На букву «Б»

       Брюс всегда тщательно планировал расходы. Не считаешь ты — обсчитают тебя. Каждая мелочь заслуживала внимания. Арендная плата. Страховки. Частные школы и услуги домашних преподавателей. Интернет. Кабельное. Счета за воду и электричество. Еда и одежда. Школьные принадлежности. Билеты в кино. Всё на свете упиралось в деньги. Его доходы были огромны, но расходы не уступали доходам, и в среднем двенадцать процентов этих расходов составлял сам Брюс. Он вкладывал в себя неприлично много и для тридцати шести выглядел неприлично хорошо. Слишком идеален, чтобы быть настоящим, — так ему говорили в восемнадцать и двадцать, в тридцать и тридцать пять, вчера и позавчера; так скажут сегодня и завтра. Учитывая современные реалии, Брюс планировал продержаться на вершине или рядом ещё лет десять. Он вкладывал в себя неприлично много. Сейчас вкладывал в лицо и тело, раньше это были уроки этикета, актёрского мастерства, сценической речи и ораторского искусства; бальные танцы, акробатика и гимнастика; бокс, кунг-фу и тхэквондо — от первого в конце концов отказался из-за губительного влияния на внешность и здоровье. Испанский, немецкий, французский, греческий и русский, немного китайский и арабский. Занятия с Альфредом. Мёртвая латынь. Брюс вкладывал в себя неприлично много, неприлично долго и редко думал, что выбрал неправильный путь. Почёсывая переносицу, он поразмыслил, удастся ли отправить Альфреда на двухнедельный отдых с платным компаньоном или лучше приобрести новую машину взамен старой для Джейсона, и тихо выругался — не укладывается. Решив вернуться к несрочным расходам завтра, Брюс опустил крышку ноутбука и легко поднялся с кресла, на котором сидел. Потянулся так, что позвоночник хрустнул. Пора записаться к ортопеду? Когда получится выделить время? Его короткий день был расписан по минутам, утро безраздельно принадлежало сну, а вечером и ночью он работал. Брюс крутанулся на пятках и замер, поймав боковым зрением своё отражение в чёрном экране настенного телевизора. Да, десять лет. Он не чувствовал себя недостойным, занимаясь такой работой, официально законной, востребованной почти всеми и презренной почти всеми, — практически никогда не чувствовал. Даже у шлюх есть достоинство. Он подмигнул собственному лицу на тусклой панели плазмы. Готэм по праву считался мировой столицей проституции, а Брюс, от кончиков аккуратно подстриженных волос на голове до отполированных ровных ногтей на ногах, и был Готэмом. Он работал в самом дорогом публичном доме Готэма и трахнулся бы с блохастым койотом, если бы койот заплатил. Деньги не пахнут, и деньги — это всё: качественная медицинская помощь; безопасность; достойное образование; нормальное будущее для Джейсона, Кассандры, Стефани и выбранных им других людей; собственный дом далеко отсюда, в который он когда-нибудь (обязательно, может быть, в следующей жизни) переедет с Тимом и теми, кто захочет остаться. Брюс сломал бы нос любому, кто посмел бы сказать, что всё это не стоит того, чтобы трахаться с блохастыми койотами. Он выбрал свою жизнь давным-давно как максимально некриминальную и быстродоходную — жизнь, для которой подходил совершенно. Природа много ему подарила. Его ровесницы и редкие ровесники, которые ещё держались на плаву, компенсировали возрастные недостатки опытом, но не Брюс, нет. Опыта у него, конечно, было в избытке, но прыти позавидовали бы и четырнадцатилетние. Вот только он не имел права вслепую довериться природе и генам — лучшие не допускают случайных осечек. С двадцати двух лет Брюс почти ежедневно медитировал, не забывал о йоге, практиковал упражнения Кегеля для мужчин и некоторые методики Мастерса и Джонсона. Чтобы ни один клиент не провёл оплаченное время в бесполезном ожидании. Чтобы к огромной зарплате прилагались солидные чаевые. Чтобы Лекс не сомневался в нём. От Лекса зависело многое — от Лекса зависело вообще всё. Лекс Лютор пришёл в Готэм, когда Брюсу исполнилось девятнадцать, и Готэм раздвинул перед ним ноги. Лекс Лютор пришёл и принёс океаны бархата, приглушённый свет, вуайеристов за зеркальными стенками и коленопреклонённых женщин и мужчин. Загибающиеся бордели Готэма родились заново, и в город рыбами на нерест потекли почитатели продажной любви обоих полов. То, что когда-то считалось услугой в основном для мужчин, перестало быть таковым. Лекс приветливо распахнул двери нового мира для женщин, и женщины, помявшись у порога, вошли. Он вывел проституцию на чётко организованный уровень: с операторами-координаторами; с почасовой оплатой услуг и фиксированными размерами выплат за каждый вид услуг, с ежегодной индексацией этих выплат согласно уровню инфляции; с премиями, надбавками и штрафами; с системой бонусов и скидок; с обязательными медицинскими страховками и борделями разной степени доступности. Сеть публичных домов вышагивала по планете под брендом «ЛЛ» — лёгкая любовь. Лекс Лютор с удовольствием сверкал зубами в рекламе и обещал, что