Почти как Боги

Когда в трущобы Бухты Непокорности в очередной раз приезжает телега гробовщика, никто из столпившихся на улицах беженцев и не думает повернуть головы. Это уже… привычно. Как звон колоколов по утрам. Как пьяные песни разгулявшихся моряков. Повседневная рутина, неизменный элемент пейзажа. Скрип-скрип – деревянные колеса уныло вязнут в осенней грязи, пробивающейся между островками сохранившейся брусчатки, и столь же печально выглядящая кляча покорно упирается копытами, вытаскивая телегу из очередной коварной ямы. Раз-два – если тощая животина не справляется, приходится наматывать поводья на передок и, спустившись на землю, самому налегать плечом, пыхтя и роняя капли едкого пота с затянутого уродливыми наростами лица. Три-четыре – и, подогнав телегу к самой внушительно выглядящей куче свежих трупов, служитель Бераса зацепляет ближайшее тело ржавым металлическим крюком, намертво привязанным к обрубку левой руки, после чего без малейших признаков уважения тащит за собой, как мешок с картошкой. Без эмоций – его чувства давным-давно выжжены раскаленным прутом, изрисовавшим болезненно дергающуюся спину красно-черным узором. Без слов – ведь огрызок языка и кое-как уцелевшие зубы едва позволяют невнятно мычать, когда Мастер снисходит до вопроса. Без жалоб и причитаний – лишь еле слышно рыча сквозь когда-то порванные губы, если крупнокостный деревенский бугай не особо хочет тесниться с другими трупами, но его приходится туда запихивать, подпирая ногой… Не обращая ровно никакого внимания на собравшихся поодаль живых товарищей усопшего – а те, скрючившись, точно побитые дворняги, стараются даже не смотреть в его сторону, хотя неприкрыто ежатся, если работающий гробовщик мимолетно окидывает их холодным взглядом, словно мясник на бойне, готовящийся заколоть очередную корову. Он уже давно забыл, что перед ним – обычные живые люди. Его тонкие ноздри на треугольном лице, выдающем родителя-эльфа, безошибочно улавливают все нюансы витающего в воздухе запаха гниения, его глаза, невидимые за роговыми линзами уродливой маски, подмечают мельчайшие оттенки кожи, а заостренные уши, скрытые за косматой гривой давно не стриженных волос, чутко ловят тихие хрипы, потаенные стоны – и, невидимый под капюшоном черного плаща, смертоносный богоподобный тонко улыбается самыми краешками губ. Все… все они, рано или поздно, попадут в его руки. Благородный аристократ или же последний нищий, эльфийская красавица или же отвратительный уродец, которому сразу после рождения едва не раздавила глотку собственная мать – Бледный Рыцарь… или, может быть, суровый Римрганд? – примет всех, всех упокоит в своей бездонной утробе, доказав, что и прочие боги, и вся минувшая жизнь, весь этот прогнивший до основания мир, осыпающийся в бездну адровой крошкой, существуют лишь для того, чтобы утешить его вечный голод, на мгновение вспыхнуть пламенем… И тут же замолчать в бесконечной тишине.