Родственные души

Князю Виктору Никифорову девятнадцать, и он блистает. Он в облегающих чёрных лосинах с золотым шитьём, обманчиво простой белой рубашке и серебристом жилете. А поверх всего этого розово-сиреневый лёгкий камзол с золотой отделкой. Драгоценностей на нём немного — только статусные, да ещё серьга в левом ухе: по последней моде, с ярко-алым камнем-бусиной, свободно скользящей по кольцу. Среди строгих тёмных нарядов других мужчин, Четвёртый Наследник Императора выглядит павлином меж облезлых куриц. И ему это нравится. Нравится чужое внимание. Как и Кристофу, впрочем, но Крис не так эпатажен. Его чёрный камзол отделан всего-то навсего рубинами — родовыми цветами императорского дома. Первому Наследнику не следует отступать от традиций. Крис чуть заметно кивает, на секунду отвлекаясь от церемонии представления дебютанток. Виктор, сочувствуя ему, отвечает на приветствие. Отбрасывает с лица окрашенную по последней моде чёлку и идёт в народ. На таких церемониях его присутствия обычно не требуют, а самому ему скучно в толпе придворных лизоблюдов у трона. Ровесники болтают об охоте и скачках, а Виктору отец дал задание найти и попросить о личной беседе графа Виан. Кому-то наслаждаться беззаботной юностью, а кому-то — работать. Как ему. Как Крису. Хотя Крису-то и вовсе семнадцать, но будущему Императору надо учиться быть таковым едва ли не с пелёнок. Весь этот бальный сезон на Виктора буквально вешаются девушки. Ох, князь, у вас такие костюмы! Князь, вы так грациозны! Князь! Князь! Их восторги сливаются для него в одну длинную приевшуюся мелодию. Девушки нужны ему только для того, чтобы танцевать. Одиночных танцев нет, для каждого прохода ему нужна партнёрша. Он запоминает их лица только затем, чтобы не станцевать дважды с одной на этом балу. Милые домашние девушки, воспитанные на дамских романах, верят в любовь, в «половинку», на коже которого горят их инициалы. Горят золотом, если коснуться кожи. И они прикасаются, в надежде разбудить метку. В надежде, что инициалы ВН на коже кого-то из них загорятся в ответ. Их немного, правда. Другие ищут выгодный брак. Этих больше. Они ближе к реальности: знают, что право жениться на своей Судьбе есть лишь у плебса да у обедневших, опустившихся, кто почти сравнялся с простолюдинами статусом. Полюбить ведь можно не только по зову Метки. Это доказывает религия, отрицающая священность «животной» связи. Это доказывают тысячи историй аристократов с идеальными семьями. В высшем обществе на метки никто не смотрит. Самого Виктора сосватают, исходя из нужд государства. Брак по расчёту — и любовники за ширмой от любопытных глаз. У матери их штук двенадцать, у отца — одна. Как у этих двоих вообще получился Виктор — чёрт знает. Да ему и плевать. Точно так же плевать, как плевать на ту, кого ему выберут. Между его лопаток — две кривых каракули. Как-то так пишут узкоглазые, которые привозят из далёких земель по шёлковому пути мягкую белую бумагу, драгоценные тонкие ткани, фейерверки и ещё уйму всяких диковинок. Глупая метка. Её постоянно жжёт, и нянька смазывает кожу какой-то вонючей дрянью, от которой клонит в сон и не получается правильно ставить ногу в танцевальных па. Танцевать — то единственное, что Виктор действительно любит. Движение по строго выверенным правилам — куда душа положит. То единственное, что ему ещё осталось в этой жизни. И костюмы для балов. Племяннику императора больше никогда и ни в чём не дадут самостоятельно сделать выбор. У узкоглазых послов забавная одежда. Длинная, со сложными разрезами до пола. Их страна называется Чши Хуань, и послы хотят торгового договора. Они дарят императору отрезы нового вида ткани, какие-то свёртки, гобелены, новый вид праздничных огней — и раба. В Империи рабов нет, только крепостные. Продавая их, нельзя разлучать семью с детьми младше пятнадцати. Нельзя забить своего до смерти без причины, нельзя красть, насиловать и убивать чужих. Послам поднебесной это безразлично. У них своя страна, свои законы… Свои подарки. А подарку едва лет десять. Он смотрит испуганно, дрожит всем телом. Императору он не нужен. Императору за сорок, он пресыщен экзотикой и чересчур подозрителен. Послы расхваливают