы наслаждаться единением. И потому не удивляется, когда сёстры покидают её, отчуждают от общего круга, проталкивая сознание Озмы сквозь склизкий гладкий барьер. И когда она остаётся одна, они вновь начинают петь. Распахнутые глаза Озмы мечутся из стороны в сторону, но всё, что они видят — скользящую тьму, льющуюся с тел ведьм и из их глоток вместе со словами новой песни. Озма чувствует, как они касаются её — их невидимые магические нити, ощущает, как они осторожно скользят по коже её запястий и щиколоток. Магическая нить, как звук биения сердца в абсолютной тишине — уникальный отпечаток, неповторимый и неотчуждаемый. Острые и стягивающие кожу сухим холодом — нити Глинды. Ласковые, но оставляющие после себя ожоги, как листья лазурных цветов дельфиниума — её Западной сестры. «У человека душа в глазах, у ведьмы — в кончиках пальцев, — думает Озма». Она ощущает их на своей коже, а потом намного глубже. Так, словно они вскрывают её сущность, вырывает из нутра душу, и голую кидают на холодные плиты каменного пола. И тогда Озма закрывает глаза. Образы расцветают в голове опрокинутыми на холст порошковыми красками. Песочно-охристые, крапчато-зелёные и винно-красные. Скачут как цветные камешки в одной из игрушек Волшебника — приставляешь цилиндр к глазу и крутишь, а они сплетаются узорами, как осколки заклинаний мёртвых ведьм. Маленькая магия старого мошенника, зачаровывающая своей неподдельной детской простотой. В сумбуре видений Озмы — глаза матери и отца. Шёпот Чудища и шершавые прикосновения его когтей, оставляющие алые дорожки на шее. Огненный рассвет и пулевые ранения, сочащиеся тёмным — в груди Джейн. В них мёртвое тело Уэст, цветущее васильками синяков. Крошащиеся кости Глинды — проступают кости позвонков и ссыпаются вниз, и ведьма Севера рассеивается в белой дымке, приносящей в Оз Вечную Зиму. В них застывшее в полдень белое Солнце, которое не сойдёт за горизонт семь дней и восемь ночей. В них мечи, кинжалы и ружья. Искажённое лицо Дороти и зажатый в её дрожащей руке пистолет. Его дуло смотрит Озме точно между глаз. В них взгляд Льва отчаянный и горящий, жжёт кожу Озминой щеки. В них смерть и горе. Смех и звук скрестившихся лезвий, высекающих искры. В них Лев протягивает ей руку и уводит вслед за собой прочь от мёртвых ведьм Оза, прочь от обращённых в камень людей, прочь от гниющего трупа Чудища, распростёртого посреди Тронного зала. «Он убийца, убийца! — кричат Озме в спину голоса родителей». Но она идёт вслед за Львом, не оборачивая назад голову, и зажимает ладонями уши. Песня ведьм обрывается на смазанной высокой ноте. Голоса затихают все в раз — словно кто-то поместил на голову Озмы стеклянный колпак. Но она не обращает на это внимание. Она лежит на полу, сгорбившись, вцепившись пальцами в волосы, и раскачивается из стороны в сторону, скуля как раненый пёс. Один за одним покидают её кожу магические прикосновения ведьм. И Озма послушно ждёт, сотрясаясь от страха и холода, пока последнее из них не оставляет её разум. А потом холодная ладонь Уэст ложится ей на плечо. — Всё хорошо, Тип. Всё хорошо, — шепчет Западная хрипло. Но Озма ей не верит. На лицах людей разливается беспокойство. Озма видит, как тревожно сжимают они подолы своих платьев, ладони любимых и плечи детей. Озма быстрым прикосновением пальцев поправляет прилипшую ко лбу прядь волос. Улыбается, натягивая уголки дрожащих растрескавшихся губ. — Сегодня мы не будем плакать и грустить, — говорит Озма громче, чем прежде. — Мы почтим память наших близких так, чтобы они смеялись вместе с нами, и улыбались, глядя на нас со своих звёзд! Так пусть этот вечер станет не похоронами, а