в «ЛЛ» каждый легко получит любовь, но Брюс знал настоящую правду, не просто правду, а настоящую правду. Раздутое самомнение Лютора давно вышло за границы Солнечной системы. Он наверняка сдрачивал ладони в кровь на свои инициалы, и его ничуть не заботило, что скрывается за инициалами. Лекс видел только себя, а с учётом того, что борделей в Готэме было ненамного меньше, чем кафе и ресторанов, Лекс видел себя везде. — Люди хотят лишь жрать, срать и трахаться, — сказал он как-то Брюсу, — и я трахаю их всех. Весь мир. Такие откровения были редкостью для Лекса — холёного, гладкого, с застывшей на лице улыбкой. Для Лекса с его миллиардами, Принстоном за плечами, запонками от «Джейкоб и Ко» и платками от Пьетро Балдини. Он считал, весь мир стоит перед ним на коленях, и не понимал, кто на самом деле главная шлюха. Брюс ненавидел Лекса Лютора, но осознание правды приглушало ненависть. Брюс ненавидел Лекса Лютора, однако не только за то, кем тот был, а ещё и за то, что Лекс тоже знал настоящую правду. Знал и говорил. — У шлюх нет никакого достоинства, — говорил он. И Брюс ненавидел его за это: блестящего, отполированного позолоченной тряпочкой, бесконечно самодовольного, вертевшего на причинном месте весь Готэм, как тот парень из порнокарикатур финского Тома — Землю. Если бы личина Бэтмена переродилась во что-то большее, Брюс был бы обязан ниспровергать таких, как Лекс Лютор, но личина оставалась личиной. Пустышкой. Бархатистой одноразовой маской. Костюмом, под которым прятался покрытый искусственным ровным загаром человек без единого шрама. Он принял душ и рассматривал своё безупречное фальшивое тело в ростовом зеркале ванной. Прошёлся ладонью по груди — волосы немного отросли. От восковой эпиляции оставались следы, кремы вызывали у него раздражение. В последние годы Брюс предпочитал выборочную элос- или кул-эпиляцию. Он был большим, его тело было большим. Природа наградила его совершенное большое тело до безобразия неприличным количеством волос, и правило десяти сеансов тут не работало. Брюс прихватил ногтями и выдернул волосок, некрасиво торчавший у левого соска, сделав мысленную заметку воспользоваться триммером через неделю. Никакие процедуры не могли избавить его от волос полностью, да он и не хотел стать целиком гладким. Умеренная растительность гармонично сочеталась с мужественным обликом, соответствовала образу Бэтмена и нравилась клиентам. Брюс приоткрыл рот, оценивая белизну зубов, и слегка нахмурился, когда едва заметные носогубные морщины углубились. Он выглядел молодо и знал, что пристрастен к себе, но работа предполагала идеальность — во всём. Брюс пользовался всем арсеналом недорогой мужской косметики от «Лаш» и очень дорогой от «РеВив», «Сислей», «Ланком» и «Дермалаб». Пользовался сыворотками и маслами, тониками и молочком, ночными и дневными кремами, пудрой для тела и ног, тональным кремом и маскировочными карандашами для лица. Он делал маски. Покупал желе для душа и пенорони для ванны. У него на полке стояло восемь видов скрабов для губ, начиная от мятного джулепа и заканчивая бразильским орехом. Он почти никогда не сушил волосы феном. Работа требовала максимально ответственного подхода. Издалека донеслась трель дверного звонка, и Брюс, бросив на своё отражение ещё один расчётливый взгляд, пошёл открывать. — Хотя бы трусы надел, — с укоризной заявил Дик, врываясь в квартиру. Дик всегда врывался. Он не умел ходить. Он нёсся, летел, мчался, сбивал с ног одуряюще яркой воздушной волной. Дик был мимолётным праздником, пропахшим мексиканскими хот-догами, пончиками и порохом. Брюс равнодушно пожал плечами. Было бы нелепо, если бы его волновала собственная нагота. — Тебе. Держи в холодильнике на нижней полке. — Дик сунул ему маленькую непрозрачную баночку. — Не спрашивай, как достал. Говорят, Том Круз такой пользуется. — Сколько с меня? — спросил Брюс, изучая этикетку. В салоне за это содрали бы в три шкуры. — Эй! Это подарок. Брюс решил, что может принять. Он бережно отнёс подарок в кухонную зону своей небольшой, но многофункциональной гостиной и убрал в холодильник — такие жесты надо ценить, и не из-за их непомерной стоимости. — Твой эпилированный зад сегодня явится мне во сне. Что-то шлёпнуло Брюса по спине. Он обернулся и, неодобрительно поджав губы, забрал полотенце, чтобы повязать его вокруг бёдер. Покосился на ноги Дика, убеждаясь, что тот снял ботинки. Правила есть правила. — Хватит платить за две квартиры, — заявил тем временем Дик, уже грызущий стянутое откуда-то яблоко. — Это сократит расходы, и никто не узнает. Никто. Кроме тех, кто уже знает. К тому же они всё равно задаются вопросом, почему ты живёшь отдельно и никогда не пускаешь их к себе. Дик говорил об этом не первый год, но он ошибался. Проституция, невзирая на непомерное количество людей, занятых в этой сфере, считалась постыдной работой. И они узнают: узнает Тим, хотя ему-то будет всё равно; узнают Стефани и Кассандра. Брюс не мог втянуть