Потерянная в веках

      — Её очень долго нет, — даже не стараясь скрыть своё волнение, высказал общую проблему Амандиль. — Что-то случилось там, я чувствую это. Нельзя было соглашаться оставлять Астальвен одну.       — Мне ли тебе рассказывать, друг мой, какой Астальвен упрямой бывает, когда дело касается её планов и идей? — Глорфиндель полностью разделял опасения Амандиля, но ничего с ними поделать не мог. Эльф знал, что пытаться пойти против желания Астальвен означало окончательно потерять её доверие. А этого он хотел в последнюю очередь. Да и осознание того, что она вольна была поступать так, как считала нужным, значительно сдерживало его желание пойти в эту проклятую пещеру. — Единственное, чем мы можем сейчас помочь и себе, и Астальвен — дождаться её возвращения.       Темноволосый эльф хотел было что-то возразить своему другу, но не успел. Из пещеры послышались лёгкие неровные шаги, словно кто-то тяжело опирался на ногу и постоянно спотыкался на ровном месте, и мужчины тут же замолчали и напряжённо уставились в темноту. Размытый, немного сгорбленный силуэт, обхваченный мраком гор, заставил их замереть с застывшим в глазах первобытным ужасом. Сорок минут назад…       «А ведь Глорфиндель был прав!» — мелькнула в голове первая мысль, пока я подозрительно смиренно вглядывалась в уродливые черты напротив.       Да, Голлум был уродлив. Мне с трудом верилось, что когда-то это существо с иссушенной иссиня-белой кожей, ввалившимися глазницами и практически полностью облысевшей макушкой выглядело вполне по-человечески. Его непропорционально длинные конечности, искривлённый, выгнутый дугой позвоночник поднимали в груди волну отвращения и жалости, словно передо мной находилось не извращённое Тьмой существо, а несчастный калека, повидавший на своём веку много горестей и лишений. Въедливый запах грязи, тины и смерти, что словно кокон окружал Голлума, заставил меня невольно скривиться, и это стало своеобразным началом моего конца.       — Откуда тут взялс-с-ся эльф-с и что он делает так глубоко в пещере, моя Прелес-с-сть? Неужели мы заблудилис-с-сь, ммм? — опасливо сощурившись, прошипел ошеломлённый Голлум.       Мне стоило огромных трудов пересилить себя и не броситься тотчас из проклятой пещеры, подставив под угрозу так тщательно планируемое дело. Так что, прокашлявшись для уверенности, я зажала в кулак Кольцо Огня и максимально приветливо улыбнулась:       — Доброго дня тебе, незнакомец! Ты прав — я заблудилась здесь, пока искала укрытие от гоблинов, и теперь не могу найти обратную дорогу. Не окажешь ли ты честь быть моим провожатым?       — Вежливый эльф-с вс-с-сегда приветлив, вс-с-сегда легкомыс-с-сленен! — кружась возле меня, но сильно не приближаясь, оскалился Голлум. — Твой с-с-свет, с-с-свет! Он жжётс-с-ся, моя Прелес-с-сть, жжётс-с-ся. Пус-с-скай эльф-с уходит один, или же с-с-станет моим обедом!       — Хорошо, как скажешь, я уйду, — я подняла руки в примирительном жесте и медленно попятилась назад, ощущая набатом стучащее сердце прямо в горле.       — Прочь, уходи прочь отс-с-сюда! — нечеловеческим голосом завопил Голлум, словно только одно моё присутствие причиняло ему невыносимые страдания. — И не с-с-смей возвращатьс-с-ся с-с-сюда!       Воспользовавшись его секундным замешательством, я со всех ног бросилась прочь от озера, молясь лишь о том, чтобы Голлум не обнаружил пропажу Кольца. Но молитвам моим не суждено было исполниться. Я не пробежала и двадцати метров, как вдруг пещеру сотряс полный боли и отчаяния вопль:       — Пропала, моя Прелес-с-сть пропала! Проклятый эльф-с подло украл Её у нас-с-с!       