Молчанка наоборот?

Больница. Место, где люди ни на секунду не снимают маски безразличия. Место, где все они шумят, стараясь перекричать близстоящего, своими голосами создавая один, единый звук, больше похожий на рой пчел. Место, где я все больше убеждаюсь в том, что не хочу заводить никаких отношений с обществом. За свою небольшую жизнь я видел множество людей. Переезжать мне доводилось часто, чуть ли не каждый год. С начальной школы я наблюдал за людьми, которые окружали меня большую часть времени, и все они были одинаковыми. Уже к старшей школе я понял, что мне никто не нужен. Мне были чужды их чувства. Я видел их, людей, сломленными, разбитыми, разочарованными, и не хотел становиться таким, как они,- жалким. Наблюдал и понимал, что не хочу заводить семью, детей и не хочу любить кого-то. Не хочу привязываться к людям, которые разочаруют меня. Быть брошенным, раздавленным, расстроенным, чтобы еще раз убедиться в том, что человечество настолько недалеко, что повторяет ошибки друг друга ежесекундно. Сказки о любви, вечной дружбе… разве я настолько глуп, чтобы наступать на эти грабли, созданные обществом? Эгоистично? Но это моя жизнь, не мешай мне строить свою личность. - Не эгоистично, Кирилл, а глупо,- вздохнув, говорит Евгений Павлович. Он – мой психолог, бережно предоставленный родителями. Они не считают, что психолог – это постыдно или бессмысленно, думают, что это вполне нормально. Но я, не так влюбленный в европейский уклад жизни, поднимаю воротник куртки повыше и надеваю капюшон толстовки на голову, когда направляюсь к светло-зеленому зданию. Евгений Павлович всегда замечает это, потому что его окно выходит на дорогу, которой я обычно иду до ненавистного здания, пропитанного запахом боли и отчаяния. Я лишь отвожу взгляд в окно. Сначала прочтение моего личного блога – страничка на официальном сайте клиники, на которой я обязан ежедневно писать о том, как я себя чувствую – действовало мне на нервы. То, что мои мысли читал совершенно незнакомый дядька в белом халате, смущало меня. Потом стало плевать. -Ты молчишь слишком давно. С нашей третьей встречи ты не произнес ни слова. Как ты это объяснишь? Почему я должен что-то кому-то объяснять? Я не убийца, не вор, не террорист. Я не сделал и не собираюсь делать что-то плохое, так что отвалите. Я не должен открываться людям, которым не доверяю. Позвольте мне хранить мои мысли в себе, перестаньте рыться в моей голове. Я не разговариваю. Нет, никаких травм детства, никаких насмешек из-за моей картавости, никаких нарушений мозговых центров или чего-то еще. Я не люблю разговаривать. Стесняюсь ли я своего голоса? Отчасти, да. Является ли это основной причиной? Возможно. Но это далеко не все. Я решил для себя молчать, так оставьте меня в покое. - Тебя могут положить в больницу на обследование. Это серьезно, Кирилл. Наши с тобой встречи бессмысленны, если я только и буду делать, как вести бессмысленные монологи. Неужели так сложно ответить мне? Я замечаю, что мои сухие губы склеились. Так бывает, когда ты очень долго не открываешь рот. Борюсь с желанием облизать их, потому что взгляд Евгения Павловича направлен на меня. Не смотри так на меня. Ты же знаешь, я не люблю, когда на меня пялятся. Встаю с мягкого кресла, оббитого коричневой кожей. Естественно, ненастоящей. Так и не произнеся ни единого слова, я подхожу к вешалке и снимаю с нее свою куртку. Евгений Павлович встает, когда я надеваю на себя верхнюю одежду. Когда он подходит ко мне, я уже у двери. Схватив меня за рукав, спрашивает: - Куда ты собрался? Я не закончил разговор с тобой, негодный мальчишка!- улыбка сама просится на мое лицо. Он бесится, значит, ненавидит меня. Это хорошо. Поднять уголки губ немного тяжелее, чем я полагал. Должно быть, мое лицо медленно застывает. Мышцы забывают, как двигаться. Если бы не похождения в университет и больницу, я бы давно забыл, как двигаться. Разучиться дышать – разве есть что-либо прекраснее? - До свидания, Евгений Павлович,- говорю я. Разворачиваюсь, выдергиваю руку из его несильной, старческой хватки, и открываю дверь. Он, вроде как, второй или третий раз слышит мой голос. Я впервые прощаюсь с ним. Обычно обхожусь едва заметным кивком. Выхожу, пока он старается запомнить этот момент, чтобы пересказать моей недалекой мамаше. - Кир!- слышу я свое имя, когда быстро иду по коридору. Блять. Почему именно сейчас здесь должен быть кто-то из знакомых? Разве сейчас не должна быть пара? Я не оборачиваюсь, делаю вид, что не слышу. Мое имя произносят второй раз, и когда я уже решаю развернуться и посмотреть, кто же там, моего плеча касается чья-то крепкая рука. Запах сигарет и цитруса, любимая черная толстовка «Nike», смешанные пофигизм и ненависть,- рецепт Саши. Он – один из тех людей, благодаря которым я еще помню, что у каждого человека есть свой голос. Он говорит тихо, по необходимости. Никаких раздражающих «э-э-э», «ну», «короче». «Кир». Саша знает, что меня это бесит. Он редко улыбается людям, но на меня почему-то всегда смотрит с улыбкой. Кажется, что приходит в нашу комнату только для того, чтобы развлечься таким зрелищем, как Горшовский Кирилл. Посмеяться надо мной, в очередной раз назвав Киром. - Кирилл, а ну-ка живо вернись! Я расскажу об этом твоей матери!- голос старикашки по имени Евгений заставляет меня резко дернуть плечом, чтобы рука Александра упала. Но тут же мой локоть схватили, уже намного сильнее, чем до этого. Они трогают меня слишком много. - Отвали от меня, хегов стагик!- рявкнув, я оттолкнул Евгения Павловича, самого ненавистного в мире человека, и ухожу. Позже я перейду на бег, чтобы как можно быстрее покинуть больницу, в которую, надеюсь, больше никогда не зайду. Только по прибытии в комнату общаги, где я живу уже второй год, я вспомню, что там был не только Евгений Павлович. Я утешу себя, решив, что это ничего не меняет, и даже не вспомню, что они считают меня немым. Мысль о том, что Саша завалит меня вопросами, даже не появится в моей голове.