праздником! Днём Рождения нашей Надежды! — заканчивает она и поднимается с трона. Все крохи магии, что может собрать, Озма направляет в кончики пальцев. Вскидывает вверх руки и воздух расцвечивают серебристые дрожащие магические нити. Люди изумлённо ахают, закрывают головы руками и глядят на Озму с недоверием. Тогда нити её взрываются с мягким хлопком, и дождь из холодных сияющих искр разлетается по залу. Этого представления достаточно, чтобы вызвать у толпы взрыв аплодисментов и восторгов. Озма спешит сесть, чувствуя, как к горлу подступает тошнота, а перед глазами начинают расплываться очертания зала. Тонкая кожица, появившаяся на месте ожогов, лопается, и Озма ощущает, как влажным теплом разливается по ладоням кровь. Но она не позволяет себе смотреть на свои руки, зная, что Глинда следит за каждым её движением. Вновь обращает взгляд на зал, спеша продолжить прежде, чем кто-то заметит её слабость. — Однако, — произносит Озма громко, призывая людей к тишине. — Однако, это не всё. Голоса замолкают. Озма делает вдох и неосознанно тянется к отсутствующему на привычном месте кинжалу. Одёргивает руку. Складывает ладони на коленях и выдыхает. — Династия моего отца, как вам известно, многие поколения правит Озом. Все мы видели, что случилось, когда законный наследник престола был смещён самозванцем — жестоким выскочкой, едва не обрёкшим нашу страну на гибель. Получив власть, я обещала вам защищать Оз. А потому... — Озма облизывает пересохшие губы, и чуть сжимает пальцами ткань платья, и на нём остаются влажные красноватые следы, — потому я должна позаботиться о его благополучном будущем. Озма знает, что губы Глинды в этот момент растягиваются в бледной одобрительной улыбке. Озма видит, как выходит из Тронного зала Уэст, грубо расталкивая людей, оказавшихся у неё на пути. Озма чувствует, как собственные внутренности скручивает изнутри, так словно они всерьёз решили выбраться наружу. — Мой долг как Королевы Оза в том, чтобы обеспечить Корону наследником. А значит... — Озма ощущает, как покалывает кончики пальчиков от нестерпимого желания схватить кинжал и броситься прочь. — Это значит, что я должна найти себе мужа. — Заканчивает она. Её слова падают в зал и на мгновение повисают в воздухе. А потом, подхватываемые всё новыми и новыми ртами, они разлетаются повсюду взволнованным возбуждённым шёпотом. — Каждый из благородных мужей Оза может просить моей руки, и, если я сочту его достойным — он станет моим мужем. Королём Оза и отцом будущего наследника страны. Больше Озма не произносит ничего. Радостные голоса людей бросаются в уши. Глинда касается руки Озмы и кивает головой. Но Озма поднимается с трона, избегая её проницательного взгляда. Люди не мешают Королеве покинуть Тронный зал — расступаются, аплодируют и выкрикивают её имя. Озма знает, что их восторгов хватит ненадолго. На месяц или два прежде чем вновь зазвучат со всех сторон голоса, шепчущие: «Ведьма. Чёрная Королева. Отрава Оза». Озма знает, что никаким интригам Глинды её от этого не спасти. — Уэст! — зовёт Озма, распахивая бесконечные двери комнат дворца и заглядывая в каждую из них. — Уэст! — кричит она, не разбирая дороги из-за затуманенных слезами глаз. — Уэст! — разносится по дворцу жалобным умоляющим звоном. Ведьма выныривает из-за одного из углов неожиданно, и Озма врезается в её раскрытые объятия. — Уэст... — скомкано шепчет Озма сквозь рыдания. Запах трав и вина ударяет в нос, а жёсткий ворот платья ведьмы упирается Озме в ключицы. Озма утыкается мокрым лицом в волосы Уэст, и цепляется за неё руками, чувствуя, как уходит из-под ног земля. — Ребёнка?! Ребёнка, Глинда?! — рычит