Внутренности мои сжались в тугой ком, холодный пот выступил на руках и лбу, когда позади меня раздались шлёпающие прыжки и поток извергаемых с истинной ненавистью проклятий. Бежать дальше не было смысла, ибо Голлум был не только быстрее и ловчее, но и как никто другой знал все закоулки и щёлочки этой пещеры, грозившей стать последним пристанищем моего бренного тела. Но не успела я затормозить и обернуться, как вдруг откуда-то с высоты на меня набросился Голлум, плотно обхватив своими влажными пальцами моё горло.       Пол и потолок в одно мгновение поменялись местами, и я ощутила резкую боль у левого виска. В любой другой момент от удара у меня бы потемнело перед глазами, но сейчас итак вокруг разлилась одна лишь непроглядная тьма, так что не понятно было, нахожусь я в сознании или нет. Лишь когда воздуха стало катастрофически не хватать, я поняла, что Голлум повалил меня вниз, отчаянно пытаясь избавиться от вора, что мой разум всё также не замутнён, и что я лежу сейчас на спине, хрипя и дёргаясь из последних сил практически в предсмертной агонии. Мысль о скорой смерти выплеснула в кровь очередную порцию адреналина, и я практически на автомате разжала ладонь, сжимающую Огненное Кольцо, и полоснула Голлума по животу вытянутым из сапога кинжалом.       Пещера наполнилась обжигающим светом и ужасающим воплем боли, и я вдруг почувствовала, как лёгкие закололо от порции спасительного кислорода. Дышать вмиг стало легче, горло перестали сдавливать смертельные тиски. Проморгавшись и сфокусировав помутившийся взгляд на фигуре Голлума, я увидела как тот, зажимая одной рукой рану, а другой глаза в попытке спрятаться от яркого света, забился в самый дальний угол коридора, скуля и выкрикивая разнообразные ругательства. Несколько важных секунд были выиграны.       Выронив со звоном окровавленный кинжал, я прижала ладонь к пульсирующему от боли виску и почувствовала на кончиках пальцев липковатую тёплую влагу, медленно стекающую вниз по щеке на шею и ключицу, а затем солоновато-металлический запах обжёг горло вместе с очередным глотком воздуха. Голова моя кружилась, словно корабль, попавший в шторм, в ушах стоял не то звон, не то громкий шёпот. Очень не вовремя мне вспомнилась недавняя стычка с орками, и слёзы отвращения и страха брызнули из моих глаз, стекая вместе с кровью за ворот рубашки. Однако поддаваться воспоминаниям и истерике было смертельно опасно. Поэтому, стиснув зубы и превозмогая всю боль и неудобства, я, немного пошатываясь, приняла вертикальное положение и подняла кинжал с земли.       Заслышав посторонние звуки, Голлум сначала затих и слегка приоткрыл глаза, а затем с новой силой завопил:       — Подлый эльф-с украл у нас-с-с нашу Прелес-с-сть и хотел бежать с-с-с ней, но мы ос-с-становили его! Голлум, Голлум! Мерзкий кинжал, он так жжётс-с-ся!       — Не подходи ко мне, Голлум! — зло прохрипела я, обнажив для убедительности меч и выставив его перед собой. — Дай мне спокойно уйти, и больше никто не пострадает.       И вот тут-то сила Саурона показала себя в полной мере. Страх потерять Кольцо оказался сильнее страха перед светом эльфийской души и магии, и Голлум вдруг преобразился до неузнаваемости. Ужасающая гримаса застыла на его лице, и он бросился на меня, невзирая на боль от раны и света, что резал его почерневшую душу и привыкшие к горной тьме глаза.       Всё произошло слишком быстро и неосознанно. Секунда, другая, и вот я уже прижимала за горло дергающегося в конвульсиях Голлума к стене, а мой меч торчал из его груди, пронзив насквозь обтянутую кожей и костями плоть и глухо чиркнув о камень.       Мы смотрели друг другу в глаза, казалось, целую вечность. В глубине полупрозрачных голубых блюдец я сначала видела своё окровавленное заплаканное лицо с раздувающимися от страха и гнева ноздрями, а потом там отыскались зелёные пышные холмы, низенькие дома у реки и жар домашнего очага. В своей голове я услышала весёлый детский смех и озорное журчание воды, и горькие слёзы градом покатились по моим щекам.       