своих детей в эту грязь: достаточно того, что не уберёг Бабс и Дика; достаточно, что Джейсон сам обо всём пронюхал. Достаточно. Пусть остальные гадают, почему он не живёт с ними, пусть думают, что он плохой отец. С этим куда проще справиться. — У меня склад косметики, я слишком слежу за собой и вдобавок ухожу по ночам, — всё-таки сказал Брюс. — Чтобы сопоставить факты, им не понадобится много времени. Это же Готэм. — Тогда завязывай. Мне двадцать пять, Барбаре двадцать восемь. Мы взрослые и можем заботиться о других. Мы заботимся. Может быть, не так качественно. — Мой месячный заработок превышает ваш совместный годовой. И близко не так. Джейсону пока не исполнилось восемнадцать, Стефани только будет двенадцать, а Тиму — одиннадцать. Ему нужна пожизненная медицинская помощь, а я не могу довериться государственным программам и положиться на благотворительные фонды. Это безответственно. Кассандре до совершеннолетия четыре года. Не забывай об Альфреде. У меня неполные обязательства перед другими детьми, перед Лесли и её клини… — Всё, всё! — Дик примирительно вскинул руки. В одной был зажат огрызок яблока, и он торжественно вручил его Брюсу. Тот хмыкнул. — Ладно. Я, наверное, никогда не смогу тебя убедить. Но. Но! Скажи мне, как долго ты ещё выдержишь, как долго собира… — Мне вышвырнуть тебя в окно или в дверь? Брюс смотрел на Дика со странной смесью раздражения и гордости. Дик Грейсон фактически не был первым, но он стал первым, кого Брюс усыновил. Это стоило не больших денег — огромных, однако Готэм не зря называли гнилым городом. Двадцатитрёхлетнему неженатому парню без родственников, без недвижимости в собственности, без образования и со скользким источником дохода разрешили усыновить двенадцатилетнего мальчишку. Это стоило огромных денег, но Брюс не жалел ни одного потраченного цента. Особенно сейчас, когда Дик, взрослый и красивый, в отглаженной синей форме, улыбался ему. Он позволил Грейсону связать жизнь с полицией на одном условии: тот навсегда покинет Готэм и поселится там, где можно жить. Брюс совсем не знал своего приёмного сына. Дик не бросил его — не бросил их всех. Дик Грейсон фактически не был первым, хотя появился даже до Барбары, но Дик Грейсон стал первым, кто не бросил его. Первым, кто не стыдился. Брюс помогал бездомным детям и до Дика, помогал деньгами, едой и одеждой, в меру своих скромных финансовых возможностей тех лет, и однажды выбрал двух пацанов и двух девчонок. Уверился, что они не обидят друг друга. Поселил в дешёвой квартире и позаботился, чтобы закон и соседи их не беспокоили. Убедил, что есть лучшая жизнь, убедил учиться. Определил в школу, и один бог и его архивные записи знали, чего это стоило. Хотя, если смотреть в целом, это-то ему зачастую доставалось бесплатно. Лекс верно говорил: «Люди хотят трахаться», школьные директора в том числе — те четверо детей были первыми, но далеко не последними. Гетеросексуальные женщины и геи, натуралы и лесбиянки, асексуальные женщины и мужчины, антисексуальные женщины и мужчины — все они оказывались фальшивыми. Брюс, действительно молодой и очень глупый, тогда не слишком старался скрывать источник своих доходов. Те первые дети давно выросли, трое достойно устроились в жизни, и все они его стыдились — стыдились с самого начала и тем более стыдились потом. Эти дети предпочли забыть, на чём построено их будущее. — Эй, старик, опять загоняешься? — Я не старик. — Ага, — беззаботно улыбаясь, согласился Дик. — Моя смена закончилась. Бабс работает, а я не хочу устраивать битву за пульт с самим собой. Поеду к нашим. Есть указания, босс? Хотя я и так всё знаю. — Он дурашливо взял под козырёк. — Проследить, чтобы все поужинали. Чтобы Тим поужинал. Джейсон забрал Альфреда после школы? Проследить, чтобы Альфред не ушёл гулять с Тимом. Устроить пижамную вечеринку со Стеф, отобрать у Касс книги не позднее полуночи, а у Джейсона — сигареты. Сразу, как приеду. — Джейсон снова курит? — Да, этот малой та ещё заноза. — Поговори с ним насчёт колледжа, хотя бы на следующий год, — попросил Брюс. — Меня он не слушает. Он уверен, что может быть… как я. Он так до конца и не понял. — Он не может быть, как ты. Никто не может, — Дик сделал паузу: длинную, тяжёлую. — Обещаю, я поговорю. Тактично. Ты не говори, ты не сможешь быть тактичным. Брюс что-то буркнул и почесал подбородок кулаком — липким кулаком. — Следующий огрызок окажется в твоей заднице, — проинформировал он Дика, швырнув остатки яблока в раковину. — Если я скажу, что принёс ещё кое-что? Брюс молча включил воду. Придётся снова мазать руки кремом — последние три года его беспокоила сухость тыльной стороны кистей. Огрызок укрыла пена, и Брюс, выловив его, выбросил в мусор. — Это тебе понравится. Это на мечту. Он опустил кран — всегда помнить о счетах — и обернулся. С ладоней на паркет капала мыльная вода: не то мыло, не то мыло, нельзя мыть руки этим мылом. Нельзя мыть руки. Ему никогда не отмыть руки. По полу расползались