Любовь и смерть всегда вдвоём

МОСКВА, ИНСТИТУТ им. СКЛИФОСОВСКОГО, 20 МАРТА, УТРО «…Что нежной страстью… как цепью я окован…» — Ну, что, красавица, очнулась? Попробовала открыть глаза. Боже! Оказывается, солнечный свет — это так больно! Яркий, ведь на улице весна. Зачем его впустили в больничную палату? Не место ему тут. Не место. Здесь болезни, страдания. Солнечный луч подкрадывается к лицу, как игривый котенок к блюдечку с молоком. Чуть тронул мягкой лапкой веки, они задрожали. Открыла глаза и тут же закрыла. Виски сдавило словно тисками. Больно. — Тошнит… Прямо над ней чье-то лицо, все расплывается, как в тумане. Сделала усилие, моргнула несколько раз: мужчина в белом халате, седой ежик волос, лицо в морщинах, внимательно смотрит на нее через очки в желтой металлической оправе. — У тебя, милая моя, небольшое сотрясеньице мозга. И шейные позвонки от удара чуть-чуть сместились. Помнишь что-нибудь? «Небольшое», «чуть-чуть»… Все они так говорят. По ее самочувствию не скажешь, что чуть-чуть. Конец света. Лучше умереть, чем так страдать! — Я? Да… «…Что нежной страстью…» — Из милиции тобой уже интересовались. Но я сказал: «Ни-ни». — Из милиции? — Значит, не помнишь. Пожилой врач посмотрел на нее пристально и замялся. Она поняла эту паузу: говорить или не говорить? «…Что нежной…» Вертится в голове беспрестанно и все тут. Может быть, это безумие? «…Что нежной страстью…» Господи, что было-то до нее, до этой страсти? — Ну, лежи тогда, отдыхай, скоро из реанимации в общую палату переведем, — вздохнул врач, и она поняла, что его выбор: не говорить. — Постойте. Он задержался в дверях, посмотрел на нее нерешительно. — Э-э-э… А, может быть, не стоит волноваться? Отдыхайте. Все правильно: только истерик ему не хватало. Он хирург, не психотерапевт. — Я хочу знать. — Э-э-э… — Что с мужем? — Здесь он. В реанимации. Она вспомнила наконец все, что было до того, как ария, исполняемая популярным певцом, оборвалась на слове «окован». Работала магнитола. Она слушала музыку, чтобы хоть чем-то себя занять. И тут… Удар сзади в их «Жигули», стоявшие на шоссе с включенным аварийным сигналом. И знак выставлен сзади, метрах в двух. Машина заглохла. Он пытался ее починить. Она не видела мужа за поднятым капотом машины. Значит, вся сила удара другой машины пришлась на него. В реанимации… — Не надо меня жалеть. — Не надо, говоришь, — врач вернулся неохотно, снова присел на стул возле ее кровати. И повторил с сожалением: — Не надо… — Он умер, да? — Родные-то у тебя есть? — Нет. Мама умерла. — Давно? — Не очень. А отец… Отца не было. Она одна меня растила. Да что вы все ходите вокруг да около?! Подготавливаете меня, что ли? Думаете, ничего не понимаю? Я сама психолог. По образованию. — Вот как. Психолог. Сама, значит, справишься… Да, он умер. Там же, на шоссе. Она вспомнила: носилки. Тело на носилках, которое несли в микроавтобус серого цвета. Кажется, в народе такие зовут «труповозками». Тело было с головой накрыто брезентом. Ее в это время несли в машину «Скорой помощи». Носилки тряхнуло, и она потеряла сознание. Умер, значит. Там же, на шоссе. «Что нежной страстью…» — Что, плохо? — Голова. И солнце. — Солнце? Глаза режет? Сильно? — Да. — Это плохо. У тебя от сильного удара о переднюю панель образовалась обширная внутренняя гематома, и это самое плохое из всего. Хорошо, что ты была пристегнута, а то бы вылетела через лобовое стекло. И тогда все. Я полагаю, что гематома сама рассосется. Не хотелось бы операцию делать. — Операцию? — Она испугалась. — Что, не хочешь? Это правильно. Тогда терпи. Болеть будет. Пристегнута. Рассеянность спасла ей жизнь. Машина остановилась, муж занялся ремонтом, а она так и не отстегнула ремень безопасности. Удар о переднюю панель. А могла бы и вылететь через лобовое стекло. Тогда все. А, может быть, так было бы лучше? Врач подошел к окну, задернул шторы: — Вот и все. Легче? — Да. Спасибо. — Молоточки перестали стучать в висках, стало прохладнее и действительно легче. — Ну, лежи, отдыхай. Раз у тебя родных нет, кому сообщить-то? — Подруге. Людмила Самсонова. Запишите телефон. — Погоди, медсестру позову. Это уж вы теперь с ней сами договаривайтесь, по-женски. А ты, ничего, молодец. Держись, психолог. Ушел. Весь ужас происходящего дошел до нее чуть позже, когда немного утихла боль. Пришла медсестра, сделала укол, и вновь почудилось: «Что нежной страстью…» Но теперь мелодия, крутившаяся в мозгу, словно заезженная пластинка, внезапно оборвалась. Игла проигрывателя перескочила на соседнюю дорожку, нахлынули новые воспоминания, и новая боль вдруг обрушилась ливнем, да так, что тело закружило в этом потоке, словно легкую щепку. — Мама! — крикнула она. — Мамочка! Тихо. Голос внезапно осип. Не услышали. Она протянула руку, одним движением смахнула все, что стояло на тумбочке рядом с кроватью. Чашка, ложка, тарелка, пузырьки с лекарствами… Грохот. — Да кто ж тут безобразничает? — Помогите… И уже сквозь туман: — Вы что не видите: у нее кровотечение? — Врача! Срочно! Эх, видать, не обойдется. — Да. Бедняжка. Ребеночка-то жалко. — Надо же так: и муж погиб, и выкидыш случился. В один день. — Перенервничала. — Эх, найти бы этого мерзавца! — Пьяный, небось, за рулем-то был… «…как цепью я окован…»