Голлум не хрипел, не кричал и даже не стонал, лишь неотрывно смотрел на меня, и далеко не сразу до меня дошло, что это было уже не извращённое Тьмой существо, а лишь замученный, бесконечно настрадавшийся за свою долгую жизнь калека, вспомнивший за миг до смерти себя и свой дом.       А затем он испустил свой последний вздох, и в его глазах навсегда застыл вид золотом переливающейся от солнечных лучей воды.       Руки мои мгновенно лишились силы, и тело Голлума глухо шмякнулось вниз, словно тряпичная кукла. Не помня себя от шока и невыносимой боли, что вдруг стала разрывать мою фэа, я закричала изо всех сил диким зверем и ничком рухнула рядом с мёртвым телом, до крови колотя кулаками каменный пол. Я как никогда ясно ощущала каждую частичку своей фэа, словно она была объята демоническим огнём, который сначала сжигал её, а затем возрождал заново, чтобы вновь повторить эту мучительную пытку. Самые ужасные страхи и воспоминания рвались сейчас наружу вместе с моим срывающимся на хрипы криком, призывая меня собственноручно сорвать кожу с моего тела, выпустив из жил осквернённую кровь и тем самым освободив моё существо от грязи и черни.       Не знаю, как у меня получалось сдерживать в себе этот порыв. Быть может, помогало то, что кулаки мои были заняты борьбой с полом, от которой заживающая рука снова взорвалась острой болью, или же меня останавливало Красное Кольцо, что я до рези сжимала в ладони. На самом деле, это было не столь важно. Важным было то, что мои слова о проклятье оказались пророческими, и теперь оно сжигало меня изнутри, оставляя после себя пепел сгоревшего огня и света души.       Когда всё было кончено, и мой голос окончательно охрип, а глаза распухли от слёз, я на мгновение увидела возле себя чёрную тень, которая тут же метнулась по коридору в сторону озера. Явись сюда сейчас сам Майрон, я бы даже не смогла ответить ему, не то, что дать отпор, поэтому это видение ничуть не испугало и не взволновало меня. Я лишь безучастно смотрела перед собой, и поток моих мыслей, тяжёлых и мучительно медленных, вился подле потухающего образа чистоты, силы и света, коими в достатке была наполнена моя фэа ещё до того, как глаза мои впервые увидели безлунный звёздный простор неба Средиземья.       Не было больше ни слёз, ни слов, ни чувств. Лишь безжалостно выжженная пустошь, серая и сухая, словно зола. И даже вид и запах крови, пропитавшей мои волосы и одежду, больше не вызывал во мне никаких воспоминаний.       Автоматически поднявшись на ноги, я абсолютно без эмоций вынула меч из тела Голлума, обтерла его о край рубашки и вложила в ножны. Затем подняла с пола кинжал, засунула его в сапог и, склонившись над мертвецом, сухо прошептала:       — Покойся с миром, Смеагол. Отныне путь твой завершён, и свой я обязательно пройду до конца. Одна нить связала наши Судьбы, и не найти мне покоя, пока не будет она оборвана и сожжена в огне, откуда родилась.       С этими словами я взяла Смеагола на руки и, не оборачиваясь назад, двинулась к выходу из пещеры. Поначалу каждый шаг давался мне с невероятной лёгкостью, словно и не было этой борьбы и столкновения, словно я всего лишь несла заснувшего ребёнка в колыбель. Но потом мои ноги начали тяжелеть и слабеть. Знакомые коридоры и стены неумолимо вели меня прямо к выходу, и чем ближе он становился, тем хуже делалось мне. Беспорядочный поток мыслей снова начал роиться в моей голове, в глубине души всколыхнулись первые эмоции и чувства, ушибленные и пораненные части тела пропитались разномастной болью, голова закружилась. Когда впереди забрезжил дневной свет, я уже едва могла переставлять ноги: настолько сильно плыл перед глазами мир и тряслись от тяжести колени.       Однако это вновь была я — всё та же Астальвен, разве что оставившая внутри проклятый пещеры часть свой фэа и силы, навечно превратившейся в пепел.       