краснеющие разводы, разбавленные дождём. Когда кровь растекается по булыжной мостовой, никакому дождю не смыть её до конца. Она забивается между камнями, въедается в земляные щели, остаётся там навсегда — никому не отмыть булыжную мостовую от крови, никакого мыла не хватит. Та ночь взорвалась алым, то утро проникло под кожу. Он впитал всё, что не уничтожила вода с неба. — Эй, Брюс. Брюс! Тогда никто не тряс его, там никого-никого-никого не было. — Убери руки! — прорычал Брюс, отшатываясь. — Это же я. Это я, Б, — мягко сказал Грейсон и похлопал его по плечу. Дик всё время прикасался к нему, не соблюдал правила, трогал полотенце. Держал полотенце. Потом кусал яблоко. Ел яблоко. — Нормально? — Да. Ты не должен прикасаться ко мне, и я настаиваю, чтобы ты прекратил брать мои вещи. — Ты чёртов параноик. Я знаю, что у тебя в бардачке машины есть несколько упаковок медицинских перчаток. Ты завёл дополнительные чехлы для сидений. Ты даже Альфреда выводишь к Джейсону на улицу. Вообще, ты не совсем последователен в своём психозе, что как раз и подтверждает психоз, но если я посчитаю нужным, то проберусь в твою ванную, когда ты принимаешь душ. Брюс с подозрением сощурился. Дик имел очень своеобразные представления о личном пространстве. — Как говорит Бабс, между безопасностью и одержимостью нет знака «равно». Ты же не беспокоишься, что Солнце может потухнуть за секунду? Тогда почему ты беспокоишься о чём-то другом настолько же нереальном? Не отвечаешь. Ладно, хочешь порцию крепких сыновних обнимашек? — Перебор, — проворчал Брюс, на всякий случай отступив вплотную к моечной панели. — Ты — это перебор. — Дик зачем-то снял фуражку, повертел её в руках и надел обратно. — Слова одного глупого маленького мальчика не могут быть важнее правды. Они — не правда. Столько лет прошло, а ты так и не понял, так и не простил его полностью. Он себя не простил, и хуже всего… Самое ужасное, что ты себя не можешь простить за то, в чём даже не виноват. — Я могу сломать тебе челюсть… — …Чтобы я перестал говорить. Можешь, но не станешь, болван ты эдакий. — Заткнись. Грейсон выжидательно посмотрел, на его лице читалось нескрываемое удовольствие. — Заткнись… Заткнись, пожалуйста? — Почти попал. — Дик громко фыркнул. — Используй некоторые рабочие навыки дома. Не пучь глаза. Я говорю о навыках общения того, другого парня. Выключи Бэтмена, включи Брюси. Будь хорошим папочкой. Брюс пожевал губы, напоминая себе, что это Дик. Дику можно. Дик был с ним дольше всех, не считая Альфреда, знал больше всех, даже успел постоять на его стороне. Он немного расслабился, потёр мокрые руки о полотенце и, шагнув вперёд, дважды хлопнул Грейсона по плечу. — Что ты принёс? — спросил довольно брюзгливо, возвращаясь к изначальной теме. — Молодец, — похвалил его Грейсон и, уже серьёзный, собранный, не улыбающийся, продолжил: — Мы с Бабс всё обсудили, по-настоящему обсудили, и мы с тобой, Б, с тобой. Мы все уедем отсюда. Когда мне будет пятьдесят, я стану не комиссаром, а шерифом. Тим будет возиться с нашими с Барбарой детьми, а она разведёт на заднем дворе… Ну, что-нибудь разведёт. Типа мини-фермы? Ты, весь седой и с тросточкой, будешь по пятницам выбираться в единственный городской бар и потрахивать местных сплетниц. На День Благодарения к нам будут приезжать Джейсон и Касс со Стеф. Взрослые, с семьями. Хотя насчёт Касс и Джея не уверен, а Стеф. Впрочем, она может остаться. Наверное. — Дик. Тот ощутимо напрягся. — Я никогда не буду седым, — только и сказал Брюс. — Потому что ты будешь закрашивать седину, да, конечно. — Грейсон с видимым облегчением рассмеялся и положил на кухонный стол несколько купюр. Стукнул по ним ладонью. — Ты возьмёшь. Здесь всего шестьсот баксов. Мы пока выплачиваем кредит за машину Бабс и нужно время, чтобы закрыть кредит за её второе образование. Года два. — Не ври, не два. И вы могли взять у меня. — Нет, не могли, но ты сейчас возьмёшь. Ты хочешь этого, мы все хотим. Сколько… — Дик замялся. — Сколько у тебя на счетах? На главное. — Семь тысяч пятьсот четыре доллара, — отчеканил Брюс. — Теперь будет на шестьсот долларов больше. — Так мало? Ох, ты бы мог… — Не мог. Мои доходы едва покрывают расходы. Ипотечный кредит не для меня. Мой кредитный рейтинг ниже среднего, я не пользуюсь кредитными картами и работаю не там и не тем. Ты знаешь, как банки относятся к заявкам от лиц, работающих в… интимной сфере. Бездомному проще получить ипотеку, чем мне. — Как скажешь. Только пообещай… пообещай больше никого не брать под своё мускулистое крылышко. Это звучит жестоко, но я умею считать, ты меня научил всё просчитывать. Ты на пределе и не вытянешь больше. Брюс криво усмехнулся. — Засранец. Ладно, я побежал. Хотя. Тебя отвезти? — На служебной машине? — И что? Мы же не в тридцатых, дедуля. — Нет, спасибо, — отказался он, медленно бредя следом за Грейсоном. Тот завозился у порога, надевая ботинки, и Брюс изо всех сил постарался не ляпнуть какую-нибудь глупость. Он