С любовью и ненавистью, твой брат

      Подол моих рубашек в радиусе нижней пуговицы был всегда мятый и чуть испачканный пальцами. Последнюю неделю я часто нервничаю, а мои нервы отрываются на рубашках. Не сказать, что я был каким-то неуравновешенным психопатом или неуверенным в себе, скромным мальчиком-подростком, который беспокоился из-за того, что девочки не приглашали танцевать на школьном балу. Нет, я не был каким-то задротиком или психом. Я был более, чем обычным парнем - жил в благополучной семье, бюджет которой был выше, чем требовалось, ходил в престижное учебное заведение, где был одним из самых узнаваемых лиц, заигрывал с некоторыми счастливицами из тех девчонок, которым я без ума нравился. Я был очень социален и любим, и меня это, конечно, устраивало. Я ни на что не жаловался. Но ведь была какая-то загвоздка этого вечного теребления бедного подола.       Причиной этого волнения было прибытие в нашу семью Бланко дочери моего погибшего далёкого троюродного брата, то бишь моей троюродной племянницы. Её родители погибли в автоаварии по пути домой три месяца назад, о смерти которых мы узнали лишь неделю назад из письма моей бабушки. Всё это время бедная сирота жила в детском доме. Не смотря на то, что у нас много родственников, взять на себя её опекунство никто не хотел из-за большой ответственности и, что уж скрывать, скептическому настрою к её семье. Они не особо общалась со всеми нами, родственниками, и очень редко, на столько, что мы и вовсе позабыли об их существовании, появлялись на праздниках, которые мы часто отмечали вместе. Как только мама узнала о её положении - сразу рванула в Пергамино, небольшой городок населением чуть больше ста тысяч человек, в котором проживала моя осиротевшая племянница, чтобы стать её опекуном.       У мамы огромное и доброе сердце, поэтому принимала это решение она быстро и на эмоциях. Хорошо это или плохо? Пока не знаю, но зато теперь я буду более свободным, ведь всё внимание родителей будет приковано к новому члену семьи.       — Как настроение? — вдруг спросил папа, на секунду отведя взгляд с дороги на меня.       Хоть он и был прекрасным водителем, сегодня его внимание было рассеянным. Он поддержал мамину идею стать опекунами сиротки, но это не значит, что данный этап жизни для него был прост.       Я смотрел в окно, пытаясь отвлечься. У меня не было особого желания разговаривать, поэтому я ограничился едва заметным кивком.       — Мамин самолёт должен с минуты на минуту приземлиться, — продолжил разговор папа, поправив зеркало над лобовым стеклом. Спустя недолгое молчание он добавил: — Девочку зовут Мартина. Она в компании своей мамы как-то отмечала с нами рождество у тёти Клары. Я вновь кивнул.       — Ты тогда съел мыло, которое я сварил для тебя, думая, что это белый шоколад в форме клубники, — вспомнил я, пытаясь разрядить обстановку. В машине раздался искренний смешок. Папа наклонил голову и покачал ею с глупой улыбкой.       В то рождество мне было лет семь и я видел Мартину в первый раз. Ей тоже было не так много - может, лет шесть или пять. Она сидела в уголке комнаты возле камина и держала в руках какую-то плюшевую игрушку. Я тогда предложил ей конфету, которою стащил с ещё не до конца накрытого стола, несмотря на запрет мамы: сладости только после основного блюда. Мартина тогда скромно приняла подарок и убежала вместе с конфетой на второй этаж. После я не особо заострял в тот вечер внимание на ней.       Припарковав машину, папа стал смотреть на главные двери аэропорта. Я же рассматривал его. Очки квадратной формы немного увеличивали его глаза. Это выглядело забавным, пока он не зол. Между бровями образовалась морщинка, - он часто хмурился. Каштановые волосы были чуть кудрявыми, с седой прожилкой сбоку. Он - человек-работа и редко появлялся дома, но это не мешало мне и маме любить его. В такие редкие дни, как этот - он с нами, семьянин-работяга.       Наконец, в дверях аэропорта появилась мама с большим количеством чемоданов и невысокой девочкой за спиной, рассматривающей всё вокруг. Мы с папой поспешно вышли из машины и направились к ним.       — Дорогая! — воскликнул папа и бросился помогать маме.       Я же сказал лишь краткое "привет" и молча стоял. Чувствовал себя жутко неловко. Мама начала активно рассказывать о поездке, о проблемах с документами для опекунства, но я не слушал. Я не знал, что говорить, как себя вести, что делать. Как я заметил, было неловко и Мартине, что стояла чуть в стороне и пинала камешек туда-сюда, опустив голову и делая вид, что это самое интересное занятие за всю историю человечества. Хотя, я и сам не против попинать камень, лишь бы избежать этой и без того странной ситуации. Неосознанно я начал разглядывать своего нового близкого члена семьи, как бы это невоспитанно не выглядело. Серый капюшон толстовки мешал мне разглядеть все черты её лица, лишь прямой нос, покрытый парочкой еле-заметных чёрных точек, свойственных подростку. Поверх толстовки была надета красная куртка, которая скрывала телосложение Мартины. Из-за этой бесформенной куртки она казалась шарообразной. Её худобу показывали лишь серые лосины, облегающие ноги. Они чуть темнее, чем толстовка, которая была на размер или два больше, чем нужно. На плече висел обычный чёрный рюкзак «Adidas», который был скорее всего куплен на дешёвом рынке.       Когда долго смотришь на человека, он инстинктивно смотрит на тебя в ответ. Неосознанно. Так и получилось с Мартиной. Она резко подняла голову и направила взор своих карих глаз от камня ко мне. Я наконец увидел её лицо. Ровные черты, красивые изгибы, чуть опухшие и красные глаза (по всей видимости, от слёз), в меру тонкие губы, аккуратные брови естественной формы и смуглая кожа. Её взгляд был спокоен, пока она не осознала, что смотрит прямо на меня, а я на неё. Одно мгновение, и, покраснев и смутившись ещё сильнее, Мартина отвела взгляд обратно под ноги. Я последовал её примеру.       — Ах, Хор, это Мартина, — прервала нашу с племянницей тире сестрой неловкую тишину мама. — Тина, это Хорхе.       Я чуть прокашлялся и протянул Мартине руку:       — Приятно познакомиться.       Взгляд девушки заметался по асфальту. Она явно растерялась.       — Э-э... Ага, — не удосужив вновь своего взгляда, пробубнила она.       Я наконец услышал её голос. Чуть дерзкий, звонкий, совершенно не подходящий её скромному образу. Мне вдруг захотелось поддержать с ней разговор, но она явно была не в настроении.       — Что же мы болтаем и болтаем. Нужно выдвигаться домой, — протороторила мама и суетливо стала раздавать сумки мужской половине компании, то есть мне и папе.       Во время поездки домой я не сказал Мартине ни слова, а она ни слова мне, лишь рассматривала дома через окно автомобиля с какой-то грустью, слушала музыку через жутко дешёвые и некачественные наушники, стоящие не больше, чем двадцать пять аргентинских песо (прим. - в переводе примерно девяносто рублей). В её плеере, так же оставляющем желать лучшего, я краем глаза заметил, что проигрывалась песня какого-то Джозефа Трапенезе «You're Worth It», которая мне ни о чём не говорила. Я вздохнул и продолжил бездельничать в родительской машине, наблюдая, как моя новоиспечённая сестра грустит.