Постыдные обычаи

И были оба наги и не стыдились. Бытие 2:25 Финарфин давно страшился этого момента. Он, без сомнений, мог стать началом чего-то нового — нового вида любви, любви духа к духу. В ней, говорили, наслаждения и близости даже больше, чем в телесных объятиях, которые он делил со своей любимой Эарвен. Но все же, в изменениях была и потеря. Все дети уже родились… так что пришло время отказаться от союза плоти. Эарвен сидела, откинувшись на спинку большого кресла, и наблюдала за судорожными движениями его пальцев, которыми он сопровождал речь. Таков обычай его народа, говорил он. Связь между возлюбленными лишь углубляется на новом этапе любви. Но с той поры, как эти перемены приходят, телесное соитие запрещено. Эарвен ничего не ответила… но, казалось, ее бирюзовые глаза округлились. В тот день на ней было необычайно откровенное платье, открытое спереди так, что обнажало ложбинку между грудей — наверное, мода Тэлери. Она как-то вообще не заботилась о том, чтобы перенять стиль одежды, принятый Нолдор, или избавиться от чужеземного выговора — за все прожитые в Тирионе годы. — Это очень хороший обычай, — продолжил Финарфин, — он помогает сохранить святость брачных уз. Муж и жена, поглощенные духовным союзом, не способны уже направить свой дух на исполнение замысла, который столь необходим для зачатия. А телесная любовь, не дающая новой жизни, не получает благословения Эру. — Ты же понимаешь, что у моего народа другие обычаи, — наконец проговорила Эарвен, и в ее речи звучали звуки говора Альквалондэ. — Но я принц и потому обязан следовать обычаям моего народа, — ответил Финарфин. — Ты забываешь, что и я дочь короля. Финарфин не нашелся с ответом, и так они долго молчали. — Я хочу тебя, — наконец сказала Эарвен. — Я хочу быть с тобой и душой, и телом — как только любящие могут обрести единение. Как ты только ни пожелаешь любить меня — так и я пожелаю быть тобою любимой, — она склонила в согласии голову и слегка зарделась. — Да ты это и так знаешь… Он знал — хотя так до конца никогда и не мог поверить. Так было всегда, с тех самых пор, когда они познакомились, еще детьми, на торжественной встрече высоких правителей. Она никогда не сравнивала его ни с гениальным Феанором, ни с храбрым и мудрым Финголфином, считая его замечательным просто так, ни за что. Всего времени Эа не хватило бы ему, чтобы ответить ей благодарностью. Финарфин поднял ее на руки и понес к постели. Он не был так силен, как братья, но и Эарвен была легкой и стройной, и они двигались, словно в слаженном танце. Они легли друг к другу лицом, дрожащими пальцами он снял одежду, сам не веря себе, что сейчас коснется ее обнаженного тела. Вскоре и Эарвен была обнажена и смотрела на него: любоваться его наготой с искренним восхищением было ее любимым занятием. Он нежно коснулся ее щеки и посмотрел ей в глаза. И затем открыл ей свою душу так, как его учили, и пригласил ее внутрь. И почувствовал, как и она раскрылась и полетела навстречу — и так они разделили первую ласку без прикосновений. Это была близость вне слов, ощущения, о которых и мечтать невозможно. Краски со вкусом медвяного вина, звуки, сияющие искристо-золотым пламенем, волна за волной, вверху и внизу — во всем ощущалась она, возлюбленная его Эарвен, и он познавал ее глубже, чем любое знание могло бы постичь. Тела их не шевелились — двигались души в духовном объятии. Они не стали одним — это было бы невозможно, но две души, две сущности узрели друг друга в один ошеломляющий миг во всей их полноте. Тьма и свет, блеск и тени — все явилось, все было прекрасно и все было единым. Они никуда не торопились, вначале изучив покои его души, а затем насладившись ее. Он так хотел не скрывать ничего и отдать ей все то, что в нем было… и его так опечалило то, что не все двери он может открыть. «Всему свое время», — прошептала она ласковой дрожью