***
Ничего не предвещало. Чонгук был обычным восемнадцатилетним парнем, помешанным на баскетболе, длинноногих девчонках и комиксах про супергероев, ходил в качалку по вторникам и четвергам, зависал у друзей по выходным, помогал матери по дому и, в общем-то, был замечательным сыном и лучшим на свете братом. Все мамины знакомые как одна вздыхали и слагали сказки, что через пару лет выдадут за него своих дочерей — Чонгук вообще-то против многожёнства, но это даже льстит. В один прекрасный момент всё переворачивается вверх дном, с ног на голову, и в жизни парня начинается полный кавардак. Тридцатого декабря он обнаруживает на своих руках множество различных рисунков, но из всех в глаза бросается огромное количество звёзд, он даже боится сосчитать и узнать, сколько их там — кажется, целый миллиард. Маленькие неровные, неаккуратно выведенные синими чернилами звёзды, ему бы позавидовал даже сам ночной небосвод, если бы мог. А на запястье, на самом сгибе — маленькая ёлочка с всё той же дурацкой звездой на макушке и подписью «ma b-day~» чуть ниже. Он не припомнит, чтобы когда-то увлекался подобным, не помнит, чтобы спал на уроках, иначе можно было бы свалить на надоедливых одноклассников, не помнит, чтобы малышка Чона имела привычку докучать брату таким способом, и день рождения у него вообще-то осенью, прямо в первый день. Тогда… Что это? Он пялится невидящим взглядом на свои руки, изрисованные по локоть, и ему кажется, что он видит, как в немногочисленных свободных местах проявляются новые звёзды, ведёт по ним подушечкой большого пальца, не до конца высохшие чернила смазываются — не показалось, – а парень всё больше не понимает, что с ним творится. Он как ошпаренный выносится из своей комнаты, хлопает дверью и, огибая мать, которая шла пожелать доброго утра, залетает в ванную, включает полный напор горячей воды, подставляет под него руки и трёт так, что становится больно, царапает короткими ногтями, буквально сдирает вместе к кожей, оставляя красные вздувшиеся борозды. Нужно избавиться. Ему это не нравится, совершенно точно и абсолютно не нравится, по-другому не скажешь. Он пытается смыть всё до единой точки и надеется, что это просто дурной сон, он вот-вот проснётся и на всех парах помчится покупать подарки своим главным женщинам в жизни — всё как всегда, в последний момент, – а звёзды продолжают расцветать на его руках. Чонгук бьётся в истерике и не понимает, со всей силы бьёт кулаками по раковине и позволяет себе зареветь, наверное, впервые в жизни. Сползает по мраморной стене и пустым взглядом смотрит, как по мокрым рукам скатываются капли чернил. Почему именно он? Трёт опухшие глаза и размазывает пасту по щекам. Что с ним не так? — Гуки? Всё в порядке? — мать осторожно, с толикой неуверенности стучит в дверь ванной комнаты, её не на шутку напрягает поведение сына, она никогда не видела его таким и это, как минимум, повод начать беспокоиться. — Да, мам. Я сейчас. Всё хорошо. Могло бы быть, но нет. Совсем нет. И вечно сидеть на кафельном холодном полу, тупо пялиться на это нечто и пугать родных он не может и не хочет однозначно. Чонгук зависает ещё минут на пять, а потом собирается с мыслями и стаскивает с батареи толстовку, никто не должен увидеть. Сейчас он пойдёт, обнимет мать и пожелает сестре доброго утра, позавтракает вместе с ними, потом позвонит Чимину, и они вместе пойдут за покупками. Да, так он и сделает и ещё чуть позже подумает об этом. Дверь ванной открывается и Гук глубоко вдыхает, всё хорошо. — Прости, мам, плохой сон. Женщина смотрит недоверчиво и щурится, прожигает сына взглядом, будто ища подвох, тычет кончиком указательного пальца в румяную щёку. Чонгук понимает, неловко улыбается и оставляет утренний поцелуй со звонким чмоком. За столом царит привычная домашняя идиллия, они пьют жасминовый чай с кокосовым печеньем, Чона, как всегда, съедает половину пакета и получает за это лёгкий щелбан от старшего, дуясь напоказ, и тянет обиженное «маааааам, братик опять дерётся». Брюнет же смеётся, ерошит растрёпанные девичьи волосы и, выходя из кухни, бросает короткое «я надолго, не теряйте».***