Озма, в порыве эмоций выхватывая из ножен кинжал. — Да, Озма, ребёнка. Наследника Оза, — произносит Северная, подходя ближе. Сомкнутые плотны губы. Смотрящие прямо глаза. Ни единой эмоции, ни следа чувств. Но Озму этим не обмануть. Она видит, как бьётся тонкая едва заметная венка у виска ведьмы. Когда Глинда забирает из рук Озмы оружие и бросает на пол, та не сопротивляется. — Не забывай, кто ты, Озма. Ради твоего же блага, не забывай, — произносит Глинда, прежде чем уйти. Озма провожает её взглядом, а потом поднимает кинжал. Она хотела бы ненавидеть Северную, хотела бы сорвать эту ледяную уверенность с её лица, стереть с сухих губ равнодушие. Но не может. Озма не может сделать этого, потому что глубоко в душе знает, что Глинда права. Уэст не может удержать Озму от падения. Поэтому они обе опускаются на пол — к счастью прислуги поблизости нет, и никто не спешит к Королеве с намерениями помочь. — Мужа...Уэст, мужа, — сбивчиво слетает с губ Озмы. — Разве могу я?.. Вопрос тонет в слезах, прежде, чем успевает оформиться во что-то внятное. Но Уэст всё равно понимает. — Тшш... — шепчет она. — Ты видела его, видела наше будущее. И ты сможешь, Тип. Я знаю, ты сможешь. Но голос Западной дрожит, и не может скрыть от Озмы сомнений.***
Это ложь, что с ума сходят в один момент. Это ложь, что человека делает сумасшедшим одно единственное мгновение. Безумие — то, что живёт внутри тебя всегда. То, что живёт внутри каждого из нас. Безумие — наше личное Чудище, скрытое за клеткой рёберных прутьев. Мы можем кормить его, и тогда оно становится сильным и вырывается наружу. Или мы можем заставить его иссыхать, истлевать внутри нас, пока не почувствуем, что оно ушло. Только оно никогда не уходит. Когда Озма врывается в комнату Уэст, опережая слуг и стражу, глаза её на миг ослепляет яркий свет. Сорваны с окон шторы, бесформенной грудой валяющиеся на полу, и Солнце, застывшее прямо напротив витражного окна, расцвечивает комнату золотом и пурпуром. Жутковатый витраж вместо оконного стекла— лев, пожирающий ягнёнка. «В этом — сама жизнь, — любит повторять Уэст, очерчивая кончиками пальцев цветные стёклышки». Но Озма жизни тут вовсе не видит. Озма застывает на пороге, моргая, и ждёт, когда глаза привыкнут к свету. А потом она обводит комнату быстрым взглядом широко распахнутых, слезящихся глаз. Всюду кровь. Расчертила комнату багряными подтёками. Возле дверей — изуродованные тела стражников. Выпущенные кишки и вскрытые глотки. Бледно-розовое на алом. И цветные пятна бликами скачут по вывороченным внутренностям. Запах свечей, курительного опиума и смерти. Озма переступает через груду человеческих останков, и подол её сливочно-белого платья окрашивается в винный. Тянутся цепочкой мокрые отпечатки босых стоп. И когда Озма падает на колени перед распятым на полу телом Уэст, из лёгких её вырывается отчаянный пронзительный вопль. Тихий выдох Глинды врывается в уши. Озма вскидывает вверх голову встречаясь с распахнутыми глазами ведьмы Севера. В радужках её светлых глаз расползаются дымчатые пятна смирения. Озма хочет увидеть на лице Глинды скорбь или горечь, или тот диких холодный ужас, который сдавливает её собственную грудь. Но она не видит. Глинда останавливает жестом руки своих послушниц и делает шаг вперёд. Озма взмахивает ладонью, магией отбрасывая Северную прочь. Звук хрустнувших костей и крик стражи. Испачканная алым юбка липнет к ногам. Но всего этого для Озмы не существует. Здесь и сейчас только она и обескровленное тело ведьмы Запада. Её распростёртые в стороны руки, вдоль которых — тёмные раскрытые пасти порезов, тянущиеся от запястий к локтевым сгибам. Её