держал в прихожей не только медицинские перчатки, но и несколько пар стерильно запакованных чистых носков. Дик бы скорее задушил его этими носками, чем стал переодевать. Альфред, здесь жил Альфред — он уцепился за эту мысль. Альфред жил с ним двадцать лет и был в порядке. Альфред не соблюдал никаких правил, и перед Альфредом Брюс был абсолютно бессилен. У каждого должен быть Альфред. Он дождался, пока Дик завяжет шнурки, и, откашлявшись, произнёс: — Я бы хотел спросить кое-что. — Что угодно, Б, что угодно. Брюс слегка занервничал. Такое он мог обсудить лишь с одним человеком. Друзей у него не было, коллеги по работе не подходили, Альфред, Барбара и Джейсон тоже — старик, женщина и ребёнок. Оставался Дик. Можно? Можно. Брюс прочистил горло и неловко стащил с бёдер полотенце. — Я… Я по-прежнему хорош? Ему достался внимательный, оценивающий взгляд. Как на работе. — Повернись. Обратно. Подними руки. Опусти. Хм. У Брюса дёрнулась щека. Грейсон опять хмыкнул и ослепительно улыбнулся: — Тебе тридцать шесть, и да — да, ты невероятно хорош. Ты самая красивая и ухоженная брутальная девка, которую я когда-либо видел. Брюс негромко фыркнул. Дик поддевал его, но Дику и не такое позволялось. — Я не девка, — всё-таки ответил он. — Следи за языком. Сынок. — Не девка, — кивнул Грейсон и добавил: — Ниже пояса всё работает как раньше? — Бесперебойно. За это он не переживал. Женщин возрастные трудности касались иначе, но у части его коллег уже после двадцати пяти возникали серьёзные проблемы с мужским здоровьем, и некоторые усаживалась на скамейку запасных навсегда. Брюс начинал колл-боем, цеплял дамочек в барах и работал в стриптиз-клубах. Он попал к Лексу, за год поднялся на вершину и до сих пор был на коне. — Чёрт ты эдакий, — с восхищением произнёс Дик. — Мне двадцать пять, и даже у меня случаются перебои. Хотя я-то не особо одарённый секс-робот. — Могу посоветовать пару методик. — Пока справляюсь, наставник. Но ты меня удивил, я думал, ты уже года три на фарме сидишь. — Вот это не смешно. Это грубо. — Извини. Дурак. Всё, прощаюсь. Брюс закрыл дверь и прислонился лбом к сухому дереву. Десять лет, десять? Сколько на самом деле? Шесть, пять лет или даже четыре года? Когда действительно придётся перейти на фарму и в анкете появится обличающая «С»? Он на стимуляторах, списан и выброшен за борт; заработок поползёт вниз, чтобы вскоре рухнуть в глубокую пропасть. Все они продукты, все, но только на лучших было написано «Органик». Лекс сам написал это, чтобы потешить клиентов, заставить пошире открыть кошельки. Лекса не обмануть, никому не удавалось, он слишком часто устраивал проверки и брал анализы. Как долго прослужит тело? Лицо? Как скоро настанет время плазмолифтинга и мезотерапии? Когда в анкете появится вторая клеймящая буква, «П», означающая пластику и некоторые другие процедуры искусственного улучшения внешнего вида? Будет ли Брюс и через десять лет выглядеть без таких процедур, как красивая, ухоженная девка? Нет — и без этого, и даже с этим. Он неизбежно старел, а расходы неизбежно росли. Его дети неизбежно взрослели, а расходы… Можно было снизить их на порядок: плохая еда и одежда, бесплатные школы, квартира в другом районе; никаких тренировок и почти ежегодных поездок в Европу; никакого колледжа; никакой помощи клинике — ничего, и ничего тогда не имело смысла. Его работа не имела смысла. Брюс хотел дать кому-то не просто жизнь, а хорошую жизнь, и он даст. Это единственное, что было важно.

***

— Тебе тридцать шесть. Брюс ненавидел Лекса ещё и за то, что тот помнил о его возрасте. Лекс помнил обо всём. В конце прошлого века мужчины старше двадцати пяти в интимном бизнесе считались исключением, теперь же, благодаря прогрессу, никого не удивляли тридцатилетние секс-работники мужского пола, но не за тридцатипятилетние и не на высшем уровне. Брюсу было доподлинно известно о шестерых старше тридцати пяти, включая его самого, всё ещё находившихся в топе. Одному из них в этом году стукнуло сорок четыре, и целиком органический Джон Джонс, исполняющий у Лекса роль Марсианского Охотника, действительно казался инопланетянином. Джон Джонс давал надежду, что и Брюс сможет так. Пусть он не будет лучшим, но будет среди лучших. — Тебе тридцать шесть, — повторил между тем Лютор, — и ты по-прежнему идеален. Слишком идеален, чтобы быть настоящим. Брюс спокойно стоял и ждал, пока Лекс назовёт причину, по которой вызвал его в свой кабинет. Иногда Лютор забывал о его существовании на месяцы. Иногда гонял к себе ежедневно. Лютор, который мог вообще здесь не появляться, но появлялся и, без всяких сомнений, наслаждался построенной империей. Он и дня прожить без неё не мог. Лекс по части безумия дал бы фору бешеной собаке, у которой из пасти лилась слюна. Чуть прикрыв веки, Брюс смотрел мимо Лютора. Яркое полотно на стене, единственное здесь, притягивало внимание. Кабинет был таким же гладким и холёным, как его хозяин, таким же серым. Диваны, стол