Озеро Лэйк

      Штрих за штрихом я доводила портрет до совершенства, но, как только начинало казаться, что вышло идеально — появлялась линия или тень, которые портили всю картину. Овал и контуры лица, торчащие во все стороны и завивающиеся на концах темные волосы, слегка припухшая, от постоянного закусывания, нижняя губа, взгляд будто бы светящихся на солнце карих глаз… Все это я довольно умело перенесла на бумагу, но что-то все равно выбивалось бельмом на моем глазу. Ступая на путь рисования, ты, как художник, начинаешь влюбляться по сотне раз на дню в пейзажи и людей, которых видишь вокруг себя. Этот раз не стал исключением — я влюбилась во внешность человека, даже не знающего о моем существовании. От него шла энергетика крутого парня, которая притягивала к нему практически всех без исключения. Однако, его глаза часто выдавали безучастность к происходящему, хоть этого никто и не замечал (но я заметила, потому что я — наблюдательная…а еще постоянно на него пялюсь).Он почти всегда улыбался своим друзьям и смеялся в правильный момент, но эмоции редко выглядели искренними, будто он и вовсе находился не здесь, с ними, а где-то далеко-далеко отсюда. Но, даже будучи отстраненным, Лэйк Ларсон всегда выделялся на всеобщем фоне ярким и красивым пятном — как разбрызганная краска на идеально белом холсте. Со вздохом я откинулась на ствол дерева позади меня, вытянула затекшие ноги и закрыла альбом, прижав его к коленям. Вокруг сменяли друг друга толпы школьников, пока я нежилась в своем маленьком, закрытом ото всех раю. Солнце нещадно пекло даже через крону дерева, хоть уже и прошло больше половины сентября. Но жара не мешала фанатам Лэйка наблюдать за ним, наоборот — стоило температуре подняться чуть выше среднего, как парни из футбольной/баскетбольной/волейбольной/хоккейной/и других бОльных команд стягивали с себя футболки, радуя (в редких случаях ужасая) всех вокруг. Меня лишь раздражал всеобщий галдеж, который разводили вокруг себя популярные ребята. Возможно, во мне играла зависть, возможно, в силу своего характера и воспитания, я просто не люблю шум из ничего — как бы ни были хороши тела этих парней и девушек, они не заслуживают ТАКОЙ шумихи. Нам никогда не узнать настоящей причины…возможно, я, все-таки, немного завидую… Обеденный перерыв всегда казался мне вечным — пока я прохлаждалась на дереве, скрытая от всех глаз, школьники и преподаватели грелись на газоне, играли в мяч, бросали фрисби — в общем, были заняты социально и физически. Девушки, как стервятники, кружили вокруг полуголых парней, будто желая сорвать оставшуюся на них одежду, как последние кусочки плоти с костей своих жертв. Выглядит практически всегда именно так, как я это описала. Начиная чей-то портрет, я всегда ухожу в процесс с головой — мне нужно осмотреть свою модель со всех сторон, желательно так, чтобы этого никто не заметил. Ради малейшей морщинки, которую я добавляла к портрету, нужно было наблюдать за своей жертвой во время ланча или застать ее, выходящей из спортивного зала или душа. Я не сталкер, клянусь, просто очень люблю свое хобби. Рисование, не сталкерство. Поморщившись, я опустила ноги вниз, от чего по ним пробежал табун мурашек, с последующим покалыванием в икрах. Было не важно, заметят меня или нет, потому что всем, по большей сути, наплевать. Каждый в школе думает либо о себе, либо о предмете своего воздыхания, либо о том, как не завалить очередной тест. Но не о странной девочке, сидящей на дереве. Знакомо ли вам классово-сословное разделение на группы в школах? Так вот, в Академии Хьюза оно всегда было максимально сюрреалистичным. Есть и совершенно непопулярные футболисты, сидящие на скамейке запасных, и зазнавшиеся ботаники, за которыми увиваются красотки, хористы-качки и отличницы-чирлидерши. Привычные красавцы-спортсмены, естественно, никуда не исчезли, как и куклы-барби, вьющиеся рядом с ними. Но они не кажутся интересными для наблюдения, в отличии от остальных. Вписаться в одну из уже сформированных групп довольно сложно — нужно соответствовать их внутренним негласным требованиям, в которые я никогда не попадаю. Являясь не самым открытым, смелым, интересным, и позитивным человеком, я даже не пытаюсь стараться. Хоть мое имя и должно было заставлять всех вокруг искренне мне улыбаться, сделать меня милой, излучающей свет и радость, стала я…ну, вот какой стала. Известие о том, что скоро мама станет мамой (извините), а папа папой (извините, пожалуйста), привело их обоих в настоящий экстаз (я могла бы сказать, что они станут родителями, но тогда не было бы так стыдно). К моменту моего появления на свет они купили небольшой дом на окраине Гринвилла, устроились на постоянную работу — мама стала учителем младших классов, а папа завучем. Их хипповый образ жизни пришлось оборвать на самом интересном — рейвы, вечеринки, протесты и фестивали, к сожалению, отныне стали для них недоступными, а при упоминании Бёрнинг Мэна папа все еще может пустить скупую