Ещё издали я увидела взволнованно вглядывающихся во мрак гор Глорфинделя и Амандиля. Душа моя рвалась им навстречу в поисках поддержки и исцеления, но вот мне самой не хватало духа, чтобы встретиться с ними взглядом, выдавая тем самым всё, через что мне пришлось пройти. Я не хотела, чтобы любимый и друг видели, чем обернулось моё решение, однако другого пути у меня не было. Лишь вперёд.       Преодолев границу между темнотой и светом, я ненадолго зажмурилась, а когда открыла глаза, то увидела во взглядах эльфов то, чего боялась больше всего: неконтролируемый ужас и нескрываемую жалость. Будь они людьми, они бы заметили лишь мою безграничную усталость и небольшие физические повреждения, однако эльдар в силу своей природы могли видеть куда больше. И это сыграло со всеми нами по-настоящему злую шутку. Моя искалеченная фэа предстала перед Глорфинделем и Амандилем во всей своей мрачной и пугающей красе.       Посмотрев на больного сородича, человек сталкивается со всеми телесными проявлениями хвори, будь то ненормальная бледность, озноб или гнойные пятна. Для лечения он использует предметы материального мира — настойки, травы и зелья. Его взгляд так же ограничен материальным миром, и лишь единицы могут немного приоткрыть дверь в нематериальный мир.       Посмотрев на больного сородича, эльда зрит в саму его суть. Хроа и фэа сосуществуют едино в гармонии и неразрывной связи, нарушить которые по изначальному замыслу было невозможно. Дисбаланс этой связи нельзя выразить языком телесного мира, однако он ощутим на тонком нематериальном уровне. Он ощущается как прореха в энергии, что соединяет душу и тело, залатать которую в силах лишь Эру через процесс нового Зарождения.       Так что ничего удивительного, что я вдруг пожалела о том, что Глорфинделю и Амандилю выпала Судьба родиться эльфами. Они смотрели сейчас на меня с осознанием того, что ничего уже с моей «болезнью» сделать нельзя, и что след её останется со мной до тех пор, пока мир не изменится или не изменюсь я сама. Я не винила их в том, что они поражённые застыли на месте, не смея шелохнуться и вымолвить хоть слово. Не винила в том, что не бросились со всех ног ко мне, едва завидев мою фигуру во мраке гор. Просто сила Единого Кольца и проклятия, что оно несло с собой, оказалась гораздо могущественнее нас самих. И никто из нас не был в этом виноват.       Выбравшись, наконец, из пещеры, я подставила лицо потокам прохладного горного ветра и зажмурилась от ударившего в глаза солнечного света. Лёгкие мои жгло изнутри, словно вместе с кислородом в них попадала раскалённая лава, в голове стоял гул каких-то непонятных звуков и голосов, и слёзы, которые, казалось, закончились ещё внутри, снова потекли по щекам. Я была не готова к этому испытанию, однако теперь это уже не имело никакого смысла.       — Астальвен…       Обеспокоенный голос Глорфинделя раздался прямо над ухом, и буквально в следующее мгновение его тёплые ладони осторожно сжали мои сотрясающиеся от всхлипываний плечи. Мне казалось, будто я невероятно грязна и совершенно недостойна его прикосновений, а особенно той связи, что эльф использовал сейчас, чтобы успокоить мою мечущуюся от страха и отчаяния фэа. Поэтому освободившись из его рук, я аккуратно положила тело Голлума прямо на землю, а затем из последних сил двинулась к озеру, прохрипев не глядя на мужчин:       — Нужно похоронить его как следует. Сложите костёр, и пускай его свет дойдет до самых стен Дол-Гулдура как сигнал о том, что Саурон будет следующим.       Озеро было прохладным и лишь слегка замутнённым, словно кто-то совсем недавно проплывал в нём. Не обращая на такие мелочи внимания, я отошла от берега на пару метров и упала на колени прямо в воду, ощущая, как быстро она пропитывает ткань, образуя вокруг меня насыщенно красные кровавые полукольца. Кисти мои начало щипать, и только сейчас я заметила, что разбила их в кровь до синяков и кровоподтёков об каменный пол пещеры. Правая рука перестала слушаться меня: ещё не до конца зажившие связки снова воспалились и опухли так, что лечение и перевязки Амандиля пошли насмарку. Судя по ощущениям, на левый висок тоже пришёлся не хилый удар, ибо потревоженная водой и моей рукой рана продолжила кровоточить, однако уже не так сильно, как изначально.       