С Чимином они встречаются через полчаса возле торгового центра, всего увешанного гирляндами и заставленного маленькими декоративными ёлками по периметру, у самых дверей стоит фигура Санта Клауса, он зазывающе машет механической рукой и раз в минуту выдаёт громкое «хоухоухоу», Пак долго осматривает его, с видом великого ценителя задумчиво чешет подбородок и говорит, что штаны не по канону зелёные и он подаст в суд на начальство. Внутри всё пестрит яркими красками и буквально кричит всем естеством о наступающем празднике. Глаза разбегаются, прямо как в детстве, и они долго решают в какой отдел зайти в первую очередь, а какой оставить напоследок, в итоге решая сначала купить подарки для младших. Чимину вообще-то в этом плане проще, у него младший брат, а не сестра, и особо заморачиваться с подарком не приходится, зато Чон рвёт и мечет, носится от стеллажа с мягкими плюшевыми игрушками до полок с совершенно некрасивыми по его мнению барби, заглядывает в отдел творчества и совсем незаметный зоомагазин где-то в конце коридора, покупает трёх маленьких скалярий в дополнении с небольшим, круглой формы подвесным стеклянным аквариумом, водорослями и мелкой разноцветной галькой и всё-таки решает завершить подарок большим оленем с красным носом и глазами-пуговками — ей точно понравится, даже Гук хочет себе такого же. С подарками для родителей всё обстоит куда хуже, парни усердно вспоминают, как их мамы совсем ненавязчиво намекали хотя бы на что-нибудь, искали подсказки в томных вздохах и «ах, сейчас бы вафельницу новую купить или, скажем, сэндвичницу, её определённо точно не хватает», проклинали новый год и все праздники в мире, потому что столько заморочек за всю, не такую уж и долгую жизнь их преследует исключительно по красным дням календаря, ну, честное слово. Они ходят туда-сюда на протяжении целого дня. С пятого этажа на второй, со второго на шестой, потом снова на пятый и, вооружившись красочными подарочными пакетами с кучей всяких мелочей, решают, что заслужили, как минимум, съесть целого слона и идут в ближайшее кафе через квартал.***
Домой Чонгук возвращается, когда все уже спят, мерзенько хихикает и расставляет подарки под красавицей-ёлкой — и, всё-таки, как хорошо, что в этом году они купили живую, настоящую, её жалко, конечно, но это ведь Новый Год, – вдыхает запах смолы и тычется лицом в ветви, усыпанные как нельзя мягкой хвоей — успокаивает. Со всей этой беготнёй он забывает про чернильные звёзды, про жуткую боль в руках и огромные царапины, а вспоминает только когда собирается ложиться спать, осматривает запястья, проводит пальцами по коже и не видит ни единого пятна. Всё-таки сон? Он улыбается и уже было хочет посмеяться над собственной больной фантазией, как видит расцветающую на молочной коже надпись. «Я, наверное, очень напугал тебя, да?» Не сон. Чонгук рвано и часто выдыхает внезапно обжигающий лёгкие воздух и начинает задыхаться, осматривает аккуратные буквы и оцарапывает ногтями, принося новую боль, сплёвывает на пальцы и трёт до выступающих покраснений, пока чернила не стираются совсем. «Не делай так больше, пожалуйста. Мне больно.» Да что же это такое творится. Он собирался спать, он почти забыл об утреннем происшествии. Так какого чёрта? Чонгуку тоже, если что, больно. «Я понимаю, что не должен был делать всё так необдуманно, но, в общем-то, ты – моя пара.» Вот так в лоб и сразу. Брюнету кажется, что к его шее привязали камень, огромный такой, окольцевали толстым потёртым канатом и сбросили в море. Чтобы на самое дно и ни шанса на спасение.