хиппи-слезу. И, конечно же, травка отныне в доме была запрещена, хоть и уверенна я в обратном. Обустраивать комнату для меня они стали только после слов «Поздравляем! У вас будет девочка!». Так как день моего рождения пришелся на весну, то и комната представляла собой смесь из желто-рыже-красных цветов, пушистого зеленого ковра на полу и незамысловато расписных стен. Настоящее дерево, небесно-голубой потолок и большое окно с широким подоконником — делали помещение сказочным. Все детство я искала фей под кроватью (возможно, виной тому не до конца исчезнувшая из дома травка, которую иногда покуривали родители во дворе, но утверждать точно не могу). Имя мне было выбрано за пару секунд. Когда медсестра попросила его назвать, родители в один голос произнесли «Спринг!», словно это было очевидно абсолютно для всех, кроме этой бедной женщины. Для меня все еще остается загадкой, как эти двое умудрились встретить именно друг друга на одной из самых крупных забастовок против вырубки лесов в истории Америки. Казалось, они обязаны были познакомиться именно там, словно их встреча была предначертана судьбой, будто они созданы друг для друга. Саммер и Вайт, две плутающие хиппи-души, которые привели в жизнь меня — совсем не яркую и не такую жизнерадостную, как они, Спринг. Вдруг кто-то резко потянул меня за ногу вниз, выводя из размышлений. Опустив взгляд вниз, я расслабилась, увидев Кэмерона. — Эй, дитя природы, я, конечно, понимаю и принимаю твою любовь к братьям нашим древесным, и что вам иногда нужно уединяться, но ведь люди смотрят, — ухмыляясь сказал Кэм и снова дернул меня за кед, — готова к очередной упомрачительной лекции мистера Ботрни? — Упустила объявление темы, что на этот раз? — О, детка, когда я узнал, по всему телу пробежала дрожь предвкушения! — он произнес слова как можно более низким и вибрирующим голосом. — Звучит многообещающе, — слегка улыбнулась я и, взяв сумку, убрала в нее альбом с карандашом. Рядом с этим болваном я всегда много улыбаюсь и за это он вполне честно занимает особенное место в моей жизни. Только благодаря ему я поверила в дружбу между мужчинами и женщинами, но без переломного момента не обошлось. Встречаться мы, все же, пытались, это было забавно и познавательно. В нас двоих оказалось больше брато-сестрических чувств друг к другу, чем каких-либо других. Рядом с Кэмом всегда были девушки — то есть, буквально всегда, и конкурировать с ними мне казалось глупостью. Долго мы в нашей попытке отношений не пробыли — первый поцелуй раз и навсегда показал нам, что это ужасно и противоестественно. Помню, еще в детском саду, в окружении чумазых, громких и шкодливых детей, Кэмерон выделялся чистой одеждой, лицом и волосами, никогда не кричал и был самым милейшим и послушным мальчиком на свете. Но так было лишь на первый взгляд, ведь, в тайне от чужих глаз, он делал бомбы из собачьих «отложений» в песочницах, разрисовывал юбки воспитателей, приносил коробки с жуками в тихий час и был самым ужасным маленьким мальчиком, что я встречала. И даже так мы быстро стали друзьями — он приносил с собой динозавров, а я кукол, и мы разыгрывали свидания, где робкими недотрогами всегда были тираннозавр и трицератопс, а куклы активно подкатывали на своих барби-мобилях. — Барабанная дробь… — Кэм забил воображаемыми палочками по воображаемому барабану и сказал, — тема сегодняшней лекции — половое воспитание. — Такое ощущение, что все лекции об этом маленькое издевательство над нами. Уже в средней школе все спят друг с другом, но презервативы нам покажут в выпускном классе. — С учетом того, как много школьниц беременеют до выпуска, пары по половому воспитанию должны проводиться по несколько раз на дню, — рассмеялся он, — главный плюс в том, что нам раздадут бесплатные резинки. Здорово же, правда? — Раз уж ты так говоришь… — Милая, то, что ты не занимаешься сексом, не означает, что им не занимается никто. А это латексное дерьмо дорогое, знаешь ли. — Если бы не это «латексное дерьмо», — сделала я кавычки в воздухе, — ты давно стал бы маленьким папочкой Кэмом. А теперь помоги мне слезть с этого дерева, иначе у твоих детей не будет крестной матери. — Ты преувеличиваешь, Спринг, — поставив меня на землю сказал Кэм, — я был бы большим папочкой Кэмом. И с дерева не так уж высоко падать. — Ты просто высотой с дерево, поэтому можешь так рассуждать. — Это ты меня так бревном назвала? — наклонившись к моему уху, он томно прошептал, — я готов переубедить тебя как можно скорее. — Во-первых, ты отвратительный. Во-вторых, ты ОТВРАТИТЕЛЬНЫЙ. Пожалуйста, заткнись, — шутливо оттолкнула я его и направилась в сторону входа в третий корпус. — И, кстати, у меня хорошая реакция. — Раз она у тебя настолько хороша, что ж тогда так торопишься за бесплатными резинками? — Рядом с тобой мне сложно притворяться крутым, мне это не нравится, — Кэмерон насупился, но положил руку мне на плечи, — идем скорее, иначе опоздаем на мой любимый урок. А ты знаешь, как я не люблю опаздывать и люблю халяву.