серое лицо с закатившимися глазами и чёрной пеной в уголках губ. Её тяжёлые спутанные волосы, утопающие в крови. Её изломанное агонией тощее голое тело. Мёртвое тело, которое не воскресить всей магией Оза. Озма хватает ведьму за руки и утыкается лицом в острую линию её ключиц, сотрясаясь рыданиями. Магия жрёт Озму изнутри, требуя убивать и разрушать, но Озма приказывает ей заткнутся. Всё, чего она хочет сейчас — почувствовать биение сердца сквозь хворост рёберных костей Западной. Но она чувствует только солёный вкус её крови у себя во рту. И магия ей не поможет. Топот тяжёлых сапог по полу отдаётся едва заметной дрожью в опущенных на пол коленях. И спустя мгновение Озму отрывают от пола одним сильным резким движением. Лев удерживает Озму на весу, схватившись за тугую шнуровку платья, и её босые ступни повисают в воздухе. В глазах Льва ярость и отвращение. Глубокие дыры зрачков пожирают боль с лица Озмы, как горький хмельной нектар. Но губы его сжимаются в плотную белую линию, и потом он встряхивает Озму, пытаясь привести в чувство их обоих. Взгляд Озмы мечется по его лицу выискивая собственные страхи. Тогда Лев встряхивает её ещё раз. Озма оживает в его руках. Колотит Льва кулаками, пинает ногами, пытается укусить. И когда её зубы, наконец, впиваются в кожу его запястья, он отшвыривает Озму в сторону. Но тут же встаёт рядом, заграждая от тела Западной. Озма не пытается подняться на ноги и ползёт к мёртвой на коленях. Потому что она не оставит Уэст. Не оставит её одну. Лев обхватывает Озму поперёк грудной клетки и удерживает крепкой хваткой сцепленных рук. — Что ты делаешь?! — орёт он, когда Озма пытается атаковать его своей магией. Выскальзывают из пальцев острые чёрные нити, рассекая правую руку Льва двумя короткими порезами. И Озма в ужасе кричит. Смотрит на свои трясущиеся ладони так словно перед ней руки Чудища, так словно это его магия сочится чёрным сквозь подушечки её пальцев. Так словно это он, а не она, только что пытался убить Льва. Но это её руки. Её пальцы. Испачканные в чужой крови, покрывшиеся грязным склизким налётом от соприкосновения с тёмной магией. Вновь подошедшего к ней Льва, Озма отталкивает. Сгибается пополам, а потом её с шумом выворачивает. Долго и мерзко. До тех пор, пока воздух не наполняется тошнотворными запахами желчи и желудочного сока. До тех пор, пока горло не скручивают сухие бесплодные спазмы. Тогда Озма зажмуривает глаза и опирается ладонями о пол. Пульсирует багряным разрастающаяся внутри пустота. Заполняет собой всё межрёберное пространство, оставляя Озму со скулящим внутри неё мраком. Когда Озма, обессиленная, опускается на пол, уткнувшись щекой в тёмную лужицу крови, ей кажется, что она больше никогда не поднимется. Решает, что останется лежать рядом с Уэст до тех пор, пока плоть её не обратится прахом. А потом она перестаёт сражаться с этой тьмой внутри себя. И закрывает глаза. Когда Лев поднимает безвольное тело Королевы и выносит из комнаты Уэст, люди расступаются. — Что мне делать? — спрашивает он, лежащую у стены ведьму Севера. Тело Глинды изломано неестественной дугой, а побелевшие руки сжимают плотную ткань подола. Её лицо — цвета холодного молока, а из восковых губ тянется тонкая струйка алого. Юные ведьмы роятся вокруг своей наставницы бесполезной стаей ос, растерянные и перепуганные. Когда Северная поднимает на Льва бледные глаза, он видит в них лишь своё собственное отражение. — Спаси её, — вываливается из рта Глинды. И тёмные плотные сгустки крови капают на её жемчужное платье.***