и кресла, ноутбук и компьютер, телеком и жалюзи на панорамных окнах, даже ровные стопки белых бумаг на столешнице казались присыпанными тонким слоем пепла. Брюс гипнотизировал картину, что-то из позднего Мондриана. На холсте жёлтые, синие и красные линии спорили друг с другом. Раньше стену украшала «Гавань» Моне. Не факт, что репродукция. — В конце следующего месяца тебя хочет Диана. На неделю. Ты очень впечатлил её в прошлый раз. В тоне Лютора как будто скрывалась насмешка, но кто бы сказал точно. Лекс был серым, гладким и мутным. Лекс был тусклой морской галькой. — Я не разочарую её и на этот раз, — ответил Брюс, потому что от него ждали этих слов. В прошлый раз два дня с Дианой принесли сорок тысяч, и это не считая чаевых, которые поразили бы кого угодно. Семь дней с Дианой будут выгоднее, чем месяц работы здесь. Это значило — точно колледж для Джейсона, если они ещё не пропустили все сроки, и можно будет оплатить не семестр, а целый год. Это значило — отдых для Альфреда. В голове защёлкали костяшки на счётах. Это значило — новое оборудование для клиники Лесли, это значило… Брюс притормозил. Нельзя делить то, чего нет, но он знал, что Диана снова захочет его. Мужчин для элитного сопровождения, свободно владеющих несколькими языками, разбирающихся в этикете и прекрасно танцующих, было очень мало, но Диане требовался не просто спутник для сопровождения. Брюс знал, что она снова захочет именно его, и не ошибся. — Конечно не разочаруешь. Лицо Лекса разрезала ухмылка: иллюзорная, но заметная. Он ухмылялся и ухмылялся, неторопливо отступая к дивану у противоположной от входа стены. С чёртовым Мондрианом над ним. Брюс двинулся следом. По краям софы в огромных серых горшках торчали блёкло-зелёные юкки. На их длинных, острых листьях не было ни пылинки, словно Лекс, далеко высунув язык, не замечая слюны, текущей по подбородку, тщательно вылизывал их. Что-то едва слышно шлёпнуло, и Брюс перевёл взгляд на диван. На безжизненной мышиной обивке лежала перетянутая жёлтой резинкой пачка. То, что стоило от пяти до пятидесяти баксов на улице, от десяти до ста в борделях низшего уровня, от двадцати до двухсот в борделях среднего и от ста до тысячи в борделях высшего — здесь стоило от трёх тысяч и дороже, но только для органических сотрудников, не для силиконовых женщин или мужчин на стимуляторах. Клиентов хватало, пусть для этой услуги «натуральность» не имела значения, а расценки на С/П- и СП-мужчин, так же, как на П-женщин, были заметно ниже. Брюсу доставались десять процентов от суммы, которые шли в счёт зарплаты, и дополнительно чаевые, в среднем от двухсот до трёхсот, но порой и четыреста, и даже пятьсот, однако эти три тысячи, небрежно кинутые на диван, полно… Его схватили за член, прямо через штаны. Прозвучало негромкое: «Ноль», и он сконцентрировался на купюрах, слушая, как Лекс считает. Лексу не потребуется много времени. — Семнадцать. — Брюс заслужил недоверчивый смешок. — Ты мой бриллиант, Уэйн. Ты невозможен. Уникален. Иногда я. — Ещё смешок. — Сомневаюсь, что ты вообще человек. По первой команде, в твоём возрасте, при твоём размере и твоей комплекции, без стимуляции и визуальных возбудителей. Ты как часы с бесконечным заводом и кукушкой, которая никогда не спит. Брюс никак не мог отвести глаза от денег: услуга по тарифу для третьего этажа, но три тысячи есть три тысячи. Отдых для Альфреда? Может, всё-таки новая машина для Джейсона? Мальчишка развозил младших по школам и на внешкольные занятия, сам закупался в супермаркетах, ездил с остальными в парк по выходным. Обязанностей у Джейсона прибавлялось с каждым годом, и он никак не мог без машины — без хорошей машины, на которую Брюсу пока не хватало, а к кредитам, нередко вопреки разумным доводам, он всегда относился крайне отрицательно. Так что эти неожиданные три тысячи приходились очень кстати. — Ты уже частично перешёл на фарму? — Нет. — Брюс сфокусировался на Лексе. — Я узнаю, если ты лжёшь. — Я в курсе. — Максимальное время, в течение которого ты можешь поддерживать полную эрекцию без спадов при отсутствии любого рода внешних возбудителей? — Час и восемнадцать минут. На лице Лютора читалось отвращение вперемешку с восхищением. Он любил задавать каверзные вопросы, но этим поинтересовался впервые за все годы, и Брюс верно истолковал реакцию: «Что ты, блядь, за мутант такой?» На самом деле этот сомнительный рекорд, которому редко находилось практическое применение, устарел на два года, но Лексу о таком знать не стоило, а обновлять результат Брюс не собирался. Чревато последствиями в любом возрасте. — С внешними возбуди… — Брюс так высокомерно усмехнулся, что Лютор прервался на полуслове. — Хорошо, вернёмся к предыдущему вопросу. Ты будешь испытывать дискомфорт? — Да. — Он испытывал дискомфорт прямо сейчас, потому что ему так и сдавливали член. Весьма грубо. — Насколько сильный? — Терпимый. — Сними одежду, — распорядился Лекс, разжав наконец пальцы. Брюс разделся