разума. И он позабыл все печали в танце их слившихся душ, пока они не вернулись в эти странные разделенные тела. В каждой клеточке, в каждой линии тела жены Финарфин видел счастье. — Любовь моя, — шептала она, приоткрыв губы, — любовь моя… Он немедленно захотел обнять ее… но сдержался. Несомненно, того, что они делили теперь, было достаточно. И он задремал, чувствуя себя целостным и завершенным. Но внезапно его разбудило острое телесное наслаждение. Такое знакомое… но после соединения душ такое другое… и куда более сильное и пронизывающее. Он не открывал глаз, смакуя все ощущения. Но потом все же открыл — и увидел, что над ним склонилась Эарвен. А ладонь ее оказалась в самом интимном месте, которое можно представить. И раз он молчал — она принялась нежно поглаживать там. Но это было неправильно. Запрещено! Как минимум, против обычая! Но почему же Единый желал оградить их от наслаждения таким удовольствием? Финарфин привлек Эарвен в соединение душ, и теперь она могла чувствовать то блаженство, что давала ему. И у нее перехватило дыхание. Было ли это слабостью? О, если б Финголфин узнал, то посмеялся бы над трусостью младшего брата, который не властен над собственными желаниями! Но в этот миг Финарфин не беспокоился о таком. Он смутно припомнил слухи о Финвэ, своем отце: тот будто был слишком горяч, чтобы долго жить без жены. Ну, а если кровь Финвэ полыхала, когда его жена ушла в Мандос — то как мог быть бесстрастен Финарфин, когда его любимая, совершенная и такая страстная жена лежала прямо подле него? — Хочешь, чтоб я перестала? — наконец спросила Эарвен. Она прекрасно знала: он не хочет, и вместо ответа он скользнул ладонью меж ее разведенных бедер. Она была такой влажной, открытой… и застонала, когда он коснулся ее там. И он ласкал ее, пока она не закричала, и почувствовал душой эхо ее наслаждения. И тогда придвинулся ближе — так, как полагается двум любовникам, — и упал в нее, и она его окружила. Он двигался в ней так мощно, и она прикусила его плечо и царапала спину… эта легкая боль лишь усилила наслаждение. Он чуть замедлил толчки, поддразнивая ее, и двигался так, как — он знал! — ей нравится больше всего, чувствуя каждую искорку ее удовольствия. И в момент кульминации она обхватила его лицо ладонями и держала так, не отрывая глаз от его глаз, а тела их содрогались в невообразимой и безграничной радости. А после он лежал в ее объятиях, прижавшись лицом к груди. Разум ее был снова закрыт, и его тоже. Сейчас он нуждался в уединении: слишком много всего нужно было понять. Ему было так стыдно… и дело было не только в том, что он нарушил обычай. В момент кульминации связь их стала настолько мощной, что он переживал не только ее наслаждение, но и то, что привносил в него сам. Будто он на какой-то миг был в ее теле, был ею, и чувствовал сладость собственных толчков вглубь нее. Ни один мужчина не вправе знать эту сладость, эту радость быть взятым… ощущение веса твердого мужского тела поверх своего. Но даже не это было самым мучительным. В тот же миг он смотрел через ее глаза — и увидел собственное лицо. Сморщенное в гримасе, искаженное страстью, лицо того, кто не владеет собой… Постыдное. И это было лицо возлюбленного его любимой Эарвен? Будто прочитав мысли мужа, Эарвен обняла его и принялась поглаживать волосы. — Бедный Финарфин, — ликующе шептала она, — бедный Финарфин, что за жестокая похотливая жена заставляет его совершать такие постыдные мерзости для своего собственного удовольствия, — и она озорно усмехнулась, — снова и снова! И у Финарфина голова пошла кругом. Внезапно он представил Эарвен на рыночной площади Тириона, одетой так непристойно, говорящей так чужеземно, привлекающей праздные взгляды и улыбающейся всему миру. Вне всяких сомнений, такая любовь стоила пары мгновений стыда. — Слава Валар, — бормотал он в груди Эарвен, — о, слава Валар…