Озма не приходит на церемонию прощания с ведьмой Запада. Наблюдает из окна своей комнаты, как длинная вереница облачённых в белое ведьм тянется к главным воротам. Их распущенные волосы трепещут на ветру, извиваются неровные подолы тонких платьев. На их телах узоры цвета охры — выведены тонкими кистями, аккуратные, выверенные до миллиметра. Древние письма канувших в небытие времён. Глинды среди ведьм нет. — Простите меня. — Всё, что может выдавить из себя Озма, глядя на покрытое испариной лицо ведьмы Севера. — Это не Ваша вина, — шелестит в ответ слабый голос Глинды сквозь едва приоткрывшиеся губы. Её грудную клетку стягивает тугой корсет. Сквозь белые губы со свистом проходит воздух. Глинда лежит на спине, и её ноги, и руки, накрытые одеялом, не ощущают ни холода, ни боли. Озма знает, что Северная никогда не сможет ходить. Глинда знает, что никогда не поднимется с этой койки. Длинная цепочка ведьм распадается надвое, выстраиваясь в новую последовательность. Их движения точны и отлажены, так словно их ведёт одна общая рука. Одновременно открываются густо накрашенные алым рты — с высокой ноты начинается монотонная тоскливая песня. — Красиво, — произносит негромко Лев. Он стоит рядом с Озмой, вместе с ней глядя в окно. Рукава его рубахи закатаны до локтей, и тусклые солнечные лучи высвечивают два свежих розовых рубца на правой руке. Он не перевязывает раны бинтами — Озма думает, что так он напоминает ей об опасных последствиях её колдовства. Но демонстрация его ран не нужна ей для того, чтобы помнить. Озма поворачивает ко Льву лицо. — Ей бы не понравилось, — говорит она, глядя ему прямо в глаза, — Ряженое представление для гуляк, от которого веет снобизмом. Такое по вкусу разве, что Глинде. Думаю, Уэст пожелала бы устроить в честь своих похорон салют или огненное шоу. Голос Озмы чуть заметно вздрагивает, когда она произносит имя Западной. Но Лев этого будто не замечает. — А те солдаты, которых она убила? — спрашивает он, по-прежнему глядя в окно. В едва различимом отражение стекла Озма видит его глаза. Лев не смотрит на ведьм — в глазах его скользят белёсые отражения редких туч. Озма опускает голову и отходит от окна. Обхватывает себя руками так, словно никак не может согреться и качает головой. — Она любила птиц, — говорит Озма, глядя в пол. — Она хотела быть одной из них. Такой же свободной. — И улетать, когда вздумается, — произносит Лев, задёргивая шторы. — Когда вздумается, — соглашается Озма. Горло саднит от застрявших в нём слёз. Пощипывает солью глаза. Озма поправляет перчатки, скрывающие её потемневшие пальцы. Бросает короткий взгляд на лежащий на кровати кинжал. — Глинда говорила мне, что я выбрала не ту сестру, — шепчет Озма. — Но я выбрала правильно. Если бы не Уэст, где бы я сейчас была? И что было бы с Изумрудным городом? Она всех нас спасла, Эамонн. Лев вскидывает вверх глаза, ловя взгляд Озмы. Его имя, произнесённое ею впервые, отзывается внутри груди болезненным спазмом. — А теперь она оставила меня, — беспомощно вываливается из глотки Озмы, и она прижимает ко рту ладони, словно хочет запихнуть свои слова обратно. Одинокий звук трубы, огласивший окрестности Изумрудного города, знаменует о начала Обряда. Тонкая серая краска, покрывающая перила без труда, поддаётся острому клинку Озмы, когда она выцарапывает на ней «Прости, Джек». В воздухе кружат редкие колючие снежинки, а тонкая куртка не спасает Озму от холодного осеннего ветра. Подошва ботинок скользит по гладкому металлу, пока Озма взбирается на выступ моста. Перекидывает одну ногу. Выдыхает. Внизу, заслоняемые от глаз белой пеленой снежной крупы, скрыты глубокие воды реки. Озма не отводит от них взгляда и сжимает крепче ладони, готовясь сделать следующий шаг. — Никто не