и, положив вещи на край дивана, встал спиной к Лютору. Расслабленно расправил плечи. Неторопливо развернулся, медленно поднял руки. Опустил. Лекс ощупал грудь, жёстко ткнул кулаком в чётко выделяющиеся кубики пресса. Его взгляд двинулся ниже, и Брюсу достались два покровительственных шлепка по щеке и удовлетворённое хмыканье. — Очень хорошо. Одевайся. Волосы на груди и животе перестанешь брить через три недели. Подмышки, пах, задница, спина, руки и ноги в штатном режиме. Четыре сеанса в солярии. Распределишь. Отрасти волосы на голове, за пару дней до сделаешь андеркат с бритыми висками. Получишь пять отгулов с компенсацией по средней заработной за последние двенадцать месяцев, включая чаевые. Никакой мастурбации в эти дни. Я тебя знаю. Твой исключительно производительный спермозаводик не должен отгружать партии налево. Поэтому никакой мастурбации. Повтори. — Никакой мастурбации. — Недостаточно убедительно. Это Диана, её пожелания исключительны и обязательны, какими бы они ни были. Это условия заказа. Поэтому ещё раз — никакой мастурбации. Никаких сухих оргазмов. Держи руки связанными, держи все свои тренированные мышцы связанными, держи разум связанным и даже на секунду не смей задумываться о своих отпускных загулах по барам. Брюс мрачно стиснул челюсти. Он всегда подозревал, что Лютор время от времени устраивает выборочную слежку за сотрудниками вне работы. Пять дней. Что он за мутант такой? Всего пять дней. Так мало. Так много. Для него. — Я знаю тебя тринадцать лет, — очень ласково — угрожающе — сказал Лекс, — и в курсе твоей щекотливой проблемы, совсем не характерной для прочих моих… работников. Я буду разочарован, если ты не выполнишь условия, а я не люблю быть разочарованным. Мне придётся приставить к тебе людей, стоимость их услуг будет вычтена из твоей зарплаты, если я сейчас же не увижу и не услышу того, что хочу. — Я выполню все условия, — медленно, выделяя каждое слово, ответил Брюс. — Диана получит всего меня. Без остатка. — Это хороший ответ. Теперь я тебе верю. Он натягивал одежду, думая, сколько же Диана заплатит на этот раз, если Лютор так суетится. Тогда это было двести, из которых сорок досталось ему, Брюсу, а сейчас? Семьсот? Миллион? Больше? Он помнил времена, когда получал за эскорт полторы сотни баксов и был доволен. Времена давно изменились. — Брюс, — раздался пугающе мягкий голос Лекса, уже усевшегося на диван, — каков внутренний девиз нашего заведения? — «Мы рады вас видеть». — Тогда почему ты уже не рад видеть меня? Когда я тебе плачу, я твой клиент. Брюс покосился на доллары. В этом борделе существовали свои правила, подчас странные, которым следовали все. Отсутствие явного физиологического возбуждения при виде клиента строго каралось, а Лекс регулярно подсылал тайных гостей для проверки. Женщины не испытывали с этим особых трудностей, а вот мужчинам приходилось сложнее. Эрекцию не сымитируешь. — Великолепно. Двенадцать. Я действительно впечатлён, и только поэтому ты не будешь оштрафован. Пальцы Лекса стукнули по кожаной обивке, но Брюс уже стоял на коленях. За это он ненавидел Лютора едва ли не больше всего. Тот не был ни геем, ни бисексуалом — так говорила Барбара, а её информация стоила доверия. Лекс был стопроцентным и абсолютно безумным натуралом. Ему нравилось унижать людей, унижать мужчин, особенно мужчин с ошеломляющими физическими данными. Брюс появлялся в этом кабинете ежедневно или раз в полгода, никогда не зная, заработает что-то или нет. Лекс полагал, что ожидание унижения сильнее самого унижения. Брюс редко считал свою работу унизительной, но с Лютором это всегда выходило так. Сейчас Лекс наверняка смотрел — не на него, исключительно на свой член. Этот человек повесил бы у себя над кроватью собственное дерьмо, закрытое прозрачным пластиком, — чтобы любоваться. Может, и повесил, кто знает. — Ты не старался, но всё равно было довольно неплохо. Брюс не старался, но это было чуть меньше чем отлично. Ему ли не знать. Быстро отстранившись, он встал. Лютор поправлял брюки, и Брюс, отступив в сторону, тихо сплюнул в кадку с цветком. Вытер рот о майку на плече и сгрёб отработанным движением пачку денег с дивана. — Уэйн. Он замер и, повернув голову, встретился взглядом с поднявшимся Лексом. — Когда ты сосёшь без презерватива, ты глотаешь, — процедил тот. — Когда я сосу без презерватива, я глотаю, — механическим голосом ответил Брюс. Внутри бурлила ясная, ослепляюще белая, как раскалённый июльский полдень, ненависть. Опаляла и растекалась гневной лавой по венам. Из-под тяжёлой крышки вырывались обжигающие сгустки пара, но внешне он оставался бесстрастным. — Стоимость цветка я вычту из твоей зарплаты, — буднично сказал Лекс и вытянул ладонь. Брюс сдёрнул резинку с пачки (как долго он выдержит?) и начал перекладывать деньги из своей руки в чужую. Пятьсот — ему не вытерпеть больше. Семьсот — это уже предел. Тысяча — нос, расплющенный кулаком. Полторы — лысый череп, хрустящий под увесистым