Захлёбываясь всхлипами и рыданиями, я с неистовой ненавистью стала оттирать свою и чужую кровь с тела и одежды, постоянно прокручивая в памяти навсегда застывший взгляд Смеагола. Не было сомнений, что он запечатлелся в голове до конца моей жизни. До последнего моего вздоха. И мне предстояло научиться жить с этим воспоминанием и знанием так, чтобы они не отвлекали меня от главной цели всего этого смертельно опасного похода.       Лишь когда кожа была натёрта докрасна, а любое малейшее напоминание о крови выстирано с одежды, а нашла в себе силы подняться и посмотреть на Глорфинделя с Амандилем, что уже успели сложить небольшой погребальный костёр рядом с пещерой и теперь терпеливо дожидались меня. Солнце уже заметно склонилось к горизонту, а это значило, что с момента моего выхода из пещеры прошло, как минимум, пару часов. Которые я совершенно не заметила. Помедлив немного, я до жжения в лёгких сделала глубокий вдох и пошла навстречу эльфам, отсчитывая в голове каждое мгновение до заветного момента.       Шаг. Второй. Третий. Снова шаг, другой, и ещё несколько пропущенных ударов сердца, и вот я уже стояла возле возвышающегося на незажжённом костре бледного тела с зияющей раной в груди.       — За мгновение до смерти он вспомнил свою былую жизнь до Кольца, — испытывая непреодолимое желание поделиться с кем-нибудь этим тягостным знанием, вполголоса прошептала я. — Мне даже показалось, будто у него получилось освободиться от Его влияния, стать ненадолго собой прежним. Я… я видела в его глазах его родные края, видела, как сверкает вода в реке, переливаясь золотом на солнце. Даже после всего, что Смеагол натворил, он заслуживает покинуть этот мир достойно. Пускай же это будет данью памяти его прошлой жизни без забот и невзгод, жизни до того, как Кольцо отравило его разум и душу.       Подожжённый Амандилем хворост моментально вспыхнул, отправив в небо столп горького едкого дыма. Языки пламени шустро облизали сухие разрубленные стволы елей, и воздух тут же наполнился запахом горящей смолы и хвои. Словно зачарованная я смотрела на разгорающийся костёр и думала лишь о том, что перед смертью Смеагол так и не увидел настоящего солнца. И отчего-то это казалось чудовищной несправедливостью.       Как только огонь добрался до иссиня бледных пяток Голлума, Глорфиндель подошёл ко мне, и его тёплые сильные руки ободряюще обняли мои плечи. Меня тут же обуяло противоречивое желание броситься в отчаянии в объятия эльфа и разрыдаться, словно маленькая девочка, ищущая покровительства у взрослого и мудрого наставника. Но, с другой стороны, мне не хотелось, чтобы любимый марал руки о моё грязное тело и душу.       «Ты не достойна его любви. Никогда не была достойна! — шептал изнутри навязчивый голос, ядовитый и горький. — Вспомни, сколько боли ты причинила ему и сколько ещё причинишь. Без тебя ему будет лучше, вот увидишь».       Вот только у Глорфинделя было на это своё мнение. Не давая мне полностью погрузиться в отчаяние, а ядовитым мыслям заполнить мою голову, он крепко прижал меня к себе и склонился лбом к моим волосам, запечатлевая на них долгий и уверенный поцелуй. В груди тоскливо и одновременно сладко заныло, и слёзы всё же покатились из моих глаз, обжигая щёки леденящим огнём. Любимый стоял сейчас рядом со мной, опустошённой, разбитой и потерявшей веру в саму себя, и совершенно не собирался покидать меня. И это было важно. Это значило, что у меня всё ещё оставался шанс на спасение.       У нас обоих.