Дрянь

      Юный розовощекий солдатик все бегал в чайную лавку после дежурства и, задыхаясь, старательно пытался придумать весомую причину для очередного своего появления. Его привлекала печальная мрачная продавщица, без устали стоящая за прилавком семь дней в неделю; привлекала, вероятно, своими неприступностью и загадочностью, сокрытой в душе болью и безжизненным взглядом из-под темных густых бровей. Безусловно, он понимал, что никогда не удостоится внимания хотя бы из-за большой разницы в возрасте (если солдата называли юношей, то возлюбленную его — женщиной), но разве это могло остановить пылающее сердце, разве могло запретить ему приходить?       Имя у нее было благозвучным и очень нежным: Майя. Майя никогда ни с кем не общалась, вне рабочее время отправлялась только на рынок, а потом брела домой, где ее постоянно ждал у калитки худой добродушный старик, морщинистый и трясущийся, улыбающийся, но имеющий вид крайне несчастный. Цветник возле забора радовал глаз, весь двор в целом был очень ухоженным и красивым. Огород начинался за домом и часть его просматривалась с дороги; старое пугало, сделанное из грязных тряпок и звенящих бутылок, одиноко раскачивалось на ветру.       Старик обнимал Майю за шею одной рукой, притягивал к себе ее голову и каждый раз целовал в щеку, норовил забрать сумку с покупками, но Майя не позволяла и быстро шла в дом. Мягкий силуэт начинал туда-сюда мелькать в окне, зашторенном полупрозрачной тканью. Женщина гремела посудой, пока старик медленно следовал за ней, и они, вероятно, садились ужинать. Громкий голос Майи было хорошо слышно на улице, как и редкий смех ее собеседника, больше напоминающий сдавленный кашель. Солдатик все старался, прислушивался, но слов никак не мог разобрать.       Порой хотелось нагло спросить, как она докатилась до такой жизни, если жизнью это вообще могло называться, однако духа не хватало, да и ясно было — ответа не получить в любом случае. Но, несмотря на выводы, сделанные из наблюдений, влюбленность не проходила, а, даже наоборот, только крепла. Таинственность и скрытность Майи выделяли ее среди всех на свете, заставляли жадно искать ответы на множество вопросов, поселившихся в голове.       — Ну все, отец, до вечера, — погладив седой висок старика, Майя открыла скрипучую, разваливающуюся от времени калитку и побрела к рыночной площади, где находилась ее чайная лавка.       — До вечера, дочка, — бросил он в ответ громко, после чего закрыл за ней и пошел заниматься хозяйством.       Куда же исчезли нежные «папочка» и «доченька», едва не срывающиеся с их языков? Люд поговаривал, что те умерли много лет назад.       Майя тем утром прошла мимо своего рабочего места и отправилась к уцелевшей части Марии, держа в руках слабо горящую лампу (на улице еще было довольно темно). Женщина, дав себе слабину, прижалась к исписанной именами погибших армейцев стене, и прикрыла глаза, впитывая холод влажного потрескавшегося камня, поджала губы в скорби, касаясь ладонью этих самых имен. По кому же столь сильно тосковало ее сердце? По любимым ли, по семье ли, по спасителям ли? Майя все обводила тонкими пальцами два имени, выцарапанных совсем рядом, но уже затертых от времени, и ее лицо при этом не выражало ни единой эмоции. Чувствовался, правда, непередаваемый пожизненный моральный упадок, который женщина каждый день стремилась запрятать куда подальше, только вот ничего не выходило, оттого делалось только грустнее.       Она жила лишь ради того старика, а старик — только ради нее. Имело ли это хотя бы какой-то смысл?       Мало людей нынче приходило к стене. Одинокая и высокая, она, чья-то причина смерти, стояла и медленно разрушалась, как отголоски человеческой памяти о прошедших трагических годах. Скучающее солнце осыпало золотом свободные города, старые, выстоявшие, и новые, отстроенные еще не до конца, но уже гордо заявляющие о полном отсутствии страха. Люди массово испытывали уныние. Оно остро ощущалось в воздухе. А когда-то, в юные годы, мечты об освобождении вдохновляли. Кто бы мог подумать, что все останется таким же, как было до той-самой-Победы? Как жили, так жить и продолжили. Замерло человечество в ожидании новой войны, несмотря на то, что дети радовались раскинувшимся просторам и звонкий смех их разносился ветром по каждому закоулку. Предвкушение чего-то плохого уже навсегда въелось в умы всех и каждого.       Но Майя ничего совсем не ждала. Прислонившись щекой к возвышающейся над ней памятью, она глядела перед собой так, словно всего уже дождалась давно. Несмотря на мерное и продолжительное спокойствие, принесенное когда-то разведкой и вдыхаемое по сей день с прохладным осенним воздухом, становилось неприятно и очень жутко.