ученика лучшего на всю Чши Хуань танцовщика и отказаться от подарка значит смертельно их оскорбить. А стране нужен шёлк, нужны интересные новинки, нужно снижение пошлин, которое готов предоставить Восток. Император кивает, Император признателен, а Виктор — Четвёртый Наследник. Для Чши Хуань это равнозначно принцу крови. Виктор любит танцы, Виктор слишком далёк от престола, чтобы шпион чужой страны мог незаметно узнать в его окружении что-то действительно важное, Виктор, в конце концов, отличился сегодня, сумев подсказать дядюшке удачный ход в «квадрах». Одно движение, и «подарок» послушно семенит к нему, неловко переставляя ноги: так сразу и не поверишь, что танцовщик. Наверняка ему холодно — босиком по мраморному полу, на плечах лёгкая шёлковая жилеточка, на ногах бесформенные шаровары из тонкой ткани… А один из послов со всем почтением передаёт юному князю свиток с указаниями по уходу за парнишкой. Как к хорьку домашнему, право слово. Виктор так и называет его: Подарок. Мальчишка тощенький, костлявый. Он знает всего с десяток слов по-местному. Говорит, смешно смягчая и слегка растягивая слова, как будто постоянно ворочает во рту горячую, липкую кашу. Язык Чши Хуань он знает чуть лучше, но тоже не идеально. Для узкоглазого глазищи у него огромные: влажные, карие, совсем как у оленёнка, которого вчера добил на охоте отец. А вот лицо у него округлое, восточного типа, с маленьким, слегка вздёрнутым носиком. Он часто лопочет что-то на своём мелодичном языке, когда думает, что Виктор этого не слышит. И ещё у него две буквы на груди. Как раз под ключицами. Изящно выведенный пером вензель из переплетённых В и Н. Тонкий, замысловатый, с небольшой кляксой-родинкой чуть в стороне. Виктор даже помнит её, эту кляксу. У него тогда впервые получилось идеально вывести свою подпись, а эта мерзкая капля чернил всё испортила. Когда князь проводит кончиками пальцев по тонким линиям, рассматривая своё нежданное приобретение с ног до головы, парнишка вздрагивает и закрывает глаза. Тёмно-коричневая вязь тускло отсвечивает, переливаясь золотыми сполохами. *** Виктору двадцать два, и узкоглазый паренёк — его личный слуга, при котором господин никогда не снимает рубашку. Подарок немного подрос и раздался в плечах, но не утратил гибкости и плавности движений. Его танцы всё ещё очаровывают, только теперь Виктор танцует вместе с ним, когда у него есть на это время. Парнишка содержит его вещи в образцовом порядке, сопровождает на выезды, старается помогать с работой. У него звонкий переливчатый смех, он добрый, заботливый и трудолюбивый. Он, к удивлению Виктора, умеет писать — на своём языке, правда, и зовёт это скорее искусством, жалуясь, что знает так мало иероглифов. Письмо Империи он осваивает с лёту и часто помогает Виктору с бумагами, когда усталый князь Никифоров давит мордой стол. В двадцать три, со смертью отца все заботы падают на его плечи, и Виктор часто едва добредает по ночам для койки, если добредает вообще. Подарок, тихо что-то шепча на своём языке, разминает задубевшие от напряжения плечи, массирует икры и бёдра. От его рук хочется убежать, спрятаться — и не отпускать, потому что у Виктора встаёт, когда мягкие пальцы в массаже случайно задевают метку. Но он лежит на животе, и ужасной, выбивающей из колеи детали его организма, не видно. Виктор стонет, стаскивает с себя лосины и шагает на кухню, хлопая дверью. Ловит первую попавшуюся служанку, задирает юбку. Два-три движения, и всё. И метку словно прижигают калёным железом. Но хоть так… Если твоя метка принадлежит мужчине, ты изгой. Нет, Виктор слышал о таких. Свою причастность к ним скрывали тщательней, чем собственный гарем. Это низшая ступень падения. Греховная и пустая. Виктору горько. А тихий и грустный Подарок после его возвращения поёт на родном языке длинные песни, от которых вымотанный князь проваливается в цветные, почти реальные сны, где ничего этого нет. Есть только музыка, движения тела и пьянящая, бесконечная свобода. А с утра всё снова — совещания, Советы Дворянства, бесконечные договоры и разборки с соседями, дипломатические миссии, на время которых Подарок остаётся дома и метку снова рвёт калёными