заслуживает подобной судьбы, — раздаётся справа от Озмы, и она оборачивает на звук голову. Опираясь на ограду моста, всего в паре шагов от Озмы стоит солдат. Ему не больше тридцати, его лицо гладко выбрито, а серые глаза смотрят на Озму с осуждением. Озма не сдвигается с места. Отводит взгляд и говорит: — Я убийца. — Вот как? — произносит солдат не изменившимся ни на тон голосом. Но на лице его Озма видит усмешку. — Магия — это дар, — шепчет Уэст, беря в свои руки ладони Озмы. Озма сжимает губы и упирается в лицо Уэст упрямым красноречивым взглядом. У Уэст острый аккуратный нос, блестящие тёмные глаза, с чуть тяжеловатыми веками и густые брови. Узкий лоб скрыт неровно отросшей чёлкой. Когда Уэст улыбается, Озма видит на её желтоватых зубах лиловые следы помады. — Магия поможет мне победить Вечное Чудище? — спрашивает Озма хмуро. — Поможет мне вернуть Джеку сердце? Магия может вернуть к жизни моих отца и мать? Уэст отпускает ладони Озмы. Прикрывает глаза, в уголках которых размазаны угольные тени. Подбородок ведьмы мелко дрожит, и она впервые не находит слов, чтобы ответить. — Какой же это дар, Уэст? Твоя магия ни-че-го не может, — произносит по слогам Озма, выпивая с лица Западной вынутую на поверхность горечь. Затем Озма кладёт на стол длинные кожаные перчатки, сшитые специально для ведьмы. Бросает на неё последний усталый взгляд и направляется к выходу. Голос Западной догоняет её в дверях. — Да, Тип, да. Волшебство беспомощно против смерти и Вечного Чудища. Волшебству не подвластны человеческие сердца. Но оно делает нас сильнее. Оно делает сильнее меня, — говорит Уэст и в голосе её — дрожь. Озма не оборачивается и переступает через порог. — Магия — наркотик посильнее мака, Тип. Я поплатилась за то, что с этим не считалась, — летят последние слова Западной Озме в спину. А потом Озма захлопывает за собой дверь. Озма сжимает и разжимает кулаки, и на миг поднимает вверх голову, заставляя слёзы исчезнуть. Когда она вновь возвращает на Льва взгляд, он стоит в паре шагов от неё, не решаясь подойти ближе или уйти совсем. Озма замирает на месте, позволяя ему решать эту дилемму по-своему. — Почему ты здесь? — спрашивает она едва слышно. На его смуглом лице несколько глубоких морщин — на лбу и в уголках губ. Лев открывает рот, но качает головой и ничего не произносит. Тянется рукой к волосам Озмы и замирает на пол пути. — Внутри каждого из нас Вечное Чудище. И когда мы знаем, что нам его не победить, мы должны уйти. Это был её выбор. Своему Чудищу Уэст не проиграла, — произносит он, опустив руку вниз. Каждое его слово пронзает грудь Озмы ружейной дробью. Она смотрит ему в глаза, на самое дно зрачков, и видит, как беспокойно ворочается там его собственное Страшное Чудище. И на его движение отзывается далёкой глухой болью Чудище внутри Озмы. Тогда Озма зажмуривается и не задумываясь ни на миг сокращает расстояние, позволяя им соприкоснуться. Холодные губы врезаются в губы Льва. Зарываются в густые волосы длинные пальцы. Сталкиваются жадные голодные тела. Поцелуй выходит долгим и мучительным. Словно это не поцелуй вовсе, а схватка двух сцепившихся ртами врагов. Вкус крови во рту и сжимающие предплечья пальцы. Когда Озма разрывает поцелуй и отталкивает Льва вытянутыми вперёд руками, в радужке его глаз плещется сожаление и горечь. Пульсирует тёмным злость. И Озма выдыхает и отводит взгляд, не позволяя себе успеть увидеть что-нибудь ещё. — Прости, — шепчет она, вытирая ладонью опухшие губы. — Не надо, — обрывает он резко. — Это... Но он сжимает запястья Озмы, не позволяя ей закончить. — Не надо, — повторяет он твёрдо. — Я понимаю, — произносит, глядя