цветочным горшком. Две — мозги, разлетающиеся по Мондриану. Две с половиной. Пальцы Брюса дрогнули. Можно забыть о новой машине для Джейсона. — Всё, — остановил его Лекс. — Свободен. Да, и ещё. За неделю до Дианы работаешь только с женщинами. Сообщи координатору. Нет. Я сам сообщу. И потренируй более приветливое выражение лица. Короткий кивок, и Брюс, сунув в карман резинку и оставшиеся пятьсот долларов, направился прочь. Женщины, мужчины — какая разница, и пусть он предпочитал первых, но у него лучше всего стояло на деньги. В статусных публичных домах редко работали настоящие геи и лесбиянки. Брюс понимал почему. Большинство шлюх-гомосексуалов обоих полов выглядело карикатурным подобием самих себя. Они годились для непритязательных любителей продажного секса, но не для клиентов с толстыми кошельками, избирательных и подчас капризных, которых не возбуждала пародия на женщин или мужчин. Это никогда не являлось проблемой. Лекс слишком хорошо платил, чтобы это могло стать проблемой, а на деньги стояло не только у Брюса. Впрочем, натуралов среднего пола тоже хватало. Это не так бросалось в глаза лишь потому, что натуралов было на порядок больше. Шлюхи среднего пола. Шлюхи, у которых действительно нет никакого достоинства. В ухе зашипело, и он поморщился. — Б, это Оракул. Приём-приём. — Слушаю тебя. Брюс поморщился опять. Барбара выбрала не самую правильную жизнь. Пусть она смотрела на грязь из-за стены, пусть отгородилась другим именем, словно это могло её защитить, но всё равно подошла близко. Барбара выбрала не самую правильную жизнь из-за него. «Так я буду приглядывать за тобой», — сказала она. Это немного пошатнуло её отношения с Диком, но в конце концов Грейсон смирился. Возможно, он тоже хотел приглядывать, даже и через свою девушку, как будто Брюс нуждался в чьей-то заботе. С другой стороны, операторы у Лекса неплохо получали, а Бабс за два года, проведённых здесь, сумела занять должность старшего оператора с функциями координатора. — Клиент. Мужчина. — Во вторник? Прямо сейчас? Полноценный выходной Брюсу полагался один, в понедельник, и ещё причитался один плавающий: во вторник, среду или воскресенье. Сегодняшний вторник был рабочим, но, как и среда, считался спокойным днём — разгрузочным, как шутил Дик. Только Дик мог с таким шутить. — Увы. Заказал Бэтмена издалека. — И всё? Кто заказывает по вторникам Бэтмена издалека? В ухе щёлкнуло. — Переключилась на закрытый канал. Клиент явно случайный, без карты, в текущей базе его нет. Одет плохо. Костюм с распродажи, дешёвые ботинки. Безвкусный галстук. Стрёмный тип, как сказал бы Джейсон. Брюс против воли фыркнул, прикрывая рот кулаком. Джейсон сказал бы куда грубее. — Порадуй парня, последнее на тебя потратил. — Барбара, это невежливо. — Но правдиво. Хочешь, пробью его по-настоящему? Не для базы, для тебя. Пара минут, и он твой с потрохами. — Я хочу, — Брюс понизил голос до шёпота и опустил голову, чтобы камеры в коридоре не могли зафиксировать даже его двигающиеся губы, — чтобы ты завязывала с этим. Если кто-нибудь узнает, тебя… — Никто не узнает, я слишком хороша. Не хочешь, как хочешь. Отбой. Слишком хороша и слишком самоуверенна. Барбара не была ему приёмной дочерью или официальной подопечной, скорее, младшей сестрой. Однажды утром, одиннадцать лет назад, Брюс, возвращаясь с работы домой, остановился на светофоре и увидел впереди, за перекрёстком, скорченную фигурку на скамейке придорожного парка. Он проехал мимо и вернулся. Никто бы не назвал его человеком, которому хочется излить душу, но девчонка подняла стылый взгляд и неожиданно не заплакала — завыла. Она утыкалась лицом оторопевшему Брюсу в живот и надрывно избавлялась от боли, которую копила не один год. Все плачут. Плачут женщины, какими бы сильными они ни были, плачут мужчины, заглушая кулаками собственную слабость. Эта девочка плакала как мужчина. Брюс слушал невнятные фразы, пока наконец не погладил её по волосам — неуверенно и осторожно. Он привёл Барбару домой и, когда уловил выражение лица Дика, совсем новое, понял, что девчонка останется с ними. Грейсон не видел спутанных и грязных волос, не видел расплывшихся по скулам синяков, не видел опухших от слёз и побоев глаз. Он видел что-то иное, настоящее, и Барбара осталась, чтобы быть с ними, осталась, чтобы Дик добился её спустя несколько лет. Брюс боялся за них. Он знал, любовь — опасная штука, особенно в этом городе; знал с восьми лет и никогда никого не любил так. Внутри него чего-то не хватало, чтобы любить так. Он не умел, не мог, не хотел, не нуждался. Брюс слышал расхожую фразу о шлюхах, которые мечтают о любви. Он не мечтал и сомневался, что хоть кто-то из работающих вместе с ним действительно мечтает, а не врёт самому себе. В ухе опять зашипело. Барбара всего лишь предупреждала, а теперь на связь вышел дежурный оператор. — Клиент. Случайный. Мужчина. Бэтмена издалека. Готовность семь минут. «Стрёмный тип». Брюс опять фыркнул и прибавил шагу.