щипцами. Зато мать наконец счастлива. Отгуляв в трауре положенный срок, вышла замуж во второй раз — за дворецкого князей Арефьевых. Виктор завидует: второй брак любого аристократа может быть свободным. А Виктору уже двадцать семь и он всё ещё не заключил первый. Впрочем, вскоре — наверняка наверняка заключит. Отношения с соседним королевством напряжены до предела. Империи нужен династический брак. Император при смерти, его Первый Наследник, Кристоф, растит Второго. Зато Третий — князь Никифоров — вполне свободен и о любви к талантливому молодому дипломату императорской семьи не знает только глухой. Принцессе Илоне семнадцать, для высшего света — почти перестарок. Говорят, ждала предначертанного. Ещё одна глупенькая девчонка. Хрупкая, изящная, до умиления женственная и безумно красивая. Метку выжигает так, что темнеет в глазах. Дома, едва добравшись до своей комнаты, Виктор стонет и сворачивается в клубок, спрятавшись от всего мира за тяжёлым бархатным пологом своей кровати. Нянюшки давно нет в живых, никто не приложит к полыхающим каракулям холодный кувшин, не намажет вонючей мазью, снимая боль адского клейма. Метка полыхает. Князь Никифоров скулит, как нашкодившая шавка, сбрасывает камзол, тонкую шёлковую рубашку: ткань скользит по воспалённой коже наждаком, почти отправляя в блаженное беспамятство. Кажется, он даже плачет от боли и бессилия. А потом на кожу опускается прохладная рука, даря покой и облегчение. И по телу расползается мягкое, уютное тепло. Метка пульсирует, словно пуская в тело корни, теперь уже — навсегда. Виктора обнимают за плечи, шепчут что-то ласково, гладят — и боль уходит, утихает, меняясь на головокружительное возбуждение. Раньше он не знал, что такое секс. Честил про себя мать шлюхой и блядью, презирал отца за его вытащенную буквально из свинарника простоватую девку, зажимал служанок по углам. А сам теперь плавится под руками какого-то узкоглазого раба. И почему-то называть его узкоглазым даже в мыслях теперь больно. Не физически, нет. Но… У Подарка красивый голос, когда он говорит на своём птичьем языке. Его метка под пальцами Виктора сияет золотистыми переливами. За семь лет он почти не изменился: всё такой же стеснительный, всё те же оленьи глазищи и неуступчивый характер, который ему прощают до сих пор только за собачью преданность хозяину. Но сейчас он так шепчет своё исковерканное «Вику-тору», что высокородного князя продирает дрожь от желания прижать к себе и взять. Чёрт знает как, чёрт знает почему. Мальчишку. Которому едва восемнадцать. Плебс за такое казнят, как за скотоложство. Аристократов, если факт будет доказан, — изгоняют за пределы империи. — Почему ты не показывал, Вику-тору? — шепчет Подарок, и ледяному князю Никифорову хочется безумно выть. — Это же моё… — водит он по спине, зачарованно оглаживая каждую чёрточку. — Моё имя… — Да потому, что я тебе не принадлежу, придурок, — пытается отшатнуться князь. — И себе не принадлежу тоже. Надо отшвырнуть зарвавшегося мальчишку, но это ведь не кто-то, а Подарок. И он снова гладит Метку, сбивая Виктору дыхание. — Тогда я сам, просто закрой глаза. — высокий мелодичный голос очаровывает, заставляя забыть, что это противоестественно, страшно, глупо. Ещё хуже, чем танцевать вместе в зале для приёмов, синхронно разворачиваясь в паре метров друг от друга. Без слов, без музыки, с закрытыми глазами. У мальчишки прохладные пальцы и влажный горячий рот. Каждое его прикосновение опаляет, как никогда не трогало ничьё другое. Девки из лучшего борделя столицы и рядом не стоят. Две сияющие золотом буквы на его груди выглядят интимно до крайности. Виктор тает, рычит, притягивая краснеющего Подарка к себе, опрокидывает на постель и трётся о его бедро ноющим членом — и когда только бриджи стащить успел, хитрюга. Виктор целует метку, водит пальцами по тонким штрихам своей выстраданной подписи, кусает так, что мальчишка под ним орёт. Сжимает в ладонях его твёрдую плоть, совершенно не слушая, что Подарок там бормочет — Нет, не так, не надо, Вику-тору… Я сам… Член пульсирует, воздуха не хватает, и на животе мальчишки тоже расплывается уже мутновато-белое пятно, с каждым его вздохом, с каждым содроганием становящееся всё больше. Самому Виктору лежать тоже мокро, но шевельнуться нет сил. Только прижать к себе свой сумасшедший Подарок — и отключиться. Возвращаться домой теперь легче. С запоздалым сожалением Виктор понимает отца. Карие глаза Подарка, его мягкие черты лица, тонкая кожа, жаркое дыхание и стоны, когда он на грани вбивается в это тело. Тихий шёпот, пальцы, разглаживающие морщины в уголках глаз, губ… Наверное, так любить не умеет никто, кроме его Подарка. А через неделю накрывает резкая, вышибающая всю душу боль, разливающаяся от метки. Вязкая, выжигающая сознание.