ей в глаза. — Это ничего не меняет, — говорит и разжимает пальцы. — Ты ненавидишь меня, Озма, — бросает прежде чем уйти. — Ненавижу, — кивает Озма. И всем сердцем желает в это верить. Тлеющие листы писем догорают, и тогда Озма, наконец, отводит взгляд от камина. Раскрасневшееся от жара пламени лицо она остужает, прижав к щекам холодные ладони. «Ваше Высочество, простите мне мою дерзость...». «Своё сердце я вырву из груди и положу к Вашим ногам, если только...». «Мой сын станет Вам хорошим мужем...». «Обещаю быть Вам верным во всём...». «Пустые, глупые слова, — думает Озма, шагая по извилистой тропинке, ведущей к северной границе дворцового сада». Розоватые сумерки тёплыми бликами раскрашивают тёмную зелень диких кустарников. От прохладного ветра не уберегают ни деревья, ни плотное платье из шерсти, но Озма всё равно не поворачивает назад. Давно, задолго до того, как она стала Королевой, до того, как перестала быть Тип, Озма любила гулять одна так долго, пока ноги не наливались приятной тягучей усталостью, а на лес не спускались густые сумерки. Ей не часто удавалось выбраться на волю из-под зоркого присмотра старой колдуньи, но, когда это случалось, Озма никогда не хотела возвращаться назад. Но почему-то всё равно возвращалась. Тропинка заканчивается крутым обрывом, и Озма заглядывает вниз, рассчитывая свои силы. Спуск даётся ей не просто — она делала это всё два или три раза за всё то время, что провела во дворце. И каждый раз рядом с ней была Уэст, готовая в любой момент подать руку. Озма спускается почти до конца, когда срывается и не удержавшись скатывается вниз. Морщится, отряхивая с платья прилипшую пыль и прежде чем встать, сдувает грязь с ободранного колена. Когда она достигает места назначения, тонкий красноватый кусочек Солнца едва виднеется из-за горизонта. Лазурные цветы дельфиниума в сумерках кажутся тёмно-синими, и должно быть от того поляна выглядит совсем не такой, какой запомнилась Озме. Озма замирает, не решаясь сделать вперёд ещё хотя бы один шаг. Только теперь она, вдруг, понимает, что всё это было дурацкой затеей. «Чего я хотела этим добиться? — сердиться Озма, ощущая, как стягивает глубоко внутри края рваной тёмной дыры». Озма ощущает чьё-то присутствие прежде, чем слух улавливает звук чужих шагов. Она оборачивается назад, пытаясь отыскать глазами ту, ради которой явилась. Но это, конечно, не может быть Уэст. — Она говорила мне, что однажды я найду тебя здесь. Она... показала мне дорогу своей магией, — отвечает Лев просто, на невысказанный вслух вопрос Озмы. Он шагает к ней с той же стороны, с которой она сама сюда явилась, и в его руках зажат горящий факел. Как он спустился с ним в руках, Озме остаётся лишь догадываться. — Что ты здесь делаешь? — спрашивает она, не пытаясь скрыть враждебность в своём голосе. Лев подходит ближе и протягивает Озме факел. — Я соберу дров, — говорит он. Он исчезает почти на полчаса, изредка мелькая тенью между далёкими деревьями. Потом ему приходится вернуться за Озмой, потому что в сгустившемся сумраке ей не удаётся увидеть, что он машет рукой, подзывая подойти ближе. Когда они достигают противоположного края поляны, свет горящего факела выхватывает из тьмы груду сухих веток, сложенных в широкий костёр. Озма не смотрит на Льва, но ощущает кожей, как он встаёт чуть позади неё и замирает на месте. — Она любила огонь, — шепчет Озма, закрыв глаза. По её опущенным векам и тёмным, лежащим тугими густыми завитками, волосам пляшут красноватые блики пламени. Опущенные, прижатые к грудной клетки плечи мелко подрагивают. — Это было нашим местом, — скомкано срывается с губ. Озма не сопротивляется, когда