Благословенная тьма приходит только через пятнадцать минут ада. *** Ночью в часовне тихо. Молоденький служка, читающий молитвы — и тот задремал. На фоне белого полотна от природы желтоватый цвет лица Подарка кажется совсем уж зеленоватым. А может, так оно и есть. Смерть мало кого красит. По крайней мере, из знакомых Виктора — никого. Лицо Подарка вымученное. Синеватые белки закатившихся глаз, которые князь закрывал, вернувшись домой, сам, сведённые судорогой мышцы, стиснутые губы, с которых тот же Виктор стирал серо-зелёную вязкую пену. Едва успевшее повзрослеть и обрасти мышцами стройное пропорциональное тело, словно иссушенное ядом… И никаких следов метки. Мёртвые теряют все связи с миром живых, но именно сейчас Виктору нестерпимо хочется видеть на его прикрытой тонкой сорочкой груди тонкую вязь переплетённых В и Н. Его собственные иероглифы на спине из коричневых стали угольно чёрными. Темнее даже, чем обожжённый конец факела, который Виктор сжимает сейчас в руках. Тело Подарка почти ничего не весит. Но нести его сквозь потайной ход холодно и неудобно. Груда смолистых дров, которые Виктор натаскал сюда за эти два дня выглядит жалко. Сложить настоящий погребальный костёр ему так и не удалось. Но здесь, у реки, среди поленьев, Подарок уже не выглядит так потерянно. Он говорил, что смерть — это ещё не конец. Поджимал под себя ноги, давился словами, смешно тянул гласные. Рассказывал, что душа не умирает, перерождается снова и снова, как только уничтожат её последний оплот. И чтобы это скорее случилось, тела на его родине сжигают. Страшнейшее оскорбление оставить врага лежать в земле: пока его тело гниёт, пожираемое червями, душа не может освободиться и страдает. Огонь разгорается на удивление быстро. Потрескивает, взбираясь по поленьям, охватывает быстрым и высоким, почти бездымным пламенем одежду… Виктору чудится в колеблющемся воздухе, что губы парнишки уже не стянуты в тугую упрямую линию — они улыбаются. Он сжимает кулаки: грудь раздирает, сердце колотится, как бешеное. Он ревёт, словно раненный зверь. «Живым остаётся память, Витенька», — говорила нянюшка, проводя по кривоватым чёрным буковкам на своём запястье. — «Память о том, что всё это в нашей жизни случилось». Виктору не нужна память. Ему сейчас, здесь, в этой жизни нужны огромные карие глаза напротив, громкие стоны «Вику-тору», мягкая кожа под руками. Ему нужны переливающиеся золотом буквы под пальцами и нежные губы, касающиеся его в самых неожиданных местах. Ему нужны жар и тяжесть живого тела, в которое он вбивается, ему нужны рваные вскрики этим неповторимым голосом, когда он движет и движет бёдрами, вслушиваясь в шлепки, не в силах остановиться, нависает сверху. Ему нужны слёзы на длинных ресницах с белёсыми кончиками, когда Подарок прижимается, льнёт к нему всем телом. Ему нужны песни, которые он пел вечерами, его танцы, его мягкие, но такие сильные руки с их расслабляющим массажем, его рассказы о далёком острове, где он жил, о тёплых руках матери… Ему нужен его Подарок. Весь, целиком. В Империи не хоронят так, сжигая, это обычай родины Подарка. В Империи, закапывая в землю, отправляют душу в Рай или Ад. Кто-то из староверов — к предкам. Парнишка хотел после смерти уйти — вперёд, к новой жизни. Раньше это казалось Вите бредом, но сегодня, сейчас он готов искренне в этот бред поверить. Так, чтобы самому шагнуть в костёр. Он хочет. Хочет отправиться туда — вместе с Подарком. Душа горит вместе с потрескивающим деревом. Факел — и тот уже дотлевает в руках. Надо только дожить, дождаться. К чёрту весь этот императорский двор с его