Лев зажимает её ладони своими ладонями. Позволяет ему опустить их скреплённые руки, зажимающие факел, вниз, и открывает глаза только тогда, когда жар разгорающегося костра опаляет кожу её пальцев. — Для Уэст, — говорит Озма, когда высокое пламя выпускает в чёрное небо столп искр. — Для твоих родителей, — говорит Лев, глядя на огонь, и в его тёмных глазах расцветают алые пламенные цветы. — Для твоей семьи, — шепчет Озма, когда костёр, наконец, догорает. Когда ураган вернул Дороти в Оз, Глинда в последний раз смотрела на утреннее безоблачное небо цвета её собственных глаз. Когда Дороти делала первые шаги по Жёлтой Дороге, ведущей в Изумрудный город, Озма лично раздавала солдатам ружья, а Лангвидер выбирала маску для победы. В этот день Озма плохо спала, ощущая где-то глубоко внутри себя, как далеко за пределами Оза ревёт от боли и страха Вечное Чудище, предчувствующее скорую свою гибель. И Озме было страшно и больно, как и ему, и она плакала, и прижимала к груди ладони. — Она вернулась, — говорит Лев, стоя на коленях перед сидящей на троне Озмой. — Дороти вернулась в Оз. — Я знаю, — кивает Озма и спускается с трона, подходя к нему, и заставляет подняться на ноги. — Ты должен знать, что теперь погибнет много людей. Много ведьм. Но Вечное Чудище будет убито. Озма снимает с пояса ножны и вытаскивает из них кинжал. — Ты можешь уйти, Эамонн. Я дам тебе этот кинжал, и когда всё будет кончено, он станет символом нового Оза, а ты станешь его Королём. Ты должен идти на Юг к Матери ведьм и назвать ей моё имя. Ты должен сказать ей, что я мертва, и что Вечное Чудище повержено, и что никто в Изумрудном городе отныне не станет бояться магии. Озма на миг опускает взгляд, чуть крепче сжимает гладкую рукоять, и торопливо выдыхает. А потом протягивает кинжал Эамонну. Но он смотрит на Озму — сверху вниз — и не поднимает руки, чтобы принять её дар. Тогда Озма делает к нему ещё один маленький шаг. — Или ты можешь остаться. И тогда я останусь жива. И тогда мы пойдём на Юг вместе, — говорит она. Голос Озмы дрожит. И зажатый в ладони кинжал впервые не помогает ей чувствовать себя смелее. Эамонн смотрит Озме в глаза. Потом опускает взгляд на её губы. Качает головой и не произносит в ответ ни слова. — Это ничего не меняет, — шепчет Озма, осторожно касаясь его руки. — Это всё равно ничего не меняет. Когда его тёплые губы касаются лба Озмы, она закрывает глаза, смаргивая слёзы, и они оставляют на её щеках короткие сырые дорожки. Озма ощущает биение чужого сердца всего несколько мгновений. Но этого достаточно, чтобы страх, наконец, её покинул. Озма знает, что никогда не сможет любить. Знает, что не станет хорошей женой и матерью. Знает, что никогда не скажет «да» никому из тех мужчин, что шлют ей письма, предлагая себя в качестве супругов. «Я знаю, что тебе страшно. Я знаю, чем ты пожертвовала ради этого всего. Но все мы приносим жертвы. Все мы. Такова жизнь, моя милая девочка... Так попытайся же получить хоть какую-то радость. Любую, какую сможешь...». Голос Уэст звучит глубоко внутри Озмы, вызывая в памяти образ её тёмных блестящих безумием глаз и вишнёвых губ. «Я пытаюсь, — отзывается на её слова Озма. — Я правда стараюсь сделать это, Уэст. Просто поверить, что и я могу быть хоть немножко счастлива». «И разве это моя вина, что теперь мне спокойно только тогда, когда я ощущаю рядом его сердце? — колотится в груди». «Не твоя, моя дорогая Озма, — отзывается голос Западной и после исчезает навсегда». Когда гулкие шаги Эамонна затихают, Озма опускается на пол. Сквозь тонкую ткань изумрудного платья она ощущает холод прижатого к груди лезвия отцовского кинжала.