фарсом, договорными браками и интригами, фальшивым блеском эполетов и ожерелий. К чёрту пестроту камзолов и юбок, и Илону, которая должна войти в его дом… К чёрту войну… — Не к чёрту, — шепчет пустота внутри голосом Подарка. — Предавший свою страну и честь, выбравший пустую смерть никогда уже не вернётся. Виктор, сцепляя зубы, смотрит в пламя. Дожить, дождаться и отомстить. Яд не мог попасть в кувшин с водой просто так. Поседевшие за один день волосы в зеркале — ему бы, наверное, даже понравилось. «Почему тебя называют „Серебряный Принц“? Почему не Золотой?» — спрашивал Подарок, расчесывая утрами светло-русые пряди. Время летит ужасающе быстро, и так же тягуче медленно. Свадьба, скреплённый печатями и подписями договор. «Это ведь твой долг перед Родиной». Вопящий у отца на руках наследник с карими, как у Подарка глазами. И расследование, которое не движется вперёд ни на йоту. «Ничего, у тебя обязательно получится, ты же — Вику-тору…» Гулкие шаги по коридорам, балы, которые больше не приносят радости. После танцев Подарка всё это ощущается как противный кисловатый сироп. Кристоф, словно издеваясь, предлагающий выпить за милых дам… Понемногу сходящий с ума от ложащихся одна за другой на его плечи обязанностей отца. Секретарь Первого Наследника, которому Крис доверяет, как родному. Как сам Виктор когда-то Подарку. Ледяные глаза главы службы безопасности, сверлящие взглядом руку будущего Императора, которой захмелевший Крис гладит колено этого загадочного секретаря… Виктор не знает, сколько в нём скрывается боли, сколько ненависти и желания уничтожить, пока не получает доказательства, — и Службу Безопасности возглавляет уже совсем другой человек. А этот корчится на дыбе, когда кожу его прижигают раскалённой кочергой руки князя. Криса, стоящего рядом, от шока трясёт: его Судьбу спасли в последнюю минуту. Но добивает не он. Виктор делает это сам, с пугающим его самого удовольствием, перетекающим в отвращение. Князя Никифорова тошнит, полощет, выворачивает… Он видит укоризненный взгляд своего Подарка: «Зачем ты так жестоко?». — Потому что это — за тебя, — забывшись, вслух отвечает он. И, наверное, именно в этот момент ощущает себя готовым: мир живых стремительно отдаляется. — Крис, когда я умру — сожги моё тело рядом с бегущей водой и развей пепел по ветру, — просит он. — В благодарность за Себастьяна. Кристоф кивает. Пустые коридоры замка, смех бегущего к нему по ковру маленького Анатоля, тёмные невыразительные глаза жены… И бальная зала, замкнутая на единственный ключ, в которой, если закрыть глаза, можно услышать, как рядом танцует гибкий, грациозный Подарок. Но однажды Виктор забывает запереть дверь, и на пороге застывает пятилетний мальчишка, смотрит на одинокие вращения, шаги, выпады, арабески, ловит каждое движение взглядом, вскрикивает восторженно: — Папа, ты такой красивый! — и падает, осыпается осколками иллюзия, погребает под собой седого в свои тридцать четыре князя Никифорова. Маленький Анатоль подбегает, обнимает ноги, до которых только и может дотянуться: — Папочка, не плачь, папочка… А ночью у малыша просыпается метка и сидит с ним не уехавшая к подруге Илона, не нянька, а Виктор. Гладит по голове, успокаивает. Вглядывается в проступившие на детском плечике иероглифы и шепчет: — Если найдёшь когда-нибудь свою Судьбу, береги её, не отпускай. Что бы с тобой ни делали, что бы ни говорили, она твоя. И Анатоль слушает, всхлипывая от боли, слушает и смотрит своими потрясающими глазами, как когда-то смотрел Подарок после первой встречи с Илоной. *** Коронация нового Императора торжественна, пышна. Марши, гимны, песнопения, море цветов, толпы людей… Стрелы, летящие прямо в выходящего из часовни Кристофа. У Императора семья, дети, верный Себастиан и реформы. У его Советника — наследник от нелюбимой женщины и затягивающая в себя пустота вместо сердца. Он успевает поймать собой все четыре. Серебристый камзол заливает кровь… Всё пространство забивает волокущая Императора под прикрытие охрана. Подарок улыбается: «Ты смог». В глазах темнеет, и Виктор жалеет только о том, что в этой жизни так и не узнал